Письма к дочери

Гимн отеческой любви в письмах священника Вениамина Ионова.

Мы продолжаем публикацию писем 1946-1947 годов священника Вениамина Ионова дочери Наталье. Начало см. здесь. Письма сохранились в архиве Митрополита Мануила (Лемешевского). Порой трудно понять, где автор писем обращается к дочери прозой, а где душа его настолько устремлена ввысь, что начинает петь стихами…

5 сентября 1947 года.

Здравствуй, дорогая Наташенька! Сегодня отдание^[1]. Как с твоими трудностями, с книгами, с учением? Всё трудимся, терпим, боремся... Ванечка молодец - уже за один месяц по ряду предметов заканчивает курс девятого класса и вообще бодрится в наших трудностях и крайностях... Но все трудности на известной точке становятся легкостями, и так всё время живем, и в этом наша жизнь. Уже по утрам холодно, а я всё ходил босиком, и казалось, что дальше так невозможно, и вдруг вчера получил обувь, и во всем так: всё получаем, ничего не имея. Но главное - Ванечка бодр и вся эта обстановка ему на пользу, так как не надламливает, а вызывает активность.

Бог - наше прибежище и сила, помощник в скорбех... и оттого не убоимся.

Блаженно утро - утро твоей жизни. Бог заступник твой и умирит врага миром Своим и сокрушит.

Сейчас написал большое письмо Симочке о том, что нужно бодриться, терпеть, бороться с собой. О том, что душа жива, когда живет в живой истине, и душа чистая, крепко и чисто любит. И о том, что в результате жизненной борьбы после всех треволнений вернется тишина. «Великая тишина» - неотъемлемый мир, жизнь живой души. И про литературное чтение: цените в великом писателе и во всём живую истину, цените Ее живую во всём, всегда. Целую, дорогая. И Ванечка тебя тоже целует. Будь здорова. Твой папа.

Дорогая Наташенька! Вот решено не писать писем, а я пишу. Не читай, не утомляй себя, и сама не пиши.

Поддерживай, любимая моя, ты в доме чистоту, чтоб радость, красота сияли бы в тебе.

Убрала комнату свою, убрала, очистила всю грязь, нечистоту.
Убрала комнату свою.
Убранство, чистота и красота, когда на «месте» всё,
и чисто, и светло, приятно в доме - хорошо.
И в доме сердца хорошо,
когда вся пыль и грязь, со вне налипшая, сотрется,
и изнутри прибывшая нечистота - «продукты» тления и окисленья -
отмоется, и облечется в одежду чистоты и красоты
душа твоя, твой внутренний, твой сердца человек.
Когда их удалишь… Нет, не от нас зависит удалить!
Наше - боренье лишь. Борись!
Ты всеми силами души, от всей души стремись,
чтоб «отбояриться», как от бояр, дурных советчиков своих,
старайся отбояриться от них.
Ты «отбояривайся», друг, унынья, помыслов и нетерпенья,
И малодушья, и сомненья, и злобы, и пристрастий злых,
да мало ль их!
Их - «легион», а ты одна. Как справишься?
Да и с одним не справишься сама.
Гони, сопротивляйся им всем сердцем, всей душой, -
исчезнут вдруг: тогда все «переставится» в тебе,
и лишнее, прибывшее со вне, удалено - вся муть и зло,
всё наше зло…
Наш сердца человек есть чистота!
Когда отнимется нечистота, нелепость, и унынье, и печаль,
то воссияют чистота, и красота, веселье…
Пусть в твоем доме будут чистота и красота, веселье.
Поддерживай, любимая моя, как говоришь ты, в доме чистоту,
чтоб радость, красота сияли бы в тебе.
Но как поддерживать? На опыте узнай! Лишь что на опыте,
то знаешь ты, твое оно, и можешь дать совет другим
и научить других.
И так трудись: уборка «генеральная» - от времени до времени,
и ежедневная - поддерживать всё чисто и красиво,
да будет с радостью, хотя б с терпеньем, благодареньем,
благодушьем. И благодушие твое всё ярче, ярче просияет
до светлости Света - Веселья. Свет Веселья да осенит тебя!

О, Наташенька! Вот как мы с Ванечкой «голодаем»: сегодня утром я описал тебе наш завтрак, а вот - обед: кроме обеда больничного (Ванечка за ним пошел) Бог нам послал пол-литра молока и около двух кг творога - вот как сама Любовь подает! А насчет объедения прошу быть рассудительной, дорогая голубка: вот я съел обед, но могу еще съесть. Раньше я бы не ел. А теперь, если Бог дает сверх, я съем, потому что нужно восстанавливать силы и мне, и тебе, и Ванечке, и Симочке. Кушай и благодари всегда. Святые отцы, Св. Макарий, мой любимый (и ты его прочти потом), говорил, что не на внешнее: труд, посты, стояния, бдения и другие подвиги, а на внутреннее должны быть обращены усилия. Внутреннее - всё! Епископ Феофан ведь заменил [неразборчиво, но, по-видимому, утренние и вечерние молитвы по молитвослову] ... Иисусовой молитвой, а что это значит? Это есть внутреннее, это молитва Любви, которая открывает все двери и окна сердца. За всё благодарите! Назидайте себя псалмами и песнями духовными. Они источник утешения, веселия и радости. Благодари и радуйся. Господь с тобою. Пребудь в любви. Целую, папа.

26 августа^[2] 1947 года. Поздравляю, моя дорогая голубка! Вот ты и посетила меня в твой день: два письма и открытка, в которой ты написала, чтобы я сообщил о ее получении, в которой обещала беречь здоровье. Сейчас жду Ванечку из школы. Ванечка не только не хочет сбежать от меня, но собирается порой перейти на заочное обучение, чтобы всё время быть со мной. Со мной он кроткий, послушный, личико светится детской улыбкой. Люблю его младенческую улыбку. Пробежит по лицу, засияют глаза светлым огоньком.

Ко мне: «папуся», «папуленька»…

Пока писал, пришел Ванечка, мы пообедали. 6 часов. Продолжаю... В отношении Ванечкиного жития у меня. Как сказано: для подзаконных - подзаконный, для чуждых - чуждый... (См. 1 Кор. 9: 20-21.) Ванечка не будет чужд закона перед Богом...

Старец делал корзинки и пускал их по течению реки. Его корзины приставали к берегу в том месте, где жила бедная вдова с детьми, и они этим кормились.

Как ты мне пишешь, что не сможешь много писать из-за нехватки времени, так и жизнь моя, пока я всецело занят Ванечкой не позволяет много писать: утром - занимаюсь с ним, потом - он в школу, я - ему за простоквашей, потом - его сапожки чинить относил, вечером - постряпать и беседа с ним, но я полностью отдался ему душой, и сейчас мне кажется, что я должен жить для него. Почему-то вспомнился мне рассказ. Один старец делал корзинки и спускал их по течению реки, а не относил, как обычно, на базар. Потом засомневался, зачем «спускает» корзины, и перестал. Но получил вразумление, что его корзины приставали к берегу в том месте, где жила бедная вдова с детьми, и они ими кормились. Он не знал, но, Кто кормил, знал. Как сказано, «Усмотрит»,для кого нужны наши труды и чем именно они полезны, лишь бы от сердца они были.

Моя золотая! Я рад за тебя и тоже вижу и в своей жизни, и в твоей чудесное чудо, но проверяй, как твои силы с учением соотносятся, относись внимательно к себе... И всё говорить, не замалчивать, не утаивать, от себя прежде всего, тогда действительно легко и хорошо и с радостной совестью и на пользу. Пока больше я писать не могу, Наташенька, и мысль остановилась, но это нужно, нужно для Ванечки - потрудиться.

Наташенька, дорогая, вот и у меня стало так, что не стало времени с тобой побеседовать, сейчас вечер и нужно идти за сапожками Ванечкиными. Одно хочу тебе сказать: когда изливаются благодеяния на тебя, чувствуешь, как не достоин их, а достоин другого - быть ответственным за злые деянья свои. Это рождает плач о грехах. За всё благодари. Слава Богу за всё! От Симочки пока нет писем. Я ей написал. Хоть письмами не оставлять. А главное, конечно, как ты говоришь, помнить - воспоминание перед лицом Того, Кто всегда помнит и не хочет, чтобы кто-то исчез в пустоте забвения, но вечно жил в вечной памяти Ипостасной Любви - Ипостасной Жизни. Целую, моя дорогая, целую и за Ванечку. Твой папа.

Р.S. Дорогая Наташенька! Сегодня был в гостях и принял гостя. Был у Н.К. Тебе поклон и от Машеньки. Ванечку устроил в заочную школу. Будь здорова, дорогая ты наша.

11 сентября 1947 года.

Дорогая моя Наташенька! Я очень рад, что ты получила то, что я хотел для тебя: одиночество общительное. К тебе у меня просьба одна. Ты знаешь, что твое медицинское учение вызывает у меня недоумение. Просьба такая: если ты только почувствуешь, что это не по силам, что это за счет растраты сил, а я тебе много раз говорил, что внешний успех работы - второстепенное, а важен внутренний успех для себя, а если здоровье растрачивается, какой уж тут успех! Конечно - послушание, но я и не говорю, чтобы выходить из послушания, но проверять себя и сразу говорить: «Не мы пред другими решился, сделал, как не должно было, а должно было отступать. Ты писала: «Сил нет и памяти нет, но Бог поможет». Нет! Не так. А как сказано: выступая в поход, приступая к постройке башни, рассчитай свои ресурсы, а если просчиталась, обманулась по неопытности, признайся и проси - пусть будет снято с тебя по послушанию! Вот моя просьба: береги себя. Ну ты меня поняла, моя дорогая.

С Ванечкой вчера вернулись, сегодня уже трудимся. Он учится. Помогаю ему. Сейчас он проснулся. Отдыхал днем. А сегодня Усекновение^[3].

Наташенька,вчера вечером вдруг прозвучало и вспомнилось, что напевы молитвенные глубоким миром и тишиной глубокой отзываются в сердце. Внимаем мы им тогда только, когда душа глубоко умирилась и от всех волнений отрешилась. И так надо внимать и петь. И песнь молитвенная душу внимающую отпевает от всех волнений, треволнений суеты и миром вечности ее упокоевает. Вот оно:

Молитвенных напевов глубина,
глубокий мир и тишина...
Внимает им душа твоя.
И песнь звучит в твоей душе,
как льется полноводная река,
как ветра шум в листве,
как свет светил доходит к нам, и нас,
мгновенных на земле,
через веков - века -
мильоны лет пройдут, пока
Свет притечет от них до нас,
покоя вечности причастников творя.

Я Симочке стих не послал. Если хочешь, когда будешь писать ей, отошли. Или сохрани у себя, как хочешь. Мысли я ей написал. Целуем тебя. Папа и Ваня.

18 сентября 1947 года.

Дорогая моя голубка, Наташенька!
Помню тебя всегда, «живущую не для себя».
Не для себя живущие, это -
полянка в чаще лесной или гора.

Луч солнца восходящего их осветит…
Еще во мраке погруженные и спят,
но уж в лучах, которые хоть край, край осветили
светом солнца, восходящего светло…

Мрак отбежит и сон прошел. И пробужденье.
Жизнь новая и свет. И солнца свет
всё осияет, всё во светлость преложит.

Душа твоя, хоть вся ещё во мрак погружена,
и тени всю тебя покрыли: луч благодати на тебе.
Во свете восходящем вся просияешь. Мрак
свет не обымет, но бежит и тени тают…Свет!

Живущие по благодати, в простоте и искренности, те,
которые «не для себя живут».
Хотя душа еще во тьму погружена и тени всю ее объемлют,
свет благодати осиял, хоть край души,
свет просветится в них, во Свете - свет.

Здесь стоят чудные дни: ясная, теплая, тихая осень. Ванечка наслаждается природой, ее дыханьем. Говорит «как хорошо!» всему. Вечером, когда темно, ему нравится и ясное небо звездное, тишина, теплая осенняя ночь, и ветер, и дождь. Ванечка, мой золотой, позанимался сегодня. Сейчас лежит. Сегодня Захарии и Елисаветы праздник^[4] престарелых, в старости принесших зрелый плод зрелой жизни, зрелой старости - Иоанна Предтечу - Христу. Во свете золотом - золотой свет золотой осени - принесла земля плод лета и покоится, позлащенная, согретая Солнцем. И их старость покоится, золотится, сияет нам, осиянная Солнцем правды, Которому они принесли в дар Плод зрелый - праведной жизни Иоанна Предтечу и Крестителя, предстоящего во веки. Чудно рождение Его... Чудно служение Его…

Лямку, взявшись, тяни. Как бурлаки на Волге бичевую тянули с песнею, со вздохом: «Эх, дубинушка, ухнем!» И ты тяни, не упускай, а как они, со вздохом, но тяни… Гляди в глубь голубую, в высь.

Предстоят Тебе, Солнце Правды Христе, Матерь Твоя и Предтеча Креститель, и Праведные Захария и Елисавета и радуются в сей день. И с ними и о них все, предстоящие Тебе и светом Твоим облистаемые, во веки радуются… И нас, о Свете, облистай, весь мрак да отбежит от нас Светом Твоим, светом святым веселья и радости во веки.

Дорогая Наташенька! Думаю о твоих занятиях, и ты побудила меня к тому, чтобы тебе просить благословения, вопреки твоему состоянию здоровья и памяти, успешно преодолеть трудности, пройти труд послушания. Наташенька, ты знаешь, когда так ставится вопрос - именно как труд послушания, то счастлив тот, кто так проходит труды свои. И я ничего не могу сказать. Но ты знаешь, что я опасался твоего решения продолжать занятия по состоянию здоровья. Но я тебе и говорил, и говорю: не знаю. Но кто знает, как надо? Ты знаешь, что начинать дело по послушанию нужно с обдумывания и рассуждения, «взвесить всё», затем просить благословения. По благословению проверять себя, но проверять и не самой, а предлагать на суд. И только опасаясь за твое здоровье, я прошу об этом, а не для того, чтобы тебя огорчить.

Скажу про себя: работать я могу, мысль обострена, но памяти нет: остаток пережитого и еще не восстановленные силы, недостаточное для интенсивного труда питание. Запоминать я не мог бы сейчас, я это чувствую и занимаясь с Ванечкой. И, кажется, правильно: нужно бы сначала восстановить здоровье и при наличии хороших условий уже начать заниматься. А у тебя ведь не так - ты «рискнула». А я не рискую и всё опасаюсь. Ты говоришь: «Просить». А я говорю: действовать с рассуждением, «по силам». Прости, дорогая. Дай Бог тебе то, что тебе полезно. Помоги тебе Бог, если нужно учиться... Если не нужно, не попусти опять ослабеть, но устрой всё на пользу. Помоги, Господи. С верой всю себя, всю жизнь, всю надежду предающие в бездну Милосердия, не посрамятся, но вся во благо поспешествует им. Будь здорова, дорогая! Никакой вред да не коснется тебя, ни болезнь, ни печаль... Да оградит тебя Господь и светом Своим сохранит и просветит, и буди здрава в Нем и жива… Свет и Жизнь - здравие наше, и утешение, и радование вечное.

Это я тебе написал.

«Мир ти!» Помнишь? И ты береги
мир душевный, покой, друга, каждого сердце.
Стерпеть, и упрек, с уст готовый слететь,
удержать, и душой умириться учись!
И держать гнев глубоко в себе,
пусть умрет в глубине!
Умирись сердцем ты, и тогда
изнеси другу мир твой. Мир в сердце храни.
О друг! Лямку, взялась, тяни.
Как бурлаки на Волге бичевую тянули
с песнею, со вздохом: «Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая сама пойдет!» И ты тяни,
не упускай, а как они, со вздохом, но тяни.
И широка река, и глубока, и волны плещут о борта.
И высь над головой - глубокая глубь голубая…
Медленно барка плывет усилием бурлаков
и медленно воздушные плывут
высоко в небе облака.
Река течет, солнце печет, пот льет с лица,
но свежестью веет прохладной
в грудь воспаленную…» «Эх, зеленая сама пойдет,
сама пойдет, подернем, подернем, да ухнем!»
И ты подерни, подерни, голубушка моя.
Веревка пусть натянулась, пусть вдавилась в грудь,
рубец, где трет она. Трудись, иди свой путь,
но и вздохни, вдохни свежий, прохладный ветер в грудь.
Гляди в глубь голубую, в высь.
Пройдут труды, и боль, и трудности пройдут.
А эта глубь голубая, праздник света там в вышине,
разве пройдут они когда-нибудь?
И ты идёшь, пройдёшь свой путь, пройдёшь.
Но разве ты сама пройдёшь, когда-нибудь?
Ведь труд твой малый - труд терпенья,
и каждый вздох - вздох сожаленья, боль о грехе своем,
вздох самоукоренья. Разве пройдут они когда-нибудь?
Пройдут! Взялась, - тяни. Но твои очи в высь возводи,
в небо взирай, вздыхай, вдыхай ветра дыханья свежесть,
как бурлаки идущие, поющие: «Эх, дубинушка, ухнем!»…

Написал Симочке, но не послал. Если хочешь, перешли при случае в письме:

…Любовь дарит себя, а не внешний дар. Внешний дар - ничто. Любовь есть всё. Были детьми мы. За столом сидим, угощает хозяйка нас. И мне подала пирожок она. Но помню до сих пор чувство обиды я: «С каким лицом она подала! Чем заслужил ребенок, что так подала!» …И помню «елку» я. Хозяйка мне сняла барашка золотого с елки, который так пленил меня. И не забыл я, никогда не позабуду я, как подала она: любовь сама мне подала! Не позабудется она. Любовью помним всякую любовь.

Вечер. Целую тебя крепко за себя и за Ванечку. Будь здорова, дорогая. Благословение Божие, Божией Матери и Всех Святых с тобой!

Рисунки Анны Пелевиной.

Продолжение следует.