Слова, слова, слова

Крупинка писателя Владимира Крупина.

Что говорят, о чём поют малышу, на что обращают его внимание, то и входит в его сознание. После баюшки-баю идет насыщение его памяти словами окружающего мира. И тем, что они обозначат. Подрастают малыши, сами всё видят, всё вбирают. Познание мира свершается посредством слов. Оно самое быстрое и самое надежное. «В начале было Слово» - это навсегда.

О, а как быстро несется жизнь от старта рождения к финалу. В нашей церкви я скоро пятьдесят лет, и многие уже поколения прошли на моей памяти. Вот девушка читает акафист у иконы Святителя Спиридона, надеясь на замужество, вот она уже под венцом рядом с любимым, вот ждет ребеночка и старается чаще причащаться, вот уже бережно и трогательно несет ко Причастию малыша в белоснежных кружевных пеленках, а вот этот малыш на руках у нее, и они вместе прикладываются к иконе Божией Матери, вот он сам достает до иконы. И вдруг, иначе не скажешь, вдруг вскоре этот бывший только что малышом мальчишечка несет на руках к иконе свою сестричку.

Вырастал я в доме на конном дворе лесхоза среди слов: печка, кошка, окно, подоконник, цветы, двор, оглобли, хомуты, дуга, лошади, корова, курицы, собаки, теленок, поросенок, жеребенок, огород, деревья, палисадник, астры, мальвы, сенокос, баня, изба, сарай, сани, телега, вожжи, удила, супонь, завёртка, лапти, портянки, полати, на дворе трава, на траве дрова, колодец, солнце, грядки, палисадник, луга, родник, река, лыжи, санки, мороз, метели, снежные крепости, сивериха, березовый сок, разливы… Неисчислимое множество явлений, предметов, понятий входило в меня. Да, и русские песни в застольях.

Школа усилила познание мира. Раздвигала горизонты. По каждому предмету расширение сведений о Вселенной. Физика: свойства предметов, движение, инерция, действие равно противодействию; химия: аш два о, геометрия-тригонометрия: синус-косинус, биссектриса, катет, сектор, гипотенуза. Литература: ямб, хорей, амфибрахий, гекзаметр, Пушкин, Илья Муромец, Пересвет, пионерия, комсомол, Павка Корчагин, Зоя Космодемьянская, завязка, кульминация, развязка, ревизор, дядя самых честных правил…

И всегда работа, работа. И на земле и на технике. Мы, мальчишки, тянулись к тракторам, машинам, к шоферам, трактористам, комбайнерам. Форсунки, жиклёр, автол, солярка, солидол, бензин-керосин, ключ девять на двенадцать, газовый ключ, ключ разводной, радиатор, дизель, карбюратор, шатун, коленвал, кривошип, пускач, коробка передач, приводной ремень, цилиндр, рубанок, отвёртка, шерхебель, коловорот, стамеска, хлев, огород, рассада, парник, сенокос…

Много всего добавила армия: подъём, отбой, развод, караул, самоволка, колючка, наряд, увольнение, политзанятия, самодеятельность, стенгазета, хлеборезка; люблю, друзья, три слова я: кино, отбой, столовая; полоса препятствий, пост сдал - пост принял, салага, старик, сирена, тревога, полигон, марш-бросок, дембель…

А уж что говорить о желанных институтских годах: семестр, языкознание, хвосты, старославянский, латынь, зарубежка, диамат, истмат, устный и письменный период литературы, Кеннеди, сравнительное языкознание, целина, методика, тезаурус, спецкурс, коллоквиум, гаудеамус игитур, литобъединение «Родник», Илиада, Пенелопа жена Одиссея, педпрактика…

А газетное, журнальное, сценарное, теле-киношно-театральное время, это же тут и халтура, и подборка, и контражур, редсоветы, строкомер, нонпарель, курсив, загон, засыл, подвал, прогон, инсценировка, оригинальная и по мотивам, кулисы, интриги, сплетни, доносы, премьера, провал, гамбургский счет, двадцатый съезд…

То есть новые слова вытесняли старые, которые от этого невольно забывались. Получалось, что и время, в которое они звучали, размывалось и тускнело в памяти. Да что память - образ жизни менялся. И, важно заметить, новые слова были, во многом, не русских корней. А от этого мышление постепенно искажалось. Русскость истощалась.

В Москве живу, по Москве хожу седьмой десяток лет, и что вижу? Москва перестает быть Москвой, теряет русское лицо. Вывесок на русском меньше. Это же подспудно действует на умонастроение. И просто на настроение. Любое прочитанное, увиденное, произнесенное слово приходит в окружении того, что означает, облачко такое вокруг слова. А если слова чужестранные, нашему подсознанию приходится настраиваться на него, даже и под него, голова и память питаются парами чуждых облаков. И, как ни сопротивляйся, они, конечно, все равно меняются.

Кто-то уже давно, точно сказал: мы все обросли словами. Я добавляю: как звери шерстью. Сейчас, и всегда, непрерывно идет извержение слов: из телевизоров, радио, приемников. Люди в разговорах дома и на улице тоже производители слов. В основном, необязательных и ненужных. Не терпят люди молчание, считают его пустотой. А молчать опасаются: замолчали в застолье - «милиционер родился». Едут в машине и обязательно говорят. Еще и приемник работает, еще и по мобильникам без конца алялякают. Но давным-давно Священное Писание предостерегало от произнесения не только бранных слов, но и от тех, которые можно было не говорить. Возникновение исихазма - молчания, погружения в молитву - это как раз сопротивление словесной лавине, погребающей человечество. Как хорошо молчать. Именно в молчании ощущаешь присутствие ангелов рядом с собою. Но разве могут молчать политики, обозреватели, депутаты, - всё это люди разговорного жанра. Не молчание нас доводит до несчастий, а слова, слова, слова. Девять десятых произносимых слов можно было - и нужно было не говорить.

Но это легко сказать. Попробуй пребыть в молчании. Замолчал, молчишь, не хочешь нарушать хорошее настроение в семье, но бесы-то разве могут не соваться в нашу жизнь, они дружбу, любовь ненавидят, обязательно за язычок дернут. И ляпнешь какую-нибудь обидную глупость. Вот и готова размолвка, вот и день пропал.

К чему говорю? К тому, что пора мне делиться опытом пребывания на земле. Вроде и опыт-то как у всех, о моем уходящем поколении говорю, все мы такие нашествия слов проживали. Да, но не все так долго живут, как я, не все застали портянки и дедушку в лаптях, который засевал зерно, зачерпывая его ладонью из огромного лукошка-севалки, и в такт разбрасывания зёрен шагающего по пашне. Не все видели, как в морозы заводят машины и трактора, заливая в радиаторы кипяток, а то и разводя под днищем мотора огонь, что строжайше запрещено, не все знают, как занесенный снегом тракт расчищают трактора, которые тянут огромный треугольник бревен, называемый раздвигою. На нее можно было запрыгнуть и ехать на ней, восхищенно глядя, как она, будто корабль воду, раздвигает снега.

Рассказываю о своем прожитом, но оно же не могло именно таким длиться. Хотя оно могло и должно было бы смениться не тем, чем сменилось. А то, что мое прожитое уже никому почти не интересно, это моя печаль. Мне-то хватило бы, с моим познанием мира, спокойно дожить свой срок в этом мире. Но мир-то этот уже был не мой, изменялся. И уже его трудно считать своим. Меняли его слова. И я дожил вначале до слов: телевидение, пенициллин, пятидневка, летучка, хрущёбы, космос, битлы. А совсем скоро обрушились на нас совершенно чужеродные слова, начисто лишенные русского корня: ксерокс, ноутбук, нато, принтер, флэшка, айфон, айпед, саундтрек, формат, кешбэк, макдональдс… По сути насильно внедряемые.

На размышления о перемене жизни в зависимости от прихода в жизнь новых слов натолкнуло известие о том, что на родине снесли здание родильного дома, в котором я появился на свет Божий. Свет Божий в то воскресное утро седьмого сентября был прекрасен: русское село на Великом Сибирском тракте, начало золотой осени, река, уносящая воды моей родины через реки Вятку и Каму к Волге, и люди, встретившие меня в этом мире, замечательнейшие люди: добрые, красивые, сильные, любящие родину. Мимо этого родильного дома, а рядом с ним была больница, в которой умер дедушка, мы бежали на реку, на паромную переправу, на Красную гору, с которой открывался вид на северные неоглядные дали. Встречали огромное стадо коров, в котором была и наша любимица. Радовалась нам, тяжело шагала. Давали ей посоленный ломоть ржаного хлеба и шли с ней рядом до нашего дома. Капли белого молока падали на теплую пыль улицы.

А ранние вставания перед походами за ягодами, грибами, на сенокос, зимой за сеном на санях по льду реки. Ночные небесные скопления созвездий, Млечный путь, перекинутый через всё небо, которое после летней грозы подпирала разноцветная радуга. Это всё во мне, оно меня хранит за то, что я взаимно храню его. Не дает поддаваться засилию нерусскости в словах. Ведь живем словно за границей, русских на улицах всё меньше. Неужели мы так вот постепенно уходим с земель, подаренных нам Богом? Оставим их Востоку и Западу?

Вспомним оголландование России Петром I, офранцуживание Екатериной II. И от чужестранных веяний нас защитила тогда сила народного глубинного духа. И только на нее можно надеяться. И на то, что слова: Бог, Россия, Родина, хлеб, вода, небо, звезды, любимые люди - будут всегда главными.

Но как, как бороться за них? Прочел этот текст мой товарищ, одобрил, но выразился: ну, ты романтик. Так что даже не знаю, чем и закончить. Одна боль, непреходящая боль за русский язык.

Владимир Крупин,
первый лауреат Патриаршей литературной премии, г. Москва.