Под омофором Владыки Хризостома

Матушка Марина Захарчук.

Из «Записок матушки».

Мы продолжаем публикацию глав из воспоминаний матушки Марины Захарчук. Матушка Марина живет в селе Новенькое Ивнянского района Белгородской области, где служит в Михаило-Архангельском храме ее супруг, священник Лука, они воспитывают пятерых детей. А еще матушка сотрудничает с «Белгородскими епархиальными ведомостями» и пишет глубокие и поэтичные рассказы, воспоминания…

Мой первый духовник отец Валерий только что купил просторный дом и, когда мы приехали в Курск в надежде на аудиенцию Владыки Хризостома, приютил нас у себя. А отец Лев наставлял, как держать себя на приеме у Владыки. Курский Архиепископ имел резкий, вспыльчивый характер, мог неожиданно накричать за любую мелочь. Особенно строг он был во всём, что касалось церковных служб, в алтаре пресекал не то что разговоры — лишние движения и взгляды. Помню, однажды, когда мой муж уже был священником, мы приехали на прием к Владыке в канун праздника Святителя Николая, рассчитывая к вечерне вернуться обратно. Приехали к окончанию Литургии, на которой служил Владыка Хризостом. Увидев нас в приемной, он сразу же пришел в негодование: «Отец Лука! Что Вы здесь делаете? Если я узнаю, что Вы не отслужите сегодня вечерню… Быстро возвращайтесь на приход!» Когда мы уже были на улице, нас догнал архиерейский секретарь: «Владыка просит вернуться». И правящий Архиерей тут же извинился за свою вспышку гнева, выслушал нас и сделал нужные распоряжения.
Он вообще бывал чрезмерно строг к себе и самокритичен. Я наблюдала такой эпизод: во время Архиерейской службы кто-то из прихожан затеял в храме разговор — вернее, довольно бурный спор. Владыка послал иподиакона с приказанием вывести нарушителей спокойствия из храма. Окончилась служба. Владыка вышел на проповедь. «Братья и сёстры! Вы все видели, как я велел вывести из храма нарушающих благоговение людей. Правильно ли я поступил? Как Архиерей — наверное, да. А как Христианин — нет! Заповедь гласит: «Любите врагов ваших», — а я не смог вытерпеть такой мелочи!..»
Как и всегда бывает с людьми действительно духовными, преданными Богу и Церкви, Владыка Хризостом подвергался бесовским нападениям не только в стороне от людских глаз (через официальную антицерковную власть), но и открыто, видимо. На его службах всегда были бесноватые, которые лаяли, кричали и мешали Богослужению. Несколько раз в него бросали камни или иным образом покушались на жизнь. А однажды, в праздник Крещения Господня, когда Архиепископ освящал в церковном дворе воду, женщина опрокинула на него целое ведро воды — и Владыка даже не оглянулся, продолжая вычитывать молитвы. Совсем недавно я прочитала в интернете интервью Владыки Хризостома уже более позднего времени, когда он только что возглавил Православную Церковь в Литве: там он вскользь упоминает о том, что уже на третий день его Епископства в этой стране в него стреляли…
Сегодня ни для кого не секрет, что в советское время многие священники и Архиереи были вынуждены сотрудничать с уполномоченным по делам религии (была такая официальная должность при каждом облисполкоме), а иногда и с сотрудниками органов госбезопасности. Это означает вовсе не то, что все Архипастыри были «ставленниками» этих органов власти, но лишь то, что Церковь в СССР притеснялась очень жёстко и не всегда правовыми методами. Однако при наступившей перестройке Владыка Хризостом был одним из первых, кто не побоялся заявить о таких фактах вслух. Хотя он как раз-то и был активным борцом с притеснениями властей. В те годы очень влиятельной организацией был так называемый Фонд мира. (Сегодня стало известно, что собираемые им средства далеко не всегда употреблялись по назначению). С Церкви производились постоянные материальные поборы в фонды этой организации. Однажды, когда курский уполномоченный по делам религии в очередной раз вызвал Владыку Хризостома и предложил ему увеличить взнос священников в Фонд мира, Владыка нашел мудрое решение. «Я не могу заставить моих подчиненных платить добровольные взносы. А вот если… повлиять личным примером? Давайте, — обратился он к уполномоченному, — и я, и вы перечислим в Фонд мира свою месячную зарплату! И наши подчиненные последуют нашему примеру». Уполномоченный только хмыкнул и больше никогда не донимал Владыку этой просьбой.

Владыка Хризостом (в центре). Фото 1980-х гг.

Я и сегодня на вопрос о том, кто рукополагал моего мужа, с радостью и торжеством называю имя Владыки Хризостома. На мой взгляд, он один из достойнейших Архиереев нашей Церкви.
Часто переношусь я памятью в тот сентябрьский день 1980-го года, когда мы впервые вошли в его кабинет. Едва мы представились и начали говорить, Владыка, улыбнувшись, прервал: «Так вот вы какие!.. Знаю, всё знаю. Ваши родные, предвидя ваш приезд сюда, были у меня и просили вам отказать. Но я привык поступать в противоположность тому, о чем меня просят! Вы, — обратился он к Луке, — будете пока моим иподиаконом. Где вы остановились?» — «У отца Валерия». Владыка достал из ящика стола ключи: «Вот, секретарь вам расскажет, куда идти. Да, еще… У вас есть деньги?» Этот вопрос привёл нас в замешательство. Да, силён сатана! Хотя нас уже предупреждали и отец Валерий, и отец Лев, что Владыка не принимает от подчиненных ни денег, ни подарков, — всё же в это мгновенье показалось, что мы должны заплатить… ну, скажем, за квартиру, в которой он определял нам жить. Денег у нас не было, питались мы у моих духовников. «Я скоро вернусь в Ленинград и получу летнюю стипендию», — пролепетала я. Владыка взял со стола конверт (во время нашего разговора ему принесли зарплату, за которую он расписался в ведомости), пересчитал деньги. «Сто шесть рублей. Пятьдесят уже отдал на краску для собора. Ну, пока вам хватит», — и протянул нам деньги.
На улице Горького, вдали от туристических троп, находится главный архитектурный шедевр города — Сергиево-Казанский (в советские годы — кафедральный) собор. Тот самый, который строили родители Преподобного Серафима Саровского по проекту великого Растрелли. Он не был закрыт в советские годы, и оба его храма были всегда полны молящимся людом. Стараниями курских архипастырей были сохранены и колокола, и их нежная хрустальная мелодия в праздничные дни плыла над старинным городом. Курск раскинулся на большом холме, напоминающем огромный курган; центральная улица — на вершине этого кургана, и тут же, по радиусам от нее, город скатывается вниз. Сергиево-Казанский собор — всего в квартале от центральной улицы, но не доступен взгляду из-за пологого спуска. Зато он прекрасно виден из той части города, что раскинулась ниже. При подъезде к Курску со стороны Москвы его островерхие купола первыми открываются нетерпеливому взору. Сколько раз я вот так дежурила у окошка скорого поезда, возвращаясь из Петербурга домой на краткие каникулы! И хотя уже 30 лет живу в Белгородской области и в нашем областном центре бываю значительно чаще, чем в родном городе — никак не могу привыкнуть к своей новой «столице», где всё так и остается чужим и чуждым. И горячо, по-детски спорю с коренными белгородцами о преимуществе Курска перед Белгородом. Преимущество это, конечно, в первую очередь — духовное (в Курске сохранилось 7 старинных храмов, в Белгороде — только два, Курск — это родина преподобных Феодосия Киево-Печерского и Серафима Саровского, это древняя святыня Православия Курско-Коренная икона Божией Матери «Знамение» — хотя справедливости ради надо сказать, что и Белгород известен Православной России как место духовных подвигов Святителя Иоасафа Белгородского). Но и архитектурно Курск, в котором сохранилось множество дореволюционных зданий, не похож на современные города-близнецы. Хотя в бытовом плане он уступает Белгороду по условиям существования жителей.
Совсем недалеко от Сергиево-Казанского собора, на той же улице Горького, располагался (и, кажется, расположен до сих пор) архиерейский дом: старый, деревянный, прилепившийся на склоне обрыва, как ласточкино гнездо, он был совершенно неотличим внешне от соседствующих с ним домов обывателей. А еще чуть поодаль — такой же старый, черного дерева, двухэтажный дом, жильцы которого менялись очень часто. Здесь жили поочередно архиерейские иподиаконы, водители, ставленники, рабочие-реставраторы — словом, все церковные подмастерья, у кого не было в городе своего жилья. Одну из комнат этого дома заняли мы.
Владыка Хризостом по долгу службы (он был заместителем председателя ОВЦС) часто уезжал в Москву, и поэтому наше пребывание в архиерейском общежитии растянулось почти на два месяца. Дважды в день — к утренней и вечерней службе — отправлялись мы в собор. Лука проходил практику в алтаре, я пела на клиросе. Владыка возвращался из Москвы без предупреждения, часто — прямо на службу, и горе тому, кто опаздывал или вовсе устраивал себе выходной! Служба была для Владыки Хризостома превыше всего. Особенно часто доставалось настоятелю храма протоиерею Никодиму, который по должности нёс ответственность за всё происходившее в соборе. По вполне понятным причинам, отцу Никодиму приходилось непросто рядом с Владыкой (который, как я уже говорила, был вспыльчив и под горячую руку мог наказать жёстко — вплоть до того, что высылал провинившегося священника во время службы на солею и велел стоять на коленях или отбивать земные поклоны). Когда в епархию пришел указ Патриарха о переводе Владыки Хризостома на Иркутскую кафедру, он вошел в алтарь и обратился к настоятелю: «Отец Никодим! Бог услышал Ваши молитвы: меня переводят». Об этом переводе и нашей прощальной беседе с Владыкой Хризостомом я расскажу позже. После «Иркутской ссылки» он получил сан Митрополита и Виленско-Литовскую кафедру, и сегодня — уже на покое. А протоиерей Никодим, который в годы нашей молодости уже блистал сединой, всё так же служит в должности настоятеля одного из курских храмов, и даже внешне — нисколько не переменился, только прибавилось наградных крестов на груди (у него их три!).

На снимке слева — отец Лука Захарчук в день своей диаконской хиротонии.

В то же самое время в Архиерейском соборе служил самый пожилой из всего клира игумен Александр (позднее его перевели в Белгород, и он был нашим первым благочинным). В будни Литургия в соборе начиналась в 7 утра, в праздники бывало две Литургии — в 6 и 9 часов. Иподиаконы приходили в собор как минимум за час до начала, чтобы подготовить алтарь к совершению Литургии. Но как бы рано они ни пришли, в алтаре их встречал игумен Александр. Независимо от того, бывал ли он служащим, требным или выходным, он всегда приходил задолго до службы и вычитывал сотни, тысячи записок, многие из которых были написаны карандашом и истёрлись до полной неразборчивости имен. Однажды мой супруг не выдержал и спросил: «Батюшка, зачем Вы их храните, ведь эти записки — на одну Литургию!» И услышал в ответ: «Деточка, я уж и не помню, кто мне их давал — а может, та женщина последнюю копеечку в храм принесла… Отмолил ли я ее?»
Вот уже столько лет прошло — а всё каждый раз перед большими праздниками, когда в алтаре нашего храма мой муж с сыновьями проводит генеральную уборку, приносят они домой горы записок с росчерком кассира: «на обедню», «на проскомидию», «на панихиду». Судя по датам «сорокоустов», записки эти вычитывались многие месяцы, и дома снова идет переборка, многие из них опять отправляются в алтарь — «отмолил ли»?
Третьим соборным протоиереем был мой дорогой духовник отец Лев. Он чаще других назначался «требным», особенно в большие праздники. У него было много духовных чад, и когда в храме исповедовали двое или трое священников, очередь к отцу Льву вилась по храму, перекрывая движение. Исповедь нельзя описать словами, но он воистину брал на себя людские грехи. Оттого, наверное, и перенес два инфаркта, но, приговоренный врачами к неподвижности (помимо больного сердца, у него случился перелом шейки бедра), продолжал служить и исповедовать дома, на костылях, и писать замечательные книги.
Помимо временных иподиаконов-ставленников, был у Владыки Хризостома постоянный послушник-жезлоносец по имени Коля. Так его звали все, и клир, и прихожане — не Николай, а — просто Коля. Это был мальчик-даун, неопределенного (хотя и вполне зрелого) возраста, остановившийся в умственном развитии на уровне чистого младенца. Как трепетно и чинно нес он свою службу, ничуть не портя своим видом величия архиерейской Литургии. Светлая улыбка не сходила с его лица. И только в дни хиротоний он грустил. «Я так хочу быть священником, — говорил он рукоположенному ставленнику. — Когда же моя очередь?» С отъездом Владыки Хризостома в Иркутск перестал стоять с архиерейским жезлом и Коля. То ли новый Владыка посчитал неуместным выход Архиерея с больным иподиаконом, то ли сам Коля не смог смириться с отъездом любимого Архипастыря. Но только больше его в соборе не видели. Да и сам собор, всегда, на памяти курян, сиявший чистой, богородичной голубизной стен и золотыми звездами на ярко-синих куполах, вдруг перекрасили в бледно-зеленый. А так жаль!
В день Воздвижения Креста Господня мы, как обычно отдохнув после праздничной Литургии, снова пришли в собор к вечерней службе. На следующий день была память Святителя Никиты, Епископа Новгородского, но, хотя в городе есть храм в честь этого святого, Владыка служил всенощное бдение в соборе. Когда служба закончилась и все, бывшие в алтаре, подошли под благословение Владыки, он задержал Луку: «Завтра состоится Ваша хиротония во диаконы. В Никитском храме. Идите, готовьтесь».
Ошарашенные внезапностью грядущего события, мы вернулись «домой» в полном неведении, что нам делать. У Луки не было даже подрясника, а Владыка не позволял живущим под его попечением отлучаться из дома в темное время суток. Решили с рассветом, до службы, бежать к отцу Валерию и просить подрясник «напрокат». Но тут раздался стук в дверь, и на пороге появился отец Никодим. Он протянул Луке свой коричневый подрясник (отец Никодим любил всё цветное, яркое): «Вот. Маловат, наверное, но на первое время сойдет». Подрясник действительно был маловат — отец Никодим отличался хрупкостью телосложения. Но тем не менее, подрясник удалось надеть и даже застегнуть. Позже, уже на приходе, он сослужил свою службу: мой супруг распорол этот подрясник по швам и по образовавшимся кускам сам раскроил и сшил новый подрясник, прослуживший многие годы. Когда мы уже собирались спать, около 12 ночи снова — требовательный стук. Недоумевая, я скатилась по скрипучей лестнице и отбросила крючок. За дверями стол Владыка Хризостом, один, без иподиаконов, со свёртком в руке. «Почему не спрашиваете, кто стучит? А если это бандиты?» —
набросился он на меня. И, не дав опомниться, протянул пакет: «Вот Вам работа на ночь». В пакете оказался новёхонький подрясник из белого шелка. Его широкие ниспадающие фалды действительно пришлось подшивать всю ночь: высокая и статная фигура Владыки Хризостома была вдвое крупнее семинариста-ставленника. Позже мы узнали: у Владыки было «хобби» — дарить своим сослуживцам подрясники и рясы, которые в те годы невозможно было заказать в швейном ателье: их там просто не умели шить. Владыка привозил их из Москвы и, надев пару раз, отдавал нуждающимся. Этот белый подрясник хранится у нас в особом месте: отец Лука надевал его лишь по особым праздникам и завещает похоронить себя в нем…

Сергиево-Казанский собор в Курске.

Как в тумане помню я стоявший в строительных лесах, остро пахнущий свежей краской Никитский храм, знакомый с детства: здесь меня крестили, сюда мы ходили с бабушкой Тамарой освящать куличи, и вот теперь — здесь возглашает «аксиос» Владыка, воздев руки над головой моего мужа. Совершив рукоположение, Владыка уехал в Москву, а Лука — теперь уже отец Лука — целых три недели служил диаконом в Сергиево-Казанском соборе. Первая седмица его служения протекла под руководством моего дорогого духовника отца Льва, который оказался служащим в эти памятные дни. А потом — рукоположение во священники и через 10 дней — назначение на приход. Щадя молодость нового иерея и мою очевидную неспособность к деревенской жизни, а также желая упрятать нас подальше от негодования моих родных, Владыка направил отца Луку в самый дальний уголок епархии — вторым священником в храм города Валуйки Белгородской области. Несколько посылок с нашими вещами отправились туда по почте прежде нас. И вот — последняя служба в соборе, и отец Лука ждет в приемной прощальной аудиенции Владыки. Внезапно в приемной появляются две пожилые женщины, явно деревенского вида, и просят молодого батюшку пропустить их без очереди: приехали издалека, и надо успеть на обратный автобус. Конечно, батюшка поступил по-джентельменски, ему-то спешить было некуда. В кабинете Владыки слышался гневный голос Архиерея и слёзные причитания женщин. «Ладно, в последний раз!» — с этими словами Владыка распахнул дверь: «Отец Лука, войдите!»
— Вот, — указал он на притихших женщин, — не могут там у себя в селе Новеньком ужиться со священниками. Опять им не подходит батюшка, которого я им послал. Вот Ваш указ на Валуйки, но… пусть он пока полежит у меня. Там всё же есть священник, а эти вот остались без пастыря. Того гляди, уполномоченный храм закроет. Пожалуйста, поезжайте с ними. Ненадолго. Я найду замену и переведу Вас в город».
Это «ненадолго» растянулось на 30 лет — и теперь уже, наверное, до конца жизни.

См. также