​Святой Царь

Главы из книги писателя Николая Коняева о святом Царе Николае II.

См. начало...

Об авторе. Николай Михайлович Коняев родился в 1949 году в поселке Вознесенье на берегу Онежского озера. Секретарь правления Союза писателей России. Автор книг о священномученике Вениамине, Митрополите Петроградском, Митрополите Иоанне (Снычеве). Широкую известность получили его биографические книги о поэте Николае Рубцове, писателе Валентине Пикуле. Книги Николая Коняева отмечены премией имени Василия Шукшина, премией имени Андрея Платонова, медалью святого благоверного князя Александра Невского. Живет в Санкт-Петербурге.

Божия дорога

Наши историки до сих пор еще не определили до конца отношения к той державе, которая зародилась в читинско-монгольских степях, на берегах Орхона. Но постепенно происходит осознание того факта, что именно империя Чингисхана была непосредственной предшественницей Российской Империи…

Поразительно, но ведь и наследница ее — Советская империя — практически совпадала своими границами с ними.

Воистину, в этом смысле наша страна — феноменальное, небывалое в мировой истории образование. Из различных центров, на основе совершенно различных государственных идеологий, различными государствообразующими этносами создавались эти три государства, но совпадала их территория, на которой — лучше ли, хуже ли! — но обезпечивалось выживание всех включенных в империю народов. Когда же империя благодаря враждебным силам разрушалась, она снова возникала уже на основе другой идеологии, из другого центра, но в тех же самых границах.

Что это значит?

Да только одно…

Это значит, что Российская Империя нужна Богу, что народам, населяющим нашу страну, надобно исполнить то, что предназначено нашей стране Богом.

И может быть, именно эту истину и прозревал в молитвенном сосредоточении святой благоверный князь Александр Невский, когда сквозь степи Средней Азии пробирался в 1247 году в далекое Забайкалье.

Поразительно, но путь Александра Невского практически пролег вдоль южной границы будущей Российской Империи, которую еще предстояло построить его потомкам.

«Подчинение Александра Орде иначе не может быть оценено, как подвиг смирения, — пишет Г.В. Вернадский. — Два подвига Александра Невского — подвиг брани на Западе и подвиг смирения на Востоке — имели одну цель: сохранение Православия как нравственно-политической силы русского народа».

Выбор святого князя оказался безукоризненным и с геополитической точки зрения. Сохранив Православие, Русь надежно прикрыла с помощью татар северо-западные земли, где уже при внуках и правнуках святого Александра Невского началась кристаллизация нового центра Русской земли — Москвы, разросшегося в могущественнейшее государство, вобравшее и подчинившее себе и своих завоевателей…

И это государство, которое через века прозревал святой князь, не могли сокрушить никакие враги…

1.

По этому пути вел страну и святой Царь Николай II.

Почти семь веков разделяли его со святым благоверным князем Александром Невским. Страшные ошибки и предательства были совершены на этом пути, но благодаря великим подвигам народа, прозрениям гениев и молитвам святых уже не в мечтаниях, а в реальности превращалась наша страна в обетованную Святую Русь.

Получив Транссибирскую магистраль, протянувшуюся сквозь все ее пространство, Россия приступила к стремительному развитию Сибири и сама сделалась похожа на богатыря, расправляющего плечи и входящего в полную силу...

Еще строительство Транссибирской магистрали позволило России реально утвердить себя в акватории Тихого океана.

Некоторые историки, очерняя правление Николая II, говорят, что лучше бы и не заключать было России тот «ходынский» договор на постройку железнодорожной магистрали через территорию Маньчжурии (Китайско-Восточной железной дороги), лучше было бы и не строить ничего, глядишь, и войны с Японией не случилось бы тогда[1]...

Правда, они забывают добавить при этом, что тогда, глядишь, и с Дальним Востоком нашей стране пришлось бы расстаться, как пришлось проститься с Аляской, тогда, глядишь, и выхода к Тихому океану Россия лишилась бы, но какое это имеет значение для подобных историков?

Они ведь правы в том, что пока Россия только обозначала свое присутствие на Дальнем Востоке, пока она не проявляла в этом регионе военной и экономической активности, она никому и не мешала. Если бы Николай II не попытался укрепиться на Тихом океане, войны и, соответственно, неудач в ходе ее действительно можно было бы избежать.

Но ведь русско-японская война началась не из-за «неосторожности», а из-за неизбежности. Она стала неизбежной, когда Николай II начал отстаивать геополитические интересы Российской Империи на Тихом океане. Япония, поддерживаемая Англией и Америкой, принялась противодействовать распространению российского влияния в регионе.

Николай II не хотел воевать, но он понимал, что не воевать нельзя.

Продвижение Российской Империи на Восток к Тихому океану и на Север Государь считал приоритетной задачей, и у него не возникало никаких сомнений, что свои национальные интересы на Востоке Российская Империя может и должна отстаивать.

Другое дело, что для этого требовалась собранность и молитвенная решимость и Государя, и всей страны. И если сам Государь был готов к войне, если и страна готова была к жертвам, то этого совершенно нельзя было сказать о нашей тогдашней элите, сделавшей всё, чтобы эта война стала поражением России.

Война действительно оказалась трудной.

Связь с осажденным Порт-Артуром, отстоящим на восемь тысяч верст от Центральной России, поддерживалась одноколейным Великим Сибирским путем. Вторую колею протянули уже во время войны.

В итоге 19 декабря, после десятимесячной геройской защиты, нарушив устав и игнорируя мнение Военного Совета, генерал-лейтенант А.М. Стессель подписал капитуляцию и сдал японцам Порт-Артур с 25-тысячным все еще боеспособным гарнизоном. Затем последовал ряд тяжелых сражений на полях Маньчжурии...

И все же масштабы потерь России в «позорнейшей и глупейшей», как называл ее С.Ю. Витте, войне крайне преувеличены.

Да, наземные операции, которые велись на незнакомом русской армии театре боевых действий, вдали от основных сил и тылового обезпечения, были достаточно кровопролитными... Были крайне неудачные морские сражения... Но и главное, случился — мы тут опять цитируем С.Ю. Витте — «какой-то особый вид умственного помешательства масс», приведший к тому, что из-за забастовок и других революционных выступлений на Транссибирской магистрали действующая армия оказалась по сути дела заблокирована вдалеке от центра России.

Всё это так... И тем не менее никакой ужасающей катастрофы не произошло, всё завершилось обыкновенным, так сказать, «притиранием» сил.

Несмотря на то что благодаря негативной позиции президента США Теодора Рузвельта, который, как отмечали наблюдатели, «на переговорах в Портсмуте порой был более японцем, чем сами японцы», России пришлось отдать Японии только половину Сахалина, Порт-Артур и Южно-Маньчжурскую железную дорогу, а основные свои позиции на Тихом океане Россия сохранила.

Об этом и сообщил С.Ю. Витте, возглавлявший российскую делегацию на переговорах в Порт-смуте, телеграммой, отправленной Николаю II:

«Япония приняла требования относительно мирных условий, и таким образом мир будет восстановлен, благодаря мудрым и твердым решениям Вашим и в точности согласно предначертаниям Вашего Величества. Россия остается на Дальнем Востоке великой державой, каковой она была доднесь и останется вовеки».

Многие историки пишут, что Николай II был разочарован согласием Японии на заключение мира в Портсмуте. Отказавшись принять первоначальные условия и выставив свои требования, он приказал С.Ю. Витте в случае несогласия японцев прервать переговоры.

Когда на заседании 16 августа русская делегация огласила свое предложение, заканчивающееся следующими словами: «Российские уполномоченные имеют честь заявить, по приказу своего Августейшего Повелителя, что это последняя уступка, на которую Россия готова пойти с единственной целью прийти к соглашению», никто не сомневался, что японцы отвергнут русское предложение. После короткого молчания главный японский делегат Комура ровным голосом сказал, что японское правительство в целях восстановления мира принимает эти условия.

Историки говорят, что к началу лета 1905 года на театре военных действий была сосредоточена прекрасно вооруженная и численно превосходящая противника русская армия, в то время как Япония была уже совершенно истощена войной.

Правда, в России к началу лета 1905 года уже вовсю бушевала революция, так что она, без сомнения, уравнивала возможности обеих стран...

2.

«Особый вид умственного помешательства масс», который охватил Санкт-Петербург и всю Россию, оказался страшнее сдачи Порт-Артура и гибели эскадры адмирала З.П. Рождественского в Цусимском проливе.

Как это ни прискорбно, но исход войны решился не на полях сражений, а в Санкт-Петербурге, откуда представители «передового» общества слали приветственные телеграммы японскому микадо.

Тотальный общественный террор захлестнул своей адской чернотой Россию. Администраторов убивали за увольнение нерадивых студентов, за неосторожно сказанное слово, за то, что тот или иной чиновник оказывался похожим не на того, на кого, по мнению «прогрессистов», следовало походить. Ну а если министр или генерал оказывался заподозренным в действиях, направленных на благо России и Государя, террористы не считались ни с какими жертвами.

Одно из самых безсмысленных и жестоких преступлений совершил в 1905 году эсер Иван Платонович Каляев. Сын полячки и околоточного надзирателя, он уже к 25 годам сумел уверовать в террор сильнее — это его собственные слова! — чем во все парламенты мира.

Иван Каляев бросил в Кремле бомбу, которая на части разорвала генерал-губернатора Москвы Великого князя Сергея Александровича.

Убийца написал потом, что «дело 4-го февраля» он исполнил «с истинно религиозной преданностью». Религией его был социализм.

Существует трогательная история о посещении убийцы Великой княгиней Елизаветой Федоровной, вдовой Сергея Александровича.

7 февраля 1905 года, на третий день после трагедии, Елизавета Федоровна поехала к убийце, которого содержали тогда в Бутырской тюрьме.

— Покайтесь, прошу вас! — сказала Елизавета Федоровна. — Я умолю Государя простить вас, даровать жизнь. Сама я вас уже простила…

— Мне не в чем каяться! — отвечал Каляев. — Я убил тирана. Я бы сделал это и раньше. Мне все время мешали вы. Я не хотел убивать вас, я видел его несколько раз в то время, когда имел бомбу наготове, но вы были с ним, и я не решился его тронуть.

— И вы не сообразили того, что вы убили меня вместе с ним? — спросила Елизавета Федоровна. — Я принесла вам прощение от Сергея Александровича!

И она подала Каляеву Евангелие, но тот сказал, что не будет его читать.

Все же Елизавета Федоровна оставила и Евангелие, и небольшую икону Иверской Божией Матери, столь почитаемую ею и Сергеем Александровичем, а возвратившись из тюрьмы, написала прошение на имя Николая II о помиловании убийцы ее мужа, но просьба ее была отклонена...

Совсем иначе описывал эту историю сам Каляев.

«Мы смотрели друг на друга, не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я — случайно, она — по воле организации, по моей воле, так как организация и я обдуманно стремились избежать лишнего кровопролития. И я, глядя на Великую княгиню, не мог не видеть на ее лице благодарности, если не мне, то, во всяком случае, судьбе за то, что она не погибла.

— Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас.

И я взял иконку.

Это было для меня символом признания с ее стороны моей победы, символом ее благодарности судьбе за сохранение ее жизни и покаяния ее совести за преступления Великого князя.

— Моя совесть чиста, — повторил я, — мне очень больно, что я причинил вам горе, но я действовал сознательно, и если бы у меня была тысяча жизней, я отдал бы всю тысячу, а не только одну».

Более всего поражает тут, что Каляев даже не понял, что будущая святая преподобномученица Елизавета Федоровна не отблагодарить пыталась, а пробудить от летаргического сна его душу убийцы.

Еще Каляев, уже захлестнутый злой чернотой, говорил о своей восторженной любви к народу…

Его приговорили к смертной казни и 9 мая привезли в Шлиссельбург. В Шлиссельбурге он долго писал что-то, но потом залил чернилами исписанный лист и разорвал его. Он весь дрожал.

— Это не от страха смерти… — сказал он жандарму. — Просто я замерз. Дайте мне что-нибудь теплое.

Жандарм принес одеяло, но и накрывшись им, Каляев не смог согреться.

10 мая в два часа утра его вывели на крепостной двор.

Перед казнью, как свидетельствовал потом полковник Яковлев, к Каляеву был допущен священник, с которым осужденный ограничился одним лишь разговором.

Ивана Каляева повесили за зданием манежа, недалеко от крепостной стены, обращенной к левому берегу Невы...

3.

Витте заметил в своих мемуарах, что назначением своим на пост Председателя Совета Министров он обязан прежде всего «боязнью более симпатичных монаршему сердцу лиц» занять этот пост. Торжествуя победу, Сергей Юльевич Витте, конечно, несколько преувеличивал страхи настоящих государственников, подлинной русской интеллигенции.

Да… Кое-кого из чиновников действительно парализовал страх.

Но разве боялся Император?

«Доблестные войска Мои и моряки! — обратился он 1 января 1905 года с Высочайшим приказом по армии и флоту. — Да не смущает вас постигшее горе. Враг наш смел и силен, безпримерно трудна борьба с ним вдали, за десятки тысяч верст от источников нашей силы. Но Россия могуча. В тысячелетней ея жизни были годины еще более тяжелых испытаний, более грозных опасностей, и каждый раз она выходила из борьбы с новою силою, с новою мощью».

6 января 1905 года на Неве перед Зимним дворцом происходила традиционная церемония водосвятия. Члены Императорской семьи, дипломаты и придворные наблюдали за происходящим из окон дворца, а сам Государь стоял возле Иордани на специальном помосте.

После церемонии водосвятия раздался салют из орудий Петропавловской крепости. Каким-то образом злоумышленникам удалось подменить холостые снаряды на боевые. Одним из выстрелов был тяжело ранен городовой Романов, стоявший позади Императора. Другим снарядом разбило окно во дворце. Началась паника, и только Государь, не шевелясь, очень прямо стоял на том же месте, на помосте, где и находился в начале церемонии.

— Я понял, что кто-то пытается убить меня, — объяснил он потом сестре. — Я только перекрестился. Что мне еще оставалось делать?

Убитого городового звали Романов…

А через три дня к Зимнему дворцу повел петербургских рабочих печально знаменитый поп Георгий Аполлонович Гапон[2].

Ничтожным был повод — с Путиловского завода уволили троих рабочих, но, тем не менее, людям, которые стояли за спиной Гапона, удалось превратить это малозначащее событие в повод для всеобщей забастовки и грандиозного — собралось около 50 тысяч человек! — шествия.

Гапон сам рассказывал, что в детстве его потрясло житие Святителя Иоанна Новгородского, который летал на бесе в Иерусалим, и он возмечтал тогда повторить этот подвиг. И вот теперь случай представился. Бесы революционного движения, которых удалось ему оседлать, несли Георгия Аполлоновича прямо к Царю всея Руси!

В кармане Гапона лежала петиция, приготовленная для подачи Царю Николаю II. Во всех деталях был продуман Гапоном и сценарий беседы с Царем...

Он собирался потребовать у Николая II, когда тот выйдет принимать петицию, немедленно подписать указ о всеобщей амнистии и о созыве всенародного Земского собора. Если Император сделал бы это, то Гапон махнул бы белым платком, подавая знак — напомним, что все это происходит в разгар русско-японской войны! — к началу всенародного праздника.

Если же Царь откажется принять петицию и не подпишет нужный смутьянам указ, Гапон махнет красным платком — и начнется всенародное восстание.

«Тогда выбрасывайте красные флаги и делайте всё, что найдете разумным», — сказал Гапон, объясняя свой план сопровождавшим его эсерам.

В самом начале шествия он распорядился силою вытащить из церкви Казанской иконы Божией Матери, мимо которой они проходили, четыре хоругви, иконы и священническую епитрахиль, в которую тут же и облачился, чтобы придать шествию вид Крестного хода.

Это был последний штришок в великолепном плане взнуздания бесов революции, и сейчас, шагая рядом с эсером Петром Моисеевичем Рутенбергом[3], который много помогал деньгами в организации всеобщей забастовки, а сегодня вызвался быть его личным охранником, Георгий Аполлонович не мог не восхищаться своим замыслом.

Он не знал, что в кармане Петра Моисеевича лежит револьвер, которым тот, выстрелив в Государя, тоже собирается подать знак.

У Гапона в кармане тоже был револьвер, но он его положил туда совсем для другой цели.

— Если что-либо случится с Царем, я первый покончу с собой на ваших глазах, — сказал Гапон в начале шествия. — Вы знаете, Петр Моисеевич, что я умею держать слово, а в этом я клянусь вам...

Рутенберг тогда кивнул.

Но стреляться Георгию Аполлоновичу не пришлось.

Шествие остановили войска. По солдатам начали стрелять с крыш, и солдаты открыли ответный огонь по манифестации. Дальше Гапон уже плохо что понимал.

Запомнились упавшие на снег люди, кровь, запомнился Рутенберг, который затащил его в какую-то подворотню и, сорвав епитрахиль, ножницами — откуда они взялись у него? — принялся кромсать волосы и бороду Григория Аполлоновича.

Дальше Гапон помнил себя уже на квартире «пролетарского писателя» Горького, где он появился, по свидетельству самого Алексея Максимовича, «с лицом цыгана, барышника бракованными лошадьми... и заметался по комнате, как обожженный, ноги его шагали, точно вывихнутые, волосы на голове грубо обрезаны, торчали клочьями, как неровно оборванные, лицо мертвенно-синее, и широко открытые глаза — остеклели, подобно глазам покойника. Бегая, он бормотал:

— Дайте пить! Вина. Всё погибло. Нет, нет! Сейчас я напишу им».

Там, на квартире у Горького, Рутенберг продиктовал выпившему два стакана вина Гапону текст воззвания: «Так отомстим же проклятому народом Царю!». Гапон зачитал воззвание в тот же день на собрании в Вольно-Экономическом обществе, куда привел его Горький...

«Тяжелый день! — записал в этот день Николай II в своем дневнике. — В Петербурге произошли серьезные безпорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего Дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»

19 января Император принял в Александровском дворце в Царском Селе рабочую депутацию.

— Я вызвал вас для того, чтобы вы могли лично от Меня услышать слово Мое и непосредственно передать его вашим товарищам, — сказал Государь. — Прискорбные события с печальными, но неизбежными последствиями смуты произошли оттого, что вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей Родины...

Тем не менее на следующий день стало известно, что Император Николай II и Императрица Александра Федоровна назначили из своих собственных средств 50 000 рублей на помощь семьям пострадавших 9 января рабочих. 25 000 рублей ассигновала на эти цели Петербургская городская дума.

Печальна и страшна судьба сбежавшего за границу Георгия Аполлоновича Гапона. Попав в Женеву, он оказался в плотном окружении тех самых «бесов», которых мечтал он взнуздать. Плеханов, Чернов, Савинков, Засулич, П.Б. Аксельрод, Л.И. Аксельрод, Дан, Брешко-Брешковская, Гоц, Азеф, сам Ленин...

7 февраля Гапон пишет«Письмо к Николаю Романову, бывшему Царю и настоящему душегубцу Российской Империи», в котором призывает Царя отречься от престола и отдать себя на суд русскому народу.

И тут же по поручению Конни Циллиакуса начинает хлопотать о созыве межпартийной конференции, которая должна была объединить все революционные партии России в деле вооруженного восстания.

Переехав в Лондон, Каин (такую партийную кличку Гапон получил в партии эсеров) диктует журналисту Давиду Соскису «Историю моей жизни» и одновременно по просьбе еврейской общины пишет брошюру «Послание к русскому крестьянскому и рабочему народу от Георгия Гапона», а в августе он уже в Стокгольме, где готовит перевозку в Россию крупной партии оружия, закупленного Конни Циллиакусом на деньги японского военного атташе полковника Мотодзиро Акаси.

Для транспортировки оружия в Россию в Англии был зафрахтован пароход «Джон Графтон».

И снова у Георгия Аполлоновича был готов план, как он сможет оседлать бесов.

По его замыслу десять или двадцать тысяч рабочих, верных ему, должны были захватить одну из приморских пристаней поблизости Петербурга, куда и пристанет Гапон на «Джоне Графтоне». Рабочие вооружатся и под его руководством двинутся на Петербург.

Циллиакусу план Гапона понравился.

Он вручил Гапону 50 тысяч франков, расцеловался с ним и сказал:

— Смотрите, зажигайте там, в Питере, скорее, нужна хорошая искра. Жертв не бойтесь. Вставай, подымайся, рабочий народ. Не убыток, если повалится сотен пять пролетариев, свободу добудут. Всем свободу.

К счастью, пароход «Джон Графтон» до Петербурга не дошел, сел на мель в Финском заливе, и полиция изъяла находившееся на его борту оружие.

После этого Георгий Аполлонович нелегально вернулся в Петербург.

На вопрос М.И. Сизова, с кем же он теперь пойдет в России, Гапон отвечал: «Не знаю, не знаю! Там на месте посмотрю!.. Попробую идти с Богом, с Богом… А не удастся с Богом, пойду с чертом… А своего добьюсь!..»

Но с Богом идти у Георгия Аполлоновича не получилось и на этот раз, а дорога с чертом завела его на дачу в поселке Озерки под Петербургом, где 28 марта 1906 года Петр Моисеевич Рутенберг со своими товарищами и удавил вознамерившегося полетать на них попа Гапона...

4.

Так получилось, что «Кровавое воскресенье», организованное попом Гапоном, стало спусковым крючком первой русской революции.

Многих русских людей удалось совратить бесам революции, еще больше удалось запугать.

Но ни тени страха не появилось в Николае II.

Не боялся террористов и святой праведный Иоанн Кронштадтский. Хотя и шла на него подлая охота, он безстрашно работал на благо Отечества.

А разве боялись террористов члены Союза Русского народа, набиравшего в те годы грозную силу?

Нет! Они не страшились ни подлых пущенных в спину пуль, ни бомб, подложенных в чайных, ни газетной лжи, которой их ежедневно обливали.

В 1905 году во многом благодаря Союзу Русского народа, созданному по благословению святого праведного Иоанна Кронштадтского, и удалось подавить безпорядки.

Либеральной и революционной пропагандой эта организация оболгана, черносотенцам приписываются какие-то погромные настроения, хотя они-то как раз и пытались предотвратить безпорядки, устраиваемые революционными молодчиками.

В широком смысле Союз Русского народа, в который входили такие люди, как Дмитрий Иванович Менделеев, противостоял тем, кто не желал, чтобы Россия развивалась так, как она развивалась.

Свидетельствует очевидец — Павел Александрович Крушеван.

«Помню первый митинг Союза Русского народа, — вспоминал он. — Он состоялся в Михайловском манеже. На митинге собралось тысяч двадцать народа... Это были величественные и потрясающие минуты народного объединения, которых никогда не забудут те, кому довелось пережить их. Все грани, все сословные и социальные перегородки исчезли; русский князь, носящий историческую старинную фамилию, стоял бок о бок с простолюдином и, беседуя с ним, волновался общими чувствами; тут же в толпе был и известный государственный деятель, были генералы, офицеры, дамы... Но над этой пестрой массой, сливая ее в одно существо, властно царила одна общая душа, душа народа, создавшего одно из величайших государств в мире...»

Слово «Собор» от частого употребления несколько затерлось, но важно понять, что соборная общность обладает качествами, значительно превосходящими качества отдельных людей, какими бы замечательными они ни были.

Этому Собору сообщается молитвенная сила, которая значительно превосходит даже и совокупную силу самых сильных наших молитвенников — сила, способная преображать историю.

И в 1905 году эти качества воздвигнутого по благословению Иоанна Кронштадтского Собора проявились во всей своей полноте. И тогда удалось полностью задавить поднимающуюся смуту.

Увы, сразу после подавления безпорядков 1905 года, после успокоения началась массированная атака на Союз Русского народа. И ладно, если бы ополчились революционеры, но ведь против Союза Русского народа выступила почти вся царская администрация, возглавляемая С.Ю. Витте.

Сергей Юльевич, охваченный ненавистью к черносотенцам, и сделал тогда всё, чтобы разоружить это движение, именно царские спецслужбы по его наущению предприняли неимоверные усилия, чтобы расколоть, обезсилить и скомпрометировать объединения Русского Народа. Они употребляли на борьбу с черносотенцами силы, сопоставимые с теми, которые были брошены на борьбу с реальной революционной угрозой.

Царская администрация все-таки не позволила Союзу Русского народа объединиться с Императором. В результате в феврале 1917 года Николаю II опереться оказалось уже не на кого. И революционная сила смела и администрацию, и спецслужбы, и все царское окружение, и самого Царя.

Но тогда, в 1905 году, террористам не удалось запугать ни Россию, ни Императора, ни его верных сторонников. Вопреки всем темным силам Империя устояла в этой борьбе.

Николай Коняев.

Продолжение следует.

[2]. — 10 марта 1905 года Георгий Гапон был лишен сана священника Святейшим правительствующим Синодом по представлению Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония.

[3]. Петр (Пинхас) Моисеевич Рутенберг, инженер Путиловского завода, эсер, впоследствии один из руководителей сионистского движения.