Небо с овчинку

Давние истории.

…Ноябрь 2016-го. Еще пару дней назад в городе было тепло - относительно, конечно: все-таки не июль! - и сыро, под ногами чавкала слякоть. А в то осеннее утро лужи сковало льдом, да еще и тоненьким снежком слегка припорошило. И от этого убелившего улицы почти прозрачного снежного покрова казалось, что не так уж и пасмурно, что, глядишь, еще и разойдутся тучи, проглянет солнышко…

Мальчишка в нескольких шагах впереди меня лихо разбежался и прочертил ботинками длинную светлую зеленовато-серую полосу через всю довольно большую застывшую лужу. Покачнулся, но удержался на ногах, поправил школьный ранец на спине и стрелой помчался дальше.

А вот мне не повезло. Хотя при чем тут везение! Сама виновата: пройти бы мне сторонкой, по узкой асфальтовой каемочке, где нет льда, так нет - шагнула именно на эту тускло блистающую ледяную полосу! И, поскользнувшись, рухнула навзничь! И лежала, не в силах пошевелиться, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я только видела над собой совсем небольшой кусок хмурого, затянутого темно-серыми тучами неба.

Небо было с овчинку! Это не преувеличение: глаза могли видеть лишь очень небольшой кусочек ноябрьского неба. И я тогда поняла: если вот сейчас не перевернусь со спины на живот, больше не смогу дышать. «Господи, помилуй!» - молча и трудно выкрикнула я в овчинно-крохотное небо. Неимоверным усилием попыталась перекатиться набок - и ощутила жгучую боль в легких. Отбила?.. Но через боль я все-таки повернулась - и из горла с шипением вырвался выдох. Теперь вдохнуть бы… Но нет, для этого надо еще одно мучительное движение, надо уткнуться лицом в обледенелый асфальт… Пальто, опутавшее по рукам и ногам, словно иссиня-черный саван, мешало шевельнуться. «Господи, помилуй!.. Господи!..» Правое легкое как будто проткнуло что-то острое, но я перевернулась на живот! И смогла вдохнуть!..

Когда я поднялась, опираясь на непослушные руки, и встала, увидела бегущую ко мне пожилую женщину. Она была еще довольно далеко, и если бы сама я не поднялась, она никак не успела бы помочь. Я уже отдышалась и сделала несколько первых шагов, когда она, шумно дыша, поравнялась со мной.

- Ну что же ты, а? - Женщина с тревогой вглядывалась в мое лицо. - Идти-то можешь, до остановки дойдешь?

- Дойду… - Не говорить же ей, что идти мне не одну остановку. Сначала доковылять до Нагорной, потом пройти Ставропольскую, и только не дойдя до «Школы» повернуть на Матросова, доплестись до Юных Пионеров… А там и в редакцию. Куда денусь - дойду!

- Да разве по такому гололеду можно идти без молитвы! - продолжала женщина. - Ты бы шла да молилась, хоть Иисусову молитву читала, хоть «Богородицу».

Как ей это открыл Господь! Я и правда в тот момент думала не о молитве. Шла, проговаривая про себя еще не написанную страницу новой повести. Тот момент, когда подручные злобного Велиарьева швыряют в глубокий погреб учительницу Покровскую…

Вот и меня швырнули…

В отличие от моей героини Марины Сергеевны я упала всего лишь на лед и отделалась переломом ребра - это оно так больно впилось в легкое, когда я, совершенно не имея сил, только на молитве смогла перевернуться и задышать, а потом и подняться. Да - тогда-то я вспомнила о молитве. Нет бы раньше…

А в те минуты было страшновато от того, что больно ударилась об асфальт еще и головой.

С невольным трепетом в душе вспомнилось, как лет пятнадцать, а то и больше, тому назад в Дивеево выходила из храма и вдруг услышала странный звук, словно на кафельный пол коридорчика уронили арбуз. Оглянулась… - незнакомый священнослужитель в черном лежал во весь рост на полу с закрытыми глазами. Его тогда увезли в больницу, ночью прооперировали. Он умер - молодой иеродиакон. Приехал в паломничество - и остался в Дивеевском монастыре навсегда…

Но мне нечего было страшиться. Сломалось только ребро... Это мне сказали в травмпункте, куда меня сразу же, как только узнал о случившемся, Антон Евгеньевич отправил на машине с редакционным шофером Евгением. А значит, еще поработаю!

…Раньше, стоило оступиться или поскользнуться, теряя равновесие, первой мыслью было: Господи, помилуй! Теперь - Господи, прости!

Господи, прости меня грешную! То наступающую куда не следует, то забывающую о молитве.

Прости - и «помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое!»

«Я вам верю…»

Стыдно до слез, но когда-то же надо признаться.

Игумения Иоанна (Капитанцева) в своем рабочем кабинете.

Очень хотелось взять интервью у настоятельницы самарского Иверского женского монастыря игумении (тогда еще не в великой схиме…) Иоанны. В 2001 году у меня уже было интервью с матушкой - на городском радио, где я тогда по четвергам вела передачу «Пастырь добрый». Но интервью именно для газеты, большое, не ограниченное жесткими временными рамками… - это же совсем другое!

И вот - звонок из монастыря:

- Приезжайте, матушка вас ждет.

Антон Евгеньевич отпустил без разговоров: поезжайте, пока игумения сама приглашает.

Долго ли собраться: диктофон и фотоаппарат в сумку - и давай Бог ноги!

Но первый «звоночек» прозвенел для меня, когда я позвонила у дверей игуменского корпуса. Келейница впустила меня, но смущенно предложила посидеть на первом этаже, подождать. Матушка сейчас занята. Что ж - посижу, заодно хорошенько соберусь с мыслями…

Наконец, келейница позвала: проходите, матушка освободилась.

Мне уже доводилось бывать в рабочем кабинете игумении Иоанны, но так вот, для обстоятельного разговора, оказалась здесь впервые. Благословилась у матушки и села напротив нее. Достала и сразу включила диктофон, наклонилась за фотоаппаратом…

- Нет, не надо фотографий. И диктофон выключите, - сказала игумения.

Выключить диктофон?! Ну ладно, фотографии - их можно найти в редакционном архиве. Но как же без записи беседы с матушкой? Без ее живых рассказов?..

И я лишь чуточку отодвинула в сторонку диктофон, радуясь тому, что его дисплей сразу погас и потому не выдаст меня, обманщицу.

- Хорошо, матушка. Я выключила…

- Я вам верю, Ольга Ивановна.

Показалось ли мне - или и вправду улыбка у игумении получилась несколько ироничной? Ну да что же мне делать, я ведь должна привезти в редакцию хороший текст интервью!

И матушка начала рассказ, в котором давно знакомые сюжеты из ее жизни переплетались с совершенно неизвестными прежде. Я слушала с восторгом, но даже не пыталась запомнить. Зачем? - для этого у меня диктофон. Уж он-то сохранит каждое словечко матушки, и ее интонацию, и эти самые настоящие житийные истории о ее встречах с великими старцами…

- Пока я жива, вот об этом нельзя писать, - очень серьезно предупредила матушка.

Уезжала я от нее переполненная счастьем. Как хорошо! - ну конечно, то, о чем пока не благословила матушка, я сейчас не стану писать, но и так получится просто замечательное интервью!

И вдруг как-то некстати вспомнилось из жития Паисия Святогорца: многие старались записать на магнитофон его беседы. И когда он давал свое благословение, записи получались четкие. Но если кто-то пытался записать без благословения, ничего не получалось.

Я усмехнулась про себя: у меня всё записалось, на дисплее отразилась цифра - больше двух часов записи!

Несколько дней у меня были другие неотложные дела, и лишь покончив с ними, я надела наушники и включила диктофон на воспроизведение. И услышала:

- …Я вам верю, Ольга Ивановна.

А дальше…

А дальше - два с лишним часа едва слышного шуршания и потрескивания. И ни единого слова. Будто бы диктофон все это время работал в абсолютно безмолвной аудитории.

Мороз пробежал по коже от понимания, какой духовной силой обладала матушка Иоанна.

Это интервью так и не появилось в газете. Что я могла написать, если слушала рассказ матушки Иоанны, как интересную повесть, но в одно ухо влетало, а в другое вылетало? У меня же был диктофон…

Вот только матушка игумения не дала благословения на запись.

И я ее не получила.

В душе надолго остался жгучий стыд. Так вот нахрапом берут материалы не журналисты - журналюги из не уважающих ни себя, ни собеседников изданий.

Правда, иверские сестры, перед которыми я повинилась уже после смерти схиигумении Иоанны, по-доброму рассмеялись:

- Ну вы ведь не для себя, для газеты старались.

Только… я же обманула доверие игумении. Хотя на самом деле обманула - себя. И я поклонилась перед склепом в Иверском храме, где она похоронена:

- Простите меня, матушка Иоанна!..

«Как вас зовут?»

А напоследок - совсем короткий забавный случай из моей же жизни.

Кирилло-Мефодиевский храм был тогда маленьким, деревянным, перестроенным из столовой пионерского лагеря. В нем всегда было тесно - что на ранней, что на поздней Литургии. И на Исповедь выстраивалась большая очередь.

Отец О. в тот день исповедал чуть ли не тридцать человек. И когда я, поведав о своих грехах, склонила голову под епитрахиль, батюшка смущенно спросил:

- Ольга Ивановна, как вас зовут?

И тут же - дошло до него, что сказал! - с размаху шлепнул себя ладонью по широкому лбу, рассмеялся:

- Как еще я свое-то имя не забыл…

Ольга Ларькина.