‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

​Достоевский, правнук Достоевского (Окончание)

Литературное путешествие в Санкт-Петербург.

Литературное путешествие в Санкт-Петербург.

См. начало...

Мы продолжаем публикацию беседы редактора Православной газеты «Благовест» Антона Евгеньевича Жоголева с правнуком великого писателя Дмитрием Андреевичем Достоевским.

Характер по наследству

— Есть ли у вас какие-то родовые черты характера, которые были и у Федора Михайловича Достоевского?

— Как тут о своем характере скажешь? О характере спрашивать надо мою жену Людмилу Павловну. Страстный я, как и Федор Михайлович. Наверное, это нас сближает. Это во всех нас сидит. Его сын Федор Федорович не случайно же участвовал в скачках на лошадях, выигрывал призы. К азартным играм всем нам, Достоевским, лучше на пушечный выстрел не приближаться.

Дмитрий Андреевич Достоевский.

Федор Михайлович про свою вторую жену, Анну Григорьевну, так говорил: «Мне ее Бог дал». Первый брак с Марией Дмитриевной Исаевой (Достоевской) у него был сложный, он потом овдовел. Так и у всех нас по мужской линии первый брак не складывался. Федор Федорович развелся через год. Мой отец — через два года. И вторая его жена стала моей мамой. И у меня первый брак был неудачным. Через полгода ушел. Зато как потом женился, так уже столько лет живем душа в душу! Но меня тревожило, как же у сына Алексея сложится? И так рад тому, что на него эта печальная «закономерность» не повлияла. А вот и другая закономерность. Федор Михайлович умер в 60 лет. Федор Федорович умер в том же возрасте. В 60 лет умер мой отец Андрей Федорович. Но вот я как-то проскочил. А ведь пришлось мне переживать в этом возрасте.

Все Достоевские-мужчины курили и курят (я, к сожалению, не исключение). Алексей хоть в монастыре служит, а все-таки курит. Но он ведь редко бывает в самом монастыре, а чаще плавает. Зато пьянство не передалось по наследству. Федор Михайлович вначале любил выпить, хотя и не в ущерб работе. Но бросил он и это враз, как бросил однажды и навсегда игру на рулетке. Как отрезало! Беда с пьянством на нем в семье и оборвалась. И больше к нам не подходила. Хотя по рюмочке и можно выпить.

— Федор Михайлович, кажется, был помрачнее, чем вы…

— Нет, и он не был мрачным. Я всегда прошу: найдите книгу Оскара фон Шульца «Светлый, жизнерадостный Достоевский». Он и в литературе, и в жизни был весельчак. Вот пример. Идут Ф.М. и жена его Анна Григорьевна в Германии по горной тропе. Любуются красотами Рейна… А тут такая живописная козочка пробегает. «Ах, какая красота, какая козочка», — восклицает Анна Григорьевна. Ф.М. мрачно: «Ну так в суп её!» Умел пошутить…

Счастливая жизнь дается человеку через какие-то страдания. У Ф.М. этих страданий в первой половине жизни было так много! Да и потом… Он об этом писал: «Только в страдании обретаешь счастье». И мне пришлось пострадать. Мои страдания — эти две мои болезни.

— Кому-то из потомков эпилепсия от Достоевского передалась?

— Нет, никому больше эта болезнь не перешла. Уже позднее и наши специалисты, и особенно норвежские врачи внимательно изучали эпилептические припадки Достоевского. И никак не могут они засунуть в прокрустово ложе медицинского описания эпилепсии то, чему был подвержен великий писатель. Симптоматика Достоевского выходит за рамки болезни. Это был какой-то уникальнейший случай. Ф.М. своими припадками… управлял! Хотя согласно науке это совершенно невозможно. Настоящий эпилептик никогда не знает, когда это с ним произойдет. А мой прадед знал, когда с ним случится припадок. Говорил: «Аня, постели коврик помягче перед диваном, сегодня это будет...» Так и случалось. Норвежцы изучили серию описанных им же самим в дневнике припадков. Соотнесли при этом состояние писателя в финансовом, в творческом отношении и изумились открывшейся картине. Увидели, что он старался добиваться того, чтобы писательству эти припадки мешали минимально. Для него писательство было не просто творчеством, а в первую очередь работой. Ремеслом, которое кормило семью. И он не хотел, чтобы припадки мешали ему зарабатывать на хлеб насущный…

— Может быть, эти припадки были какой-то своего рода «платой» за гениальность?

— Наверное. В каком-то смысле он обладал пророческим даром. А путь к этому дару лежит через большие жертвы…

Когда мне говорят, что какие-то пророчества Достоевского не исполнились («Константинополь должен быть наш!»), я так отвечаю: «Не пришли времена. Подождите…» Ведь неизвестно, когда исполнятся.

Литературные скитания

— Хоть какая-то копеечка досталась вашей семье за переиздание книг Достоевского?

— Когда я выписался из больницы, стал инвалидом второй «нерабочей» группы. Оформил пенсию по инвалидности. И резко потерял в деньгах. А у меня по трудовой книжке 21 рабочая специальность. Я рвался работать!.. Основные профессии у меня — алмазчик и вагоновожатый. У меня всю жизнь были две тяги — к художественной профессии и к технической. И то, и другое у меня переплеталось. С детства умею неплохо рисовать, поступил даже в Мухинское училище. Но тогда как раз Хрущев отменил военные кафедры в вузах, и меня забрали в армию. Жизнь пошла по другому сценарию, о чем не жалею. Освоил любимую профессию резчика по хрусталю. Наносил рисунки на хрустальные вазы. А поскольку это делалось так называемым алмазным кругом, и к тому же с древних времен блестящая грань для резки хрусталя называется алмазной гранью, и вот из-за этого названия еще с XIX века люди, которые наносят эти грани, называются алмазчиками. Хотя к алмазам это не имеет никакого отношения. Но вот такое название красивое у моей профессии! Здесь я достиг немалых высот. А вагоновожатый — техническая профессия. Тогда уже трамваи были со сложной электрической схемой. Я мог не только водить трамваи, но и ремонтировать их. Ну и в профессии водителя трамвая я достиг потолка. Стал водителем первого класса. Так вот всю жизнь и разрывался между творчеством и техникой. Ленинград в то время был трамвайной столицей мира. Когда я работал, у нас в городе была самая большая протяженность (в километраже) трамвайных путей — в мире! Так было до начала 1980-х годов. Кстати, в трампарке я очень хорошо зарабатывал. И это по одной простой причине к нам была так внимательна власть. Ведь трамвай отвозит пролетариат на заводы. С этим тогда не шутили: обком партии контролировал…

Ну вот, оказался я на инвалидности, без денег. Пришлось в первый и единственный раз обратиться в литературный фонд за помощью. Поехал в Москву, в Союз писателей. Написал заявление на матпомощь. И мне дали что-то около 250 рублей. Крохи… На эти деньги можно было неделю питаться. А когда уже оттуда выходил с этой жалкой суммой в кармане, кто-то из писателей в полумраке, в коридоре положил мне в карман еще сколько-то мятых десяток. И, улыбнувшись, сказал: «На издании книг вашего прадеда, батенька, мы все тут за границу ездим отдыхать». И исчез в полумраке писательского коридора. Всё! Более я с книг Достоевского не получил ни рубля.

Автограф Дмитрия Андреевича Достоевского на книге преподобного Иустина (Поповича) «Достоевский о Европе и славянстве». Книга издана при содействии Д.А. Достоевского.

В начале уже 2000-х годов вдруг обнаружилась какая-то прямо мода на Федора Михайловича. В шести регионах издавали его полное собрание сочинений. Одновременно! И вот ко мне приехали из одного города (не буду его называть). Решили все-таки обратиться к потомкам, договориться о каком-то проценте нам с реализации этих книг. Ну, прислали в Петербург одну даму. Мы знали, для чего она приехала. Познакомиться с бытом семьи Достоевских. Налили ей чаю, поговорили. Она огляделась: газовая плита есть, холодильник есть. А то, что мы к этому времени секонд-хенд освоили, там все покупали, так как денег не было, об этом она не спросила. А мы люди скромные. Ну, она и сказала в своем издательстве: зачем им деньги-то платить? И так хорошо живут. Ну и ладно!..

Зато три года назад меня пригласили в Москву на Литературное собрание. Я сидел в президиуме рядом с Президентом Путиным и с потомками классиков — Толстым, Пушкиным… И там мне удалось сказать то, о чем я много думал. Что именно благодаря (а не вопреки!) каторге мы получили великого писателя Достоевского! Эти страдания пошли ему на пользу. Только там он смог отрешиться от социальных утопий и обратился ко Христу. Именно с верой, а не с каким-то социальным реформаторством он стал связывать укрепление и великую будущность страны. На следствии по делу петрашевцев Достоевский признавался: «Мы хотели поправить Христа». А на каторге он понял, что это была их главная ошибка. «Поправлять» Христа никому не дозволено. Это Он «дела рук наших исправит».

«Церковный вопрос» и Алеша Карамазов

— Достоевский в свои зрелые годы был верным чадом Церкви. Но все же с болью отмечал он отдельные отрицательные моменты в церковной жизни. Думали вы об этом?

— Как не думать? Есть у него в дневнике такие слова: «Церковь в параличе с Петра Великого». Горькие слова. Но в чем-то ведь справедливые. Что и показали последующие революционные события. Он хотел видеть Церковь более активной силой в обществе. А без Патриаршества (тогда Церковью руководил Святейший Синод) этого было трудно добиться. Достоевского мучил вопрос об отношениях Церкви и государства. Не зря ведь ходил он к Наследнику престола, общался с Великими князьями. Он говорил им о Церкви, и они его слушали… Но самого главного замысла своего он не успел осуществить. Не написал вторую книгу «Братьев Карамазовых». Она была бы посвящена именно «церковному вопросу». Там бы он дал ответ на многие жгучие проблемы.

Думаю, и сегодня Достоевский не от всего был бы в восторге в нашей церковной жизни. Я, например, встречался с Патриархом Сербским Павлом. Это был большой подвижник! Так вот он пешком ходил по городу. Или на автобусе ездил. В общественном транспорте. Он потряс меня своим ликом, своим видом. Потом мне его келейник сказал, что Патриарх Павел любит читать и перечитывать Достоевского…

— Когда давали имя своему сыну Алексею, в памяти всплывал образ послушника Алеши Карамазова?

— Я вообще-то Иваном хотел его назвать. Но потом передумал. Я придерживаюсь теории, что все три брата Карамазовы, Дмитрий, Иван и Алексей, — это как бы три ипостаси одной личности человека в разные периоды его жизни: человека бунтующего, сомневающегося и, наконец, верующего… И в самом Достоевском было все это.

— Как ваш сын попал на Валаам?

— Алексей неожиданно бросил педагогический институт, факультет английской филологии. Он там был один парень на всем курсе. А вокруг одни девушки. Скромный он у меня. Вот и ушел. И — по моим стопам. Сработала привычка его детства. Он ведь детство провел со мной в трампарке. Стал и он работать водителем трамвая. Познакомился с будущей своей женой Натальей. Устроил и ее работать на трамвае. Так мы все трое и работали в трампарке. А потом стали приходить ему повестки из военкомата. Надо идти в армию. Дело это нужное. Я служил, и сыну надо пройти службу. Но тогда шла первая война в Чечне, и отдавать своего единственного сына на передовую, признаюсь вам, не хотелось. Нужно ведь, чтобы наш род продолжался. А на войне могли и убить. Но и избегать службы — грех! Как быть? Узнал я, что есть на Валааме Православная армейская часть. Там служат в основном дети священников, утро там начинается с молитвы, соблюдаются посты. Но чтобы туда попасть, нужно ходатайство от священника. Нам такое направление дал сотрудник Музея Достоевского протоиерей Геннадий Беловолов. Я когда-то давно, еще в советские годы стал свидетелем его исповедания Православной веры перед директором музея, с той поры мы дружим (об этом читайте дальше). И Алексей поехал на остров Валаам, в армии служить. Но у Федора Михайловича на Алексея были свои виды. Осенью мой сын опоздал на призыв, в ожидании весеннего призыва остался зимовать на Валааме. Жил в монастыре. А потом на медкомиссии у него нашли язву желудка и дали «белый билет». Но из монастыря совсем уезжать уже не захотел. Ведь он к тому времени получил так называемое вечное благословение на пребывание в обители (этого не многие удостаиваются! Пришелся ко двору! Там ведь всё строго…). И как ни любил мой сын трамваи, пришлось ему теперь думать о том, как Богу и монастырю послужить. И семью без куска хлеба не оставить.

— Были у него мысли остаться там монахом?

— Может, и были такие мысли. Но он к тому времени уже был женат. И к тому же был у него долг по продолжению нашего рода.

Стал работать на корабле с именем «Мария». Тут мы и вспомнили о пророчестве Архимандрита Агафангела, сказанном Алексею во время его крещения: «Будешь сначала моряком, потом священником». Нас тогда это крайне удивило: какой моряк? почему священник? А вот все идет в этом направлении…

Теперь он командует всем Валаамским флотом. У него в хозяйстве двенадцать довольно крупных ко-раблей, не считая мелких. Однажды я с ним плавал на монастырском корабле. Это так захватывает!.. А тут еще болтанка пошла! Это же такой адреналин… А мы ведь с ним Достоевские: любим, когда штормит… Мне стало понятно, почему он так любит свою работу. А еще у него самый удобный график для семейной жизни — он пятнадцать дней на Валааме, и пятнадцать дней дома. Молюсь за сына, «за тех, кто в море». И — спокоен за него.

Достоево — родовая земля

— А откуда идут корни вашей фамилии?

— Мне довелось побывать в Белоруссии, в Достоево, где род наш начался. Я считаю, что самый лучший памятник Достоевскому поставлен как раз в Достоево. Есть там и большая церковь, она построена, можно сказать, в память о писателе. В 1506 году наш предок получил в дар от пинского князя Федора Ивановича Ярославовича это имение. Звали того предка Данила Ртищев, — наверно, рот у него был большой. Уже в Достоеве у него родились два сына. Одному из них дали двойную фамилию Ртищев-Достоевский. А следующие поколения рода носили одну фамилию Достоевских.

Когда эти земли на какое-то время перешли к Польше, все Достоевские уехали из родных мест на Волынь, в Подольск, в Малороссию. И единственный из Достоевских пришел в Россию, в Москву. Он-то и стал прародителем всемирного гения.

На гербе дворянского рода Достоевских изображена рука с мечом. Это необычно, ведь среди предков Достоевских военных не было. Но позднее я узнал из древних источников, что раньше рыцарей у нас называли так: достоин (это близко к названию сельца Достоево). А дальше шло определение этого рыцаря, как бы кличка. Видимо, первые владельцы Достоева все-таки были воинами.

Подсчитано, что в роду нашем я уже шестнадцатый Достоевский. И почти все наши предки были священники. Дед Достоевского был Православный священник. Причем в нашем роду не только Православные священники были. Был и католический священник, и даже униатский. Есть уникальный документ, где описывается, как два Достоевских, Православный священник и униатский, берут каждый свою паству деревенскую и идут «войной» друг на друга… Заводится потом даже «дело» об избиении поселян. Такие у нас сложные родовые ветви. Кстати, в той печальной битве двух Достоевских наши, Православные, побили-таки латинян…

Музей Достоевского

…Лет двадцать назад к нам в музей Достоевского пришли две старушки. Рассказали, что они сестры, и правнучки пасынка Достоевского — Исаева (сына первой его жены от первого ее брака). Оказывается, Павел Александрович Исаев, много огорчавший своего великого отчима своим потребительским отношением к жизни, потом наконец взялся за ум, служил, сделал карьеру, счастливо женился… Значит, и на него повлиял нравственный пример писателя. И вот эти старушки вспоминали и своего прадеда, и приемного отца его — Достоевского — добрым словом.

Собор в честь Владимирской иконы Божией Матери в Санкт-Петербурге.

— Есть у вас в доме какие-то предметы, к которым мог прикасаться Федор Михайлович?

— Однажды я сидел в Пушкинском доме, читал переписку семьи Достоевских. В одном из писем Анны Григорьевны читаю: «Познакомилась с семьей Дидерихс, у них фабрика музыкальных инструментов в Петербурге. И они в знак уважения к Федору Михайловичу подарили мне пианино». Только я эти строки отметил среди писем, — выхожу из Пушкинского дома, дохожу до первого стенда и вижу приклеенное объявление: «продается старинное пианино Дидерихс». Не удержался, пошел по указанному адресу и приобрел пианино. Конечно, это не то же самое пианино, которое было у моей прабабушки. Но все равно какую-то связь ощущаю.

Подлинных вещей Достоевского немного сохранилось даже в Музеях Достоевского в Петербурге и в Старой Руссе. А у меня в доме их совсем нет.

— Рядом с музеем Достоевского — Владимирский храм. А там что-то напоминает о великом писателе?

— Федор Михайлович в последние годы был прихожанином этой церкви. И вот — редчайший случай! — там сохранился старый иконостас, перед которым молился Достоевский! Хотя церковь на много лет закрывалась. Там находился электронно-вычислительный центр исполкома Ленсовета. Вместо крестов антенны торчали. Я все это видел, потому что занимался сбором подписей для открытия храма. И вот оказалось, что иконостас был зашит за фальшивую стенку! И когда храм стали передавать верующим, начали разбирать перегородки, то увидели нетронутый старый иконостас! Это было в 1988 году. Нужно было собрать десять тысяч подписей. Собрали.

В студенческую юность я не раз бывал в Музее Достоевского. И больше всего запомнилась такая вот вроде бы незначительная деталь. Домашние тапочки для всей большой семьи — и для гостей тоже. Их сшила (или приобрела, уже не помню) заботливая Анна Григорьевна. Достоевский писал ночами. А потом отсыпался едва ли не до обеда. Так вот во всем доме и дети, и жена, и гости — ходили по комнатам только в этих специальных мягких тапочках. Чтобы ни шороха, ни звука не донеслось до чуткого уха Федора Михайловича. Кормилец семьи должен же отдыхать!

До и после рождения

— Расскажите о своем отце.

— Отец мой, Андрей Федорович, прошел всю войну. Ушел на фронт офицером, в июле 1941-го. Он закончил политехнический институт, имел специальность — инженер по танковым двигателям.

У него была непростая судьба. Он родился в Симферополе. Там вначале поступил в политехнический, но ему на юге доучиться не дали. Он кому-то признался, что дворянских кровей, и его за это исключили. К тому же он не захотел снимать студенческую фуражку, которые носили до революции. Эти прежних времен фуражки очень злили комсомольцев, они их сбивали с голов, затевали драки. А отец вот упорно такую фуражку носил.

Там и началась печальная история, которая едва не кончилась для него каторгой на срок гораздо больший, чем тот, что выпал в свое время Федору Михайловичу. Был арестован профессор, который учил моего отца, принимал его дома, беседовал с ним. Его обвинили в контрреволюционной деятельности. И вот уже через 15 лет этого столько времени отсидевшего в лагере профессора везут в Ленинград, и там арестовывают моего отца. Это было в 1932 году.

Один человек дал показания, что Андрей Федорович Достоевский встречался и дружил с этим профессором. Но доказать, что они обсуждали какие-то контрреволюционные темы, у них пока не получалось. Я потом видел «дело», заведенное на моего отца. Были опрошены четверо — бывшие руководители того института по партийной, профсоюзной и комсомольской линиям. Все эти трое топили моего отца. А четвертым был его друг. К сожалению, я не помню его фамилии, а звали его Николай. Он-то всячески вытягивал моего отца. И вот мужество этого Николая спасло Андрея Федоровича. Тот отказался оговаривать его. А ведь показания выбивались со страшной силой… Но вот как-то устоял. И благодаря этому отец мой через месяц оказался на свободе. Это чудо! Мужество одного человека его спасло. Хотя его друг прекрасно понимал, что в случае «несговорчивости» и его могут арестовать.

Мой отец после войны был инженером-лесоустроителем. Разработал две уникальных машины по переработке древесины. Внес свой вклад в эту отрасль.

…Папа умер в 1968 году, когда я был в армии.

— Вы родились и выросли в Петербурге?

— Да, в самом центре города рос. Родился в квартире племянника Достоевского, Андрея Андреевича. Была у Достоевских большая семикомнатная квартира. Нас стали теснить, вселяли жильцов, и постепенно бывшие хозяева оказались в одной комнате. Там жил я до армии.

Учиться начинал в мужской школе Ленинграда. Потом нас соединили с девочками, и это было большое событие. Мы на них смотрели с удивлением, как на чужеродные какие-то предметы, и медленно к ним привыкали. Затем я попал еще в третью школу, построена она была в центре города, там экспериментировали с методами обучения. И вот в результате этих экспериментов я в литературе достаточно прилично разбираюсь.

Рос обычным юношей, был близок к стилягам одно время. Помню, как ходили мы на открытие отдела французских импрессионистов в Эрмитаже, это был такой наш вызов! «Искусствоведы в штатском» тогда там за нами следили, даже фотографировали.

Где живет старушка-процентщица?

— Что такое Петербург Достоевского?

— Петербург для меня родной город, и я его люблю. А Достоевский сюда приехал, и считал этот город фантастическим, вымышленным. Не любил его. По своей первой специальности он был военный инженер-топограф, подпоручик. Хотя служил в топографическом департаменте меньше года и подал в отставку. Но даже под рукописями своими он иногда писал: «инженер-поручик Достоевский». И братья его были гражданскими и военными архитекторами. Все они прекрасно разбирались в архитектуре… И описания Петербурга у писателя всегда очень точные. Я бы сказал так: топографически точные!.. Действительно, литературоведами вычислен дом, где жила старушонка-процентщица из романа «Преступление и наказание». Я туда ходил, водил даже экскурсии, все описания совпадают. Дом был «утюгом», «разноэтажный», две арки и т.д. Вообще это роман топографический! Надо начинать чтение ногами от Сенной площади, там все описано, все совпадает. Тем более, недавно стало известно, что сам Ф.М. в этом доме старушонки-процентщицы не раз бывал. Там жил портной, которому писатель относил перелицовывать свою одежду. Если дом Раскольникова с его каморкой, в которую вели тринадцать ступеней, выбран из нескольких подходящих под описание (например, мой отец Андрей Федорович Достоевский указывал на другой дом, не тот, который признан большинством литературоведов), то с домом, где Достоевский описал убийство, разных мнений нет. Это дом на улице Малой Подъяческой. И в той квартире живут люди, туда к ним ходят праздные гуляки. Вернее, ходили, пока не поставили в подъезде домофон. Люди в той квартире, конечно, вздохнули с облегчением. Литература не всегда положительно влияет на жизнь.

Рукописи и паровозы

— Я тоже, еще студентом, посетил это место. Фантастическое переплетение литературы с жизнью меня тогда поразило. Как же надо поверить писателю, чтобы искать изображенный в романе дом на реальной карте Петербурга?! И какой художественной силой надо обладать писателю, чтобы по следам его фантазий потом ходили толпы туристов… А где сейчас хранятся рукописи Достоевского?

— Прежде всего в Пушкинском Доме в Петербурге. Но! Все архивы семьи, что привез Федор Федорович из Симферополя в Москву после смерти его мамы, Анны Григорьевны, — едва не были уничтожены большевиками. Они хотели раскассировать все документы, разбрасывали их по разным фондам музеев страны. Помимо Москвы и Петербурга, в Ярославль отправляли, еще куда-то. Была украдена безценная рукопись романа «Братья Карамазовы». Ее похитили еще в Крыму. Так она до сих пор и не объявилась. В 1920-е годы некто предлагал эту рукопись большевистскому правительству за огромные деньги. Совнарком ответил: «Нам паровозы больше нужны, чем рукописи Достоевского». Есть слух, что рукопись мог приобрести Стефан Цвейг, известный австрийский писатель и коллекционер, большой поклонник творчества Достоевского. Он как раз тогда приезжал в Советскую Россию.

— Хотели бы вы издать свою книгу воспоминаний?

— Не думал об этом. Мое скромное писательство происходит в виде почти что болезни. Если мне надо описать какой-то эпизод, то я мучаюсь, даже спать не могу. И не успокоюсь, пока не опишу это на бумаге. Так и собираются воспоминания. Их размещаю у себя В контакте, в интернете. Я эту штуку давно освоил. У меня там уже больше тысячи друзей. В основном это поклонники творчества Достоевского. Они читают мои воспоминания. Им нравится.

— Вы и сейчас за рулем сидите?

— Ну, зимой-то нет, а летом обязательно. На дачу езжу на Карельский перешеек. Полдома там у нас, на весь дом денег не хватило. У меня микроавтобус «форд». Вся семья помещается. Бывало, остановят меня гаишники, даю им водительские права. Читают фамилию, а я жду: решатся ли спросить? И если спрашивают, отвечаю так: «имею отношение». И сразу какой-то другой разговор начинается. Стесняются правнука Достоевского штрафовать.

Чудо в Старой Руссе

— А чудеса в вашей жизни были?

— После моего первого серьезного попадания в больницу при выписке мне сказали: «Мы в вас стреляли «пушечкой», могли повредить желудок. Так что не удивляйтесь, если у вас будет гастритик, а там, может быть, и язвочка». Лимфатические сосуды мне прижигали, и один из них находился рядом с желудком. Ну, через год-полтора я уже получил хорошую язву. Мучился лет двадцать пять.

И вот ровно двенадцать лет назад случилось чудо. Я тогда был легким на подъем и каждый год ездил в Старую Руссу на Международные Старорусские чтения «Достоевский и современность». Но из-за болезни не мог пробыть там больше двух дней. В Старой Руссе совершенно другая вода, и уже на третий день у меня начинал страшно болеть желудок. Я был вынужден всё бросать и ехать домой. Ездил на машине, и пока добирался до дома, прижимал живот к рулю, чтобы не так сильно чувствовать эту боль. Организаторы Чтений, ученые, на меня обижались, что я не остаюсь до конца, и на прощальном ужине меня нет. И так было много лет. Операцию мне запретили в связи с тем, что я проходил онкологию. Лечили терапевтическими методами.

Интересный момент: во время осенних обострений я обычно попадал в больницу в один и тот же день — 7 ноября. Это была больница Кировского завода. Меня там уже все знали, готовили одноместную палату с телевизором. Я звонил — за мной присылали машину. Просто я как радиоэлектронщик им много аппаратов медицинских отремонтировал, вот ко мне и относились с особым уважением.

Как-то надо было жить, и я нашел лекарства, которые снимают приступы, сторонился тяжелой пищи. И к своей болезни постепенно привык. «Ко всему-то человек привыкает», как Федор Михайлович сказал, не буду уточнять эту фразу... (уточню эту фразу Достоевского-старшего я: «Ко всему-то подлец-человек привыкает…» — А.Ж.)

И вот в очередной раз приезжаю на Чтения в Старую Руссу, слушаю доклады с большим удовольствием. Ко мне подходят как к компетентному человеку, спрашивают, как мне понравился тот или другой доклад. А я ведь не имею ученого звания. «Ну, вы на генетическом уровне чувствуете», — так мне говорят. Но больше всего мне нравились разговоры между достоеведами в гостинице. Там они не зажаты никакими рамками, все становятся равны — 
доктора наук с аспирантами, никаких условностей. А еще и под водочку… Водочка новгородская в Старой Руссе, самая лучшая. Ну вот, в очередной раз ко мне подходят и говорят: вечером в таком-то номере собираемся. Отвечаю: «Хорошо, буду!»

Закончились на тот день Чтения, было уже часов семь вечера. Я собираюсь к себе в гостиницу, переодеться и идти в тот номер, где соберутся достоеведы. Выхожу, и вдруг у меня появляется мысль: надо бы в церковь забежать. А зачем? Вроде вчера только мы все были в Свято-Георгиевской церкви — это та самая церковь, куда Федор Михайлович ходил молиться, и каждый год Чтения открываются молебном в этой церкви.

Пошел в церковь, а по дороге всё думаю: ну как же так, неудобно, я же опоздаю. Ученым важно, чтобы я тоже присутствовал. А я зачем-то иду совсем в другую сторону. Это всё в голове, а сердцем чувствую: надо мне в церковь.

Прихожу к церкви — дверь открыта. Ну, слава Богу, что не закрыта еще. Захожу — никого, вечерняя служба уже закончилась. Бабульки полы натирают — я еще подумал, как моряки на палубе. Ну что я тут делаю? Заворачиваю в придел, где чудотворная Старорусская икона Божией Матери. И тут испытываю какой-то необъяснимый катарсис. Всё из головы выскочило, я ослабел, уперся взглядом в Лик Пресвятой Богородицы. И не сам я упал — меня как будто бросило на колени, и слезы потекли. В голове еще крутилась глупая мысль, что бабульки на меня смотрят, я им мешаю, наверное. А бабульки, естественно, побросали швабры и на меня уставились: что еще за незнакомый мужик с бородой пришел? Но потом забыл я про них, ничего не существовало для меня в тот момент, кроме иконы. Сколько времени это продолжалось, понятия не имею. Время исчезло. Потом я встал, немного себя собрал. Опять думаю: что же это такое было, почему я здесь? Приложился к иконе и вышел из церкви. Направился в гостиницу, там же меня ждут, опять появился интерес, что там ученые будут говорить. Но в гостинице я как зашел в свой номер, сразу, не раздеваясь, завалился на кровать и уснул. Вырубился до утра, даже утром на Чтения опоздал.

На следующий день, как и полагается, жду болей. Думаю, надо подогнать машину к музею, чтобы и чемоданчик там уже лежал — сразу домой ехать. Жду. К вечеру нет ничего. Ночь не спал, всё ждал, когда боли начнутся. Третий день проходит, четвертый — у меня ничего не болит. Так и остался до конца Чтений. На прощальном ужине мэр города мне говорит: «Вот наконец-то среди нас и Дмитрий Андреич!» Предложил тост за меня. После ужина уезжаю из Старой Руссы и по дороге думаю: всё, как приеду, нажарю себе картошки. Не то чтобы очень хотелось, просто проверить решил, как организм отреагирует. Мне же нельзя было жареного. Дома дождался, когда все уйдут, и нажарил картошки. Люда приходит и давай меня ругать: «Ты зачем картошку жарил?» Поел я картошки и жду. Ничего не болит! Потихоньку начал понимать, что это Пресвятая Богородица меня исцелила. И болей в желудке у меня нет до сегодняшнего дня! Когда у меня последний раз нашли опухоль в кишке, все до желудка проверяли — так вот с желудком все в порядке.

На следующий год снова поехал на Чтения в Старую Руссу. И сразу в церковь — Матерь Божию поблагодарить. А там отец Амвросий, настоятель храма и благочинный (тоже Амвросий! — не случайное имя это в судьбе Достоевского! К старцу Амвросию Оптинскому мой прадед ездил…). «Отец Амвросий, — говорю, — кажется, я исцелился от иконы». А он так скептически на меня посмотрел и ушел. Куда он пошел? А он ходил за книгой, куда записывают чудеса от Старорусской иконы. Выносит старинную книгу, бархатную. «Вы что, записывать про меня будете?» — «Нет пока, подожди». И достает листочек. На этом листочке написаны условия. Я все не запомнил, но, например, там был вопрос, не принимал ли я лекарств накануне (ответ: не принимал). Еще вопрос, как давно я причащался Святых Таин. А я как раз тогда в самый первый день Чтений причащался. Владыка Лев нас всех пригласил в Новгород, и там я исповедался и причастился. И когда я отцу Амвросию ответил на все вопросы, он говорит: «Вот теперь-то я тебя запишу».

У Алексея тоже было с язвой чудо. Находясь на Валааме, в монастыре, он язву излечил. Не одномоментно, как я, но все же исцелился.

Памятник на могиле Ф.М. Достоевского в Александро-Невской Лавре. Здесь же похоронены жена писателя Анна Григорьевна Достоевская и их внук Андрей Федорович Достоевский.

И еще было такое чудо. Я был в Мюнхене — как раз в тот момент, когда Иосиф Муньос туда привез чудотворную мироточивую икону Божией Матери Иверскую-Монреальскую. Под иконой был сделан лоток, и я своими глазами видел, как туда лилось миро с иконы. Мне и раньше приходилось наблюдать мироточение, но такого мощного я больше нигде не видел.

Благоухание было сильное! Меня к иконе привела моя хозяйка, русская женщина, у которой я остановился в Мюнхене. Пока я молился около иконы, хозяйка та взяла довольно большую склянку, положила туда ваточку, пропитанную миром, и мне отдала. Это миро излечило Алексея. Он однажды сильно порезал руку. Возился, делал чего-то и порезал. Рана была глубокая, и за день она вся загноилась. А на следующий день ему трамвай водить. Он очень любил свой трамвай, даже больше, чем я. Просто как влюблен в него, Наталья «ревновала» его к трамваю. Алексей сильно переживал, что не сможет выйти на работу. И тут кого-то из нас — уже не помню, меня или Людмилу, — осенило: мы достали эту ваточку и помазали ему руку. Утром раны было почти не видно, за ночь все прошло. И потом мы так и привыкли: чуть что случится, берем ваточку и крестообразно помазываем. И девчонок помазывали, когда внучки родились. Благоухание от ваточки со временем становилось все слабее.

А когда привезли Тихвинскую икону Божией Матери к нам в Россию, в Тихвин, я не смог поехать на праздник. Но что-то в тот день меня осенило, я взял склянку с ваточкой, открываю — и вдруг оттуда разнеслось очень сильное благоухание. А ведь десять лет прошло с тех пор, как мне ее дали в Мюнхене, миро на ней уже давно все высохло. И у меня сразу все связалось: Божия Матерь рада, что Тихвинская Ее икона вернулась!

Слава Богу за всё!

— Тяжело нести крест потомка Достоевского?

— По-разному. Главная сложность в том, что надо жить двумя жизнями. Своей собственной, и той, которая посвящена не столько роду, сколько гению — Достоевскому. Удалось ли мне это? Судить не мне. Но хотелось бы думать, что достойно его здесь, на земле, представляю. Это бывает тяжело. Иногда надо себя сдержать, чтобы не ронять честь фамилии. Были ведь и поклёпы на меня. И много чего было. Хочется ответить, хочется резко ответить. А я себя сдерживаю. Не ввязываюсь в свару. Отхожу в сторону.

…А так — получил от жизни все, что хотел. Слава Богу за всё! Пришел в Церковь. Работу свою любил. Квартиру-машину-дачу заработал своим трудом. Что еще надо? Хорошая семья. Прекрасная жена. Она же у меня как Анна Григорьевна у Федора Михайловича. Дополняет меня во всем. Иногда она мне говорит: «Как ты все-таки на Федора Михайловича похож!» — а я ей в ответ: «Ты у меня — Анна Григорьевна чистой воды…»

Время прощаться. Уже сделаны фотографии. Автограф взять не забыл. Обещаю включиться в переписку «В контакте». Благодарю за встречу, за гостеприимство. Ну, словом, говорим друг другу все то, что положено говорить перед уходом. И вдруг осенило. А одно-то дело, важное, чуть не забыл! Хорошо, что хоть на пороге вспомнил. Прошу:

— Перекрестите меня — просто как мирянин крестит.

— Я? Да зачем же? А, ладно! — и осенил широким крестом. На дорожку.

Вышел от него радостным. Только что вот меня — сам Достоевский перекрестил!

Антон Жоголев.



В присутствии Достоевского

Рассказывает настоятель храма в честь Апостола Иоанна Богослова (Леушинское подворье) г. Санкт-Петербурга протоиерей Геннадий Беловолов:

— Эта история произошла в 1988 году. Я родом с Кавказа, со славного в русской литературе города Пятигорска. Лермонтов был мой любимый поэт, и я всегда пылал жаждой разобраться с этим Мартыновым… Я переехал в Петербург, здесь поступил в аспирантуру. И нужно было зарабатывать на хлеб насущный. А в Петербурге я ведь был новый человек. И не знал, где работать, куда устроиться. И я тогда матушке сказал (тогда я, конечно же, еще не был батюшкой), своей супруге: в жизни всегда надо брать по максимуму. Целить нужно в самую высшую точку, независимо от того, возможно это или кажется невозможным. Задал себе прямой вопрос: кем бы ты хотел работать? Я тогда писал диплом по Достоевскому. И потому сказал и себе, и жене: моя мечта — работать в музее Достоевского! Я понимал, что это безполезно. И тем не менее…

Протоиерей Геннадий Беловолов.

Рядом с музеем Достоевского находилось похоронное бюро. Мне надо там было в архиве взять справку на одного умершего сотрудника Пушкинского Дома. Справка была нужна для установки мемориальной доски на его доме. И вот когда я проходил мимо музея Достоевского, то решил зайти спросить… Зашел и спрашиваю: директор на месте? — На месте.

Пригласили в кабинет.

— Кто вы? — спросила директриса.

— Пришел спросить, есть ли у вас место в музее. Я филолог. Могу научным сотрудником работать. Есть и квалификация экскурсовода.

На меня директор посмотрела как на марсианина. Понятно, что в таком музее должности распределяют совсем другими путями. Но ответила вежливо:

— Подождите немного.

Сел, жду. В углу сидит какой-то незнакомый мне мужчина. Видно, между ним и директрисой до моего прихода была беседа. Но внимание директрисы сейчас было направлено на какие-то важные бумаги. Директрису звали Белла Нуриевна Рыбалко, и это сочетание кавказских имени и отчества с украинской фамилией придавало ей какой-то особый яркий колорит. Вдруг она оторвала взгляд от бумаг и пристально посмотрела на меня. Потом спросила:

— А вы скандалить не будете? Не будете на меня доносы писать?

Я ответил, что как Православный человек не имею склонности писать доносы и скандалить.

Она примирительно пояснила:

— …А то один научный сотрудник уже столько на меня кляуз написал, что я наконец решила его уволить. Так что место вот-вот освободится. Это чистая случайность. И я не знаю, как вам об этом стало известно. Но вы пришли на удивление вовремя… Так вы что, правда верующий? — переспросила она. И с усилением добавила уже про саму себя: — Я — коммунистка!

Это был 1988 год. Только-только начались какие-то робкие сдвиги, но всем казалось, что «заигрывание» с Церковью — это такая же временная кампания, как недавняя борьба за трезвость, и пройдет она так же быстро, как и другие подобные кампании… Я понял, что вопрос для меня сейчас встал ребром. И конечно же, понимал, как может коммунист отнестись к верующему человеку. Понятно было, что если я скажу, что верующий, то, скорее всего, места в музее мне не найдется.

И тем не менее я понимал и нечто более важное: это момент истины! И нужно твердо стоять на своем. Тогда я ответил: «Да, я верующий Христианин. И наверное, мне уже пора идти». И даже привстал со стула, чтобы покинуть кабинет. Все ведь было уже и так понятно.

— Подождите! — сказала она. — Вы думаете, раз вы верующий, а я коммунистка, то, стало быть, я вас ни за что не возьму на работу в музей? Но это не так. Я вам позвоню. Ждите моего звонка.

Я обнадеженный вышел из кабинета. Но ни через день, ни через два дня она мне не позвонила. Я уже и надеяться перестал. А вскоре наступило 11 ноября, день рождения Федора Михайловича Достоевского. В этот день в музее была научная конференция по творчеству великого писателя. Я туда пошел просто как слушатель. Там звучали довольно интересные доклады. Я сидел в переполненном зале, но директриса увидела меня, кивнула. А потом, в перерыве, подозвала.

— Почему вы не приходите? — удивилась она. — Я ведь вас ждала. Идите к секретарю — пишите заявление на прием на работу.

Я написал заявление и был принят на работу в музей 11 ноября — в день рождения писателя Достоевского! Наверное, это был единственный такой случай. И вот прошло уже много-много лет, а я до сих пор являюсь научным сотрудником музея Достоевского. Там в бухгалтерии находится моя трудовая книжка. В музее я плачу налоги. Загруженность научной работой там сейчас для меня минимальная — но этой должностью в музее очень дорожу. Все эти годы я нахожусь под молитвенным покровом Федора Михайловича.

А еще через несколько лет, когда уже был священником, я служил на сельском приходе в Сомино Бокситогорского района в Ленинградской области. И вот мне неожиданно предложили стать настоятелем Леушинского подворья Санкт-Петербурга. Указ о моем назначении был подписан также 11 ноября. Значит, и здесь не обошлось без помощи Достоевского. Не стану утверждать, что Достоевский — святой, я этого не знаю, но что он имеет большое дерзновение пред Богом, что он вымаливает помощь связанным с ним людям — для меня это очевидно,
несомненно! Знаю это по себе.

…А тот незнакомый мужчина, который сидел в кабинете директора, — я потом только узнал, кто это был. Это был не кто иной, как Дмитрий Андреевич Достоевский! Правнук писателя… Видно, так было угодно Богу, что мое исповедание веры произошло в музее Достоевского, в присутствии потомка великого писателя.

Когда спустя годы нас с ним знакомили, он неожиданно сказал:

— Я ведь вас уже знаю!

— Как так, откуда? — удивился я.

— При мне вы сказали директору, что верите в Бога!

Так Дмитрий Андреевич Достоевский стал свидетелем одного из важнейших эпизодов моей жизни.

Записал Антон Жоголев.

2119
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
9
2 комментария

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru