Бремя крыла

См. также

Об авторе. Сергей Александрович Жигалов родился в 1947 году в с. Кандауровка Курманаевского района Оренбургской области. В 1974 году окончил филологический факультет Куйбышевского госуниверситета. Работал заместителем редактора в «Волжском комсомольце» и «Волжской коммуне», собственным корреспондентом «Известий» по Куйбышевской области. Автор шести книг. Член Союза писателей России. Живет в Самаре.

Кукушкины подкидыши

Весной этой «преследует» меня плач кукушки. Проснусь утром, выйду на крыльцо: «Ку-ку, ку-ку!..». Будто жалуется. В обед иду берегом речки, глядь — на ветле, на сухом суку, кукушка. Издали я, было, принял ее за дикого голубя. При моем приближении взлетела только тогда, когда по ястребино-частому трепетанью крыльев и по «хищному» поставу темного с дымком веретенообразного тельца узнал кукушку. Улетая за речку, она издала какое-то задушенное кашлянье, скрежещущий ли низкий смешок…

На другом берегу уселась на сухой тополь и принялась жалобить печально-монотонным кукованием. По весне птицы поют, а ворона даже на «щипковом инструменте» играет. Торчащую из поломанного дерева щепу клювом оттянет и выпустит — звук такой дребезжащий по лесу… Даже лягушки поют, одна кукушка плачет. Издавна бытует в народе о ней поверье как о птице непростой — вещей, темной. Что и гнезда не вьет, и яйца в чужие гнезда кладет.

«Кукушка, кукушка, скажи, сколько мне жить осталось?» — кричали мы в детстве. Замирая сердчишком, считали. Донимали, кому насчитала мало: «Ага, все, конец тебе, скоро помрешь». Бывало до слез. Ждешь, пока опять закукует, просишь ее пересчитать, хочется же подольше пожить…

Так с сухого сучка приречной ветлы перелетела эта таинственная птица на «ветки» моих мыслей. Для чего Господь сотворил эту кукушку, уязвив ее запретом вить подобно другим птицам гнездо и выхаживать птенцов? Не есть ли ее одиночество остережение нам, безкрылым: «Слышьте и разумейте, человецы», — как даже малая птица «обливается слезами», рассеяв своих деток по чужим гнездам… Даровал Творец нам живое напоминание о тяжком кукушкином грехе, обрекающем на одиночество и душевную скорбь… Пробуждения сердца нашего окаменелого хочет Творец.

…Замечу, однако, орнитологи давно развенчали народное поверье. И кукушке даровал Творец вить гнездо и выхаживать птенцов своих. Но заповедал Он ей класть яйца и под других птиц и жалковать по брошенным деткам. Правда, ни моим выросшим в деревне сверстникам, ни мне не довелось находить кукушкины гнезда. Но одно безспорно, и в чужих гнездах, и в переполненных детских домах и интернатах вырастают и встают на крыло несмышленые кукушкины подкидыши.

Продолжая кукушкину тему, в памяти всплывает популярный в девяностые перестроечные и перестрелочные годы анекдот. «Кукушка, кукушка, сколько мне жить?» — спрашивает гололобый братан. «Ку-у», — отвечает ему птица. «А почему так ма-а?..»

Искрутился весь я, нейдет сон после всех этих мыслей. Вышел во двор. Глубокая теплая ночь обняла меня, как брата. В такую первозданную весеннюю тишь одни воры, соловьи да лягушки не спят. И вот я к ним примазался, стою. И вдруг — сперва думал, почудилось — знакомое: ку-ку, ку-ку…

Впервые за всю жизнь слышу, чтобы кукушка ночью куковала. Незаметно для себя стал считать, сколько мне осталось. До двадцати пяти досчитал и бросил. Ерунда, а какой-то позабытой радостью окатило… Ведь будто вчера мальчишками к деду Перфишке в сад за яблоками лазали. Пролетела жизнь, как отрывистое «ку-у…».

Так бы вслед за бритоголовым разбойником прямо сейчас бы в страхе и заорал к сверкающим над головой звездам: «А почему ж так ма-а???».

Но удерживает живая травинка надежды на жизнь вечную во Господе нашем Иисусе Христе.

Костерок

Случилось это так. Ранней весной под вечер толклась баба Шура на дворе по хозяйству. Козешкам сенца натрусила на ночь. Голову кверху подняла: батюшки святы, Ангел над огородом летает. Да все ниже, ниже спускается.

«Думаю, дай я ему скорее соломки постелю. Земля-то не отошла, мерзлая, не зашибся бы…», — расскажет потом баба Шура.

Не испугалась, что за ее многострадальной душенькой прилетел «посланец Божий». Не стала дверь запирать, в погребы прятаться. Всю жизнь — муж, дети, внуки. И тут не о себе озаботилась. А когда самоотрекаешься и переживаешь за других, ничего не страшно.

Кинулась с охапкой соломы в огород, постелила на грязные грядки. Ангел туда и приземлился, голова круглая блестящая, глаза огромные в пол-лица, а руки-ноги совсем человечьи. Собрал крыло в комок, поздоровался…

— Летал я в тот день в том районе, — рассказал мой давний приятель В., парапланерист и очень талантливый фотомастер. — Снимал новой фотокамерой весеннее половодье. Чудесный закат. Река, протоки, озера на солнце сверкают. Лес еще голый по колено в воде стоит. Табунок лосей на поляне… Увлекся и не заметил, что бензин кончается. Двигатель глохнет. Стал искать, где приземлиться, вода же кругом. Ну и плюхнулся на бабкин огород в шлеме, в очках темных… Познакомились. Баба Шура повела меня в дом, чаем с вареньем напоила… Рассказала, как испугалась, приняв меня за Ангела…

Напомнила мне соломка бабы Шуры две лепты библейской вдовы, столь высоко ценимые Христом. Побудила дерзнуть дописать мистическую оконцовку.

Как будто бы в ту ночь в тонком чутком сне увидела баба Шура, как в сиянии небесных звезд опустились в огород на солому среброкрылые Ангелы. Всю ночь пели псалмы и молились о прощении грехов человеческих.

Утром, под впечатлением чудного сна пошла баба Шура в город. Крыша, деревья, все опушено, сверкает белым инеем, а на месте соломки — кучка пепла. Чему старушка никак не удивилась: «Под утро, ишь, морозец ударил, они костерок разожгли и крылышки-то грели…».

P.S. Надо бы по укоренелой привычке дописать про соседского сорванца Вовку с коробком спичек, но не стану.

Ген Каина

Позвонила из города жена и, как палкой по голове:

— Знаешь, Н. арестовали по подозрению в убийстве. Будто аспирантка, у которой он был научным руководителем, от него беременна, и он… Все в шоке… Достоевщина какая-то.

С Н. мы не один раз пересекались. В группе писателей ездили на святой источник. Он тоже молился и прикладывался к чудотворной иконе Божьей Матери… Вспомнилось его бледноватое улыбчивое личико с ищущими глазами…

«Постой, паровоз, не стучите колеса, — остановил я себя в этом поиске антропологических черт преступника в лице Н. — Откуда такая готовность поверить в этот ужас… Не потому ли, что в ответвлениях твоего рода есть убийца. А значит, и в тебе самом дремлет этот ген с ножом…»

Память вернула меня в августовский день трехлетней давности. Рыбачили мы тогда на огромном степном пруду, разлившемся по руслу оврага. На окрестных холмах седыми волнами ходил ковыль. А здесь, в низине, было затишье. В зеркальной глади отображалось небо с трепетавшим на одном месте копчиком. Красные поплавки спали в подсвеченных заходящим за холмы солнцем облаках. Меж тем озолоченное зеркало то тут, то там в брызги разбивали тугие хвосты охотившихся на мошкару карпов…

Сторож, невзрачный такой узколицый мужичок с выцветшими голубенькими глазками, принес из вагончика ведро с прикормом, свежих червей. Присоветовал сделать побольше глубину на удочках, и пошло дело. Карп стал брать.

…Сердце ныряет следом за косо утягиваемым под воду поплавком, леска режет воду. Удилище дугой. Трещит раскручиваемая катушка. Всплескивается, уходит вглубь здоровенная рыбина и опять выныривает, влекомая к берегу… Лопатистый зеркальный карп. В садок не успел опустить, другая удочка задергалась… Чешуя налипла на очки, смахнуть некогда.

Консультант-наставник мой сидит поодаль на бугорке, потягивает из «полторашки» пиво. Поощряюще кивает.

«Без его прикорма и червей так и сидел бы как у колодца», — проникаюсь я благодарной симпатией, но опаленный азартом, почти не слышу, что он бубнит. Всю неделю один он тут. С карпами-то много не наговоришь.

Клев как начался, так и кончился. И опять застыли мои поплавки среди отражений облаков. Смахнув чешую и протерев очки, спросил, как зовут и почему здесь оказался.

— Судимость у меня, нигде больше не берут, — отвечал Витек, даже сквозь жестокий загар покраснев от выпитого пива. — За убийство сидел. Друга по пьянке зарезал… столовым ножиком.

Вот так рыбка с плавником! Вот так выцветшие глазки, — карпом на крючке задергались мысли. — … Обезьяний лоб, скулы, лошадиная нижняя челюсть, — антропологический портрет преступника… Ночевать с ним в одном вагончике…

— Наверное, ты защищался. Превысил пределы необходимой самообороны? — очнулся мой внутренний адвокат.

— Нет, не было, — с пьяноватой усмешкой не ухватился он за мою «соломинку». — Под Новый год премию получили и загуляли. Сам не помню, как получилось…

Рассказывал, блестел вставными фиксами. Вроде даже как гордился статусом душегуба. И оттого он сам и даже пойманные с его помощью карпы в садке сделались противны. Смотал удочки и пошел к машинам. Там мои спутники уже разводили костер, затевали уху. Ужинали уже в темноте. Витек по чину хозяина без меры суетился с чашками-ложками. И все, как к старому знакомцу, жался ко мне. У меня же не шел из головы его рассказ. Он режет хлеб, а я думаю: «рукой убийцы». Наливает уху: «Ем с убийцей…».

Почуяв, видно, взращенным на зоне чутьем мое отторжение, Витек отстал. Но перед сном опять подошел с «сенсационным заявлением», что мы с ним дальние родственники. Прошелся по веткам генеалогического дерева, оказалось, и впрямь, родня. Получалось, как ни крути, а по бабушкиной линии одной крови с душегубом.

«Значит и во мне таится страшный «ген Каина», — ворочался я на уступленном мне по-родственному деревянном топчане Витька.

Со временем сведущие люди по секрету пролили свет на Витькову историю. Что зарезал не он, а другой. К моменту драки Витек спал мертвецки пьяный. Вложили в руку нож, измазали спецовку в крови. Дали по зубам и стали орать, что он натворил. Витек поверил и признался. На суде даже отец убитого просил не давать Витьку срок: «Не мог он это сделать…».

Такому известию я обрадовался. Дальний хоть, а родственник. Да и если бы не родственник… Навыдумывал я семь вёрст до небес: ген убийцы, антропологический портрет преступника.

При новой встрече с Витьком через года два озвучил ему оправдательную версию.

— Не знаю, все как в тумане было. Я ли, не я… Чего уж теперь, — отпихнул он «соломинку».

Показался он мне совсем не похожим на того прежнего, в пруду. Будто ростом стал выше. Какой-то весь вымытый, будто после бани.

— Мне бы на постоянную работу устроиться, а то все временно. Летом вон на пруду, а зимой на биржу, на пять тыщ… — говорит, а сам смущённо помаргивает. — Теперь и с пивом завязал. Ночью на Крещение к проруби не пошёл. Пьяные там. Ругаются, окурки бросают. Наутро ходил. На льду около иордани попросил Господа, святой воды прямо пригоршней зачерпнул, и теперь все, ни грамма.

Рассказывал и все помаргивал ясными голубыми глазами.

Обнять бы как брата во Христе и Витька, и, надеюсь, безвинного Н., что увезли в наручниках прямо из кабинета…

«Крабик»

— Крабик у него завелся. Облучаться в Оренбург ездил, — огорошил меня старинный знакомец в разговоре о бывшем однокласснике В.

«Раковая опухоль у человека, а он ухмыляется: «крабик». Нашел чем шутки шутить», — испугался и озлился. И крепкое загорелое лицо «остроумца» показалось мне ну прямо свиным рылом в седой щетине.

Дня через три столкнулся с В. на рынке в райцентре. Крупный такой под два метра мужчина, лицо чисто выбрито, не видно этой бледной, кричащей о страшной болезни худобы. Наоборот, на скулах крепкий весенний загар, улыбается. Но в глазах серый пепел былой жизнерадостности, растерянность и страх.

— …Жена картошку сажала, взялся за лопату помочь, три раза копнул и задохнулся, — заговорил он о болезни сам. — Слабость страшная. — Как бы не веря себе, растопырил пальцы, сжал в огромный с ведро кулак. — Рак желудка признали. Курс химиотерапии прошел вот…

Вспомнилось, как он все прошлое лето мотался по нашей улице на «Ниве» с прицепом. То кирпич, то песок, то дрова все возил. Уж если на таких богатырей покушается этот окаянный «крабик», то что про других говорить…

…Медсестра с этим лекарством подходит ко мне, на лице у нее респиратор. Ну словно как жука на картошке морить, — рассказывает В. — И здоровые клетки тоже выжигает… За что мне такое наказание Бог послал. Никого не убивал, не воровал, не обижал…

Что мог ему ответить? Сказать, что Господь посылает скорби и болезни тем, кого любит? Что святые отцы кручинились, если долгое время их не посещали несчастья и болезни. Просили. Отшельники, монахи сами уязвляли плоть, надевая власяницы и чугунные вериги…

А может рассказать ему про замечательную Православную подвижницу Марию Соколову, создательницу современной школы иконописи? На закате дней своих она молила Господа о скорбях. И радовалась, когда заболела раком.

Но ничего этого я В. не сказал. Поостерегся, ну как вместо успокоения спровоцирую на возмущение и хулу на Создателя. Какая же это, скажет он, любовь, лишать человека здоровья и сил!? Да еще эта вся рыночная толчея, шум-гам, куча знакомых. Никак не подходит время и место вести серьезный разговор о том, что скорбями Господь подвигает к очищению души. Кто из нас не замечал, как в горе и болезни наши близкие и просто знакомые становятся добрее, обретают смирение и кротость…

Но даже библейский Иов, в отличие от нас «муж справедливый и праведный», в своих несчастьях предавался страшному отчаянию: «… Гробу скажу: «ты отец мой», — червю: «ты мать моя и сестра моя». Мы ли сильнее его! Но неведом нам след орла в небе и змеи на камне. И уж тем более не прочесть нам намерения Господние в Книге жизни и смерти. Может Промыслом Божьим, ниспослав болезнь, остановил Он, Милостивец, и В. от страсти к обустраиванию жизни земной, где «моль и ржа истребляют, и где воры подкапывают и крадут». И подвигнув к собиранию богатств духовных на небе, «где ни моль, ни ржа не истребляют, и где воры не подкапывают и не крадут».

Расстались с В. под мое нарочито бодрое бормотание: «Не падай духом. Все будет хорошо… Поправишься…» После встречи приехал домой, раскрыл Библию. И опять разверзнулись выси Божественного космоса и оттуда подобно застывшим молниям засияли слова «Нагорной проповеди»: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его…».

Прежде!

А мы… Чем мы заняты «прежде»?..

Пуповина

Радость несказанная! Слава Богу, в срок и благополучно разрешилась дочь мальчиком. Проникли с женой в палату. Крохотный с красненьким личиком и зажмуренными глазёнками человечек, — всего-то с рукавичку, — посапывает в прозрачном корытце-тележке рядом с кроватью счастливой роженицы. Новоиспечённая бабка соколиным глазом тут же углядела, чем и на кого похож наш первый внук Иван. Две хитруньи придумали имя заранее и молчали. Стал предлагать «варианты», встопорщились: «Он уже на Ивана отзывается…». Куда нам против женской логики. Да и имя простое, великое, русское, уходящее весёлыми корнями в златоглавую Русь. Дай-то Бог и нашему рукавичке-тёзке былинно-сказочного Ивана-дурака поймать свою жар-птицу.

— Три двести девяносто, — радостно улыбается безкровными губёшками счастливая мамаша, разворачивает пелёнку. Вот он, крохотный посланец Земли, Неба, Вселенной, доставленный в живой склоняющейся над ним «Капсуле». Красный, будто раскалённый при спуске из космоса, он несколько дней будет остывать, безчувственный к земным шумам и человеческой речи. Там, где была пуповина, белеет грубая пластмассовая «прищепка».

Девять месяцев он был сопряжён пуповиной с материнским лоном…

Но тут вот на наших глазах из первых капель материнского молока, прикосновений и поцелуев завязывается земная «пуповина». В мгновение ока прорастает сквозь время и пространство, соединяясь с уже любящими Божественного крохотного посланца родных и близких в Зуевке и в Москве, в Кандауровке и Алма-Ате, Москве, Оренбурге, Тольятти, Риме…

В унисон с только что прослушанными врачом ровными тонами сердчишка забьются уже любящие его сердца счастливого до седьмого неба отца, бабушек и дедушек, прабабушки Зины и прадедушки Ивана, дядьёв и тёток, друзей, коллег, соседей по подъезду…

Но не совсем передоверит Даровавший жизнь сына человеческого в руки материнские. Солнечными лучами и лунным сиянием, шумом деревьев и стуком дождевых капель в оконное стекло больничной палаты уже начала прорастать другая божественная космическая пуповина, соединяющая младенца с водой и землёй, зверями и рыбами, плодами и злаками…

Божьим Промыслом свершится омовение раба Божьего в крещенской святой купели в сиянии молитв и свечей, и наречётся он и впишется в Книгу Жизни под Христианским именем Иоанн.

Да обретёт он по молитвам своих великих святых Иоанна Предтечи и Апостола Иоанна Богослова жизнь Православную. 

Сергей Жигалов

См. также

Рис. Г. Дудичева