Схимонахиня Мария

14 января (1 января ст.ст.) на 92 году жизни скончалась блаженная схимонахиня Мария (Матукасова). Тысячи людей, знавших матушку, или только слышавших о ее жизненном подвиге, тяжело скорбят об этой невосполнимой утрате. На рубеже двух тысячелетий Господь забрал в Свои селения эту великую труженицу на ниве Христовой, поднявшуюся на необозримые высоты духа. Особенно больно, что эта утрата произошла в то время, когда новым поколениям христиан так нужны носители великой православной традиции, так нужен пример праведной жизни во Христе…
Мария Ивановна Матукасова родилась в Самаре 14 (1) апреля 1908 года. Училась в железнодорожном техникуме. Работала учительницей. В послевоенные годы взяла на себя подвиг юродства. С начала 60-х годов жила при Вознесенской церкви р.п. Кинель-Черкассы Самарской области. Часто приезжала в Самару (Куйбышев). В 1996 г. окончательно переехала в Самару. 5 января 1998 г. по благословению архиепископа Самарского и Сызранского Сергия в Оптиной пустыни приняла схиму с именем Мария. С этого времени поселилась в Оптиной пустыни. Умерла от инсульта в Вышневолоцком Казанском женском монастыре Тверской епархии.

Когда я пишу эти строки, уже определено место упокоения праведницы. В последние годы жизни она стала всероссийской старицей. Ее имя с любовью и надеждой произносили христиане далеко за пределами нашей области. И хотя до последних дней схимонахиня Мария говорила: «Я — самарская!», это скорее означало ее духовную родину, но никак не масштаб ее деятельности, ее личности. Она молилась за всю Россию. И потому не случайно она похоронена между двумя российскими столицами, в монастыре, где двумя годами ранее нашла последний приют другая великая старица наших дней — блаженная Любушка из-под Санкт-Петербурга. В их судьбах, в их жизненном подвиге много общего. Им, великим подвижницам последних времен, достался тяжелый жребий: в век технотронных «чудес» — молитвой творить подлинные чудеса Божии; в век «торжества разума» — юродством во Христе оберегать чистоту души; во времена зловерия и неверия — держать крепко в своих руках щит Православия, отбивая все удары врагов нашего спасения. Неожиданным для многих был уход блаженной Любушки из ставшей родной Вырицы в вышневолоцкую обитель, где она вскоре скончалась на руках сестер монастыря. Неожиданным был для нас и отъезд схимонахини Марии из прославленной Оптиной пустыни в Дивеево, а потом в Вышний Волочек. «Поедем к Любушке», — прошептала старица иссохшимися губами. Такова была ее воля. Последняя воля, как оказалось. Значит, так нужно, чтобы они, никогда в земной жизни не встречавшиеся, упокоились вместе, до воскресения. Значит, так надо, чтобы обе подвижницы до последнего дня своей земной жизни не имели где главу подклонить, но имели домом — всю Россию…
Я много раз приезжал к Марии Ивановне в Кинель-Черкассы, где в церковной сторожке решались мировые вопросы, разрубались мистические узлы, исцелялись больные, возносилась к Богу великая молитва старицы. Был я у Марии Ивановны в уютном домике возле Воскресенской церкви, что на рабочей окраине Самары. Встречался со старицей в родной Петропавловской церкви. Ездил к ней за советом в Ташлу. Даже в Оптиной пустыни посчастливилось с ней увидеться. И вот у нее, никогда не имевшей постоянного крова, появилась наконец окончательная «прописка». Что же, Бог даст, и туда к ней приеду. В Вышневолоцкий Казанский монастырь, на могилу матушки.

Пожилая прихожанка Галина Ивановна Иванова знает матушку более 30 лет. Она рассказала мне об их необычном знакомстве.
— В 1962 году была я в архиерейском доме у митрополита Мануила (Лемешевского). Он протянул мне белое яичко со словами: «Отдай это яйцо старцу, которого встретишь…» И добавил: «Будет носить одежду, пока не истлеет».
Тогда я ни Марии Ивановны, ни других старцев не знала. И потому очень удивилась словам владыки. А вскоре возле церкви я увидела необычную старушку в лохмотьях. У нее было шесть мешков тяжеленных («грехи ваши ношу», — говорила она). Я подумала: «Мать у меня на работе в ночную смену, могу ее к себе взять ночевать». И не успела я подумать об этом, как женщина мне говорит: «Бери, бери меня к себе». Это была Мария Ивановна. С тех пор блаженная часто у меня останавливалась. Ночевала на полу, на половике, спала головой на пороге. Постели не признавала, одежду она не меняла — носила, пока та не истлевала прямо на ней. Вот тогда мне и вспомнилось то яичко митрополита Мануила, и его слова: «Будет носить одежду, пока не истлеет». Он провидел, что в Самаре, в России появилась великая старица — Мария Ивановна.

Эта статья — вовсе не некролог. Не рассказ об ушедшем замечательном человеке. Должно пройти время, чтобы мы смогли осознать значение подвига схимонахини Марии. Пока же — это переживание личной боли от утраты очень близкого, родного человека. Попытка разделить эту скорбь «на всех» знавших и любивших матушку Марию…

Из дневника. 6 марта 1995 г. Чистый понедельник. Кинель-Черкассы. Мария Ивановна вышла на улицу посидеть на солнышке, помолиться. Я смотрел на нее через окно. Сидит себе обычная бабушка, живенькая такая. Все мы связаны с Небом, кто — ниточкой, кто — веревочкой, кто-то едва заметной хрупкой паутинкой, а эта старушка — стальным канатом. Ее молитва идет на Небо, и сразу ей дается ответ.
Я подошел к ней, когда она взошла на пригорок за воротами храма. Смотрела она вдаль, за овраг. И тут я услышал странное:
— Там похоронишь, как умру.
Я переспросил, растерявшись.
— Я умру и там, там меня похоронишь, — скороговоркой пробормотала она, указывая куда-то вдаль. Казалось, ее слегка раздражила моя «безтолковость». Что же, мол, тут может быть непонятно?
Что это значит? Какое-то предчувствие или, может, видение?
… Проехала на большой скорости машина. Мария Ивановна вздрогнула, словно пришла в себя. Отпрянула к церковным воротам.
— Скажите, вот есть пророчество, что преподобный Серафим перед концом света воскреснет. Как это надо понимать? Буквально или духовно?
— И буквально понимай, и духовно, — ответила старица.
— А скоро это будет?
— Почему же не скоро?

Я не раз писал про Марию Ивановну.
С журналистским интересом несколько лет наблюдал за блаженной, старался записывать свои впечатления. Пытался постичь ее духовный мир, понимая, что мне выпала большая удача — общаться с великой подвижницей, прозорливицей, быть может, последним пророком. Но признаюсь, что в этом не преуспел. Она ушла такой же загадочной, непонятой, странной, какой появилась — лет тридцать, а то и больше, назад на пыльных самарских улочках с мешками вместо вериг и с Иисусовой молитвой в сердце. «Духовный судит о всех, о нем же никто не может судить», — говорит апостол Павел. Нам не дано понять духовный мир старицы, для этого нужно подняться на ту же высоту, что и она. Но, рассказывая о ней, можно хотя бы прикоснуться к тайне «безумства во Христе», к тайне неотмирной любви.
Меня всегда удивляло поразительное одиночество старицы, которая с утра и до вечера была окружена людьми. Она любила всех — «хожалок», больных, несчастных, близких и дальних. Даже про экстрасенсов, то и дело «валивших» ее с ног, говорила: «Я их целую!» — и велела их пускать к ней, быть может, предвидя их раскаяние… Молилась за всех истово. Четки в ее натруженных руках двигались быстро, как пулеметная лента. Хотя и был возле нее круг самых близких людей, сотаинников рядом с ней я не увидел. В свой духовный мир она никого не впускала. Быть может, потому, что нам, «душевным», рано еще переходить на «твердую пищу», рано, да и соблазнительно узнавать приоткрытые ей «тайны Царствия Божия»…
Так случилось, что «Благовест» более пяти лет жил и развивался под молитвенным «щитом» старицы. Началось это в далеком 93-м году, когда мы в первый раз приехали к матушке, сами не ведая, зачем едем, к кому… Потом появилась первая статья о блаженной Марии Ивановне. В Кинель-Черкассы со всей страны потянулись за помощью и утешением больные и страждущие. В ее жизни начинался новый этап — общественного служения. Уходили в прошлое тяжелые мешки, подрезанные валенки, непонятные слова…Люди ждали от старицы не только юродства, но и совета, молитвы. У нас, «благовестовцев», появился молитвенник и мудрый наставник. Участие старицы в жизни редакции было очень большим, хотя и не всегда явным. Многое совершалось по ее прямому благословению, а что-то — по ее молитве… Однажды Мария Ивановна передала в редакцию покаянное письмо неизвестной нам женщины, рабы Божией Любови. Автор письма публично каялась в грехах богоотступничества и цареубийства, которому она способствовала своей прежней безбожной жизнью…Сила покаяния и искренность этого письма потрясали. Мы опубликовали его, впервые затронув тему покаяния в грехе цареубийства. Письмо это дало толчок к осмыслению этой важнейшей темы, пришли другие письма, отклики на покаянный плач незнакомой нам женщины…Сейчас я понимаю, что Мария Ивановна указала нам столбовую тему на будущее. Она предвидела, какая битва разгорится вокруг канонизации Царя-Мученика Николая II.
Некоторые упрекают нас (видимо, начитавшись «ученых» книжек) за симпатии к Григорию Распутину, Другу царской семьи. Отмечу, что, помимо личной убежденности в его праведности, мне как редактору все же требовалось для публикации статей в его защиту решение «суда иной инстанции». Я поехал к матушке, спросил, можно ли публиковать статью, изображающую Распутина в ином, непривычном для многих свете.
— Можно… Публикуй… Очень красивый, — ответила старица.
А вскоре вышли новые, правдивые книги, где уже фактически доказывалась правота слов матушки о Распутине ("очень красивый"), естественно, этих книг никогда не читавшей.
Не раз удерживала меня матушка от ошибок, «смягчала» мой не в меру горячий нрав. Однажды я приехал к ней с какой-то кручиной. Сел напротив нее и… забыл, зачем пожаловал. И вот сижу, глазами хлопаю, а вспомнить никак не могу. Ладно, думаю, спрошу что-нибудь другое, про книгу, например. Смогу ли издать, спрашиваю, такую-то православную книгу?
— Книгу? — переспросила Мария Ивановна и, обращаясь к «хожалке», сказала: «Дай ему вон ту книгу», — и показала на толстую книгу творений святителя Тихона Воронежского. «Хожалка» попробовала объяснить старице, что я-то ведь о другой совсем книге ее спрашиваю. Но она твердила свое: «Дай ему вон ту книгу». Пришлось дать. Я спрашиваю: что мне с ней делать? Читать? — Да, читай. — Вслух читать? — Вслух.
Открываю книгу на середине, наугад. И читаю первые попавшиеся строки: «Плохо обижать человека, но особенно плохо обижать несчастного. Плохо оскорблять человека, но особенно плохо оскорблять больного. Плохо унижать человека, но особенно плохо унижать убогого». И тут меня осенило: да это же… ответ на мой вопрос! Я же за этим и приехал к старице! Приехал спросить, как мне быть с обиженным мной несчастным, больным, убогим человеком… Я с ним поступил так безжалостно, так жестоко…
— Матушка, что же мне теперь делать? — спрашиваю блаженную.
— «Святителю отче (далее она назвала имя обиженного мной человека), моли Бога о нас!»
Дала понять, что поможет только молитва.
Крупные личности, сильные люди, как я заметил, многим и часто снятся. Но Мария Ивановна снилась не просто много. Из снов с ее участием, виденных разными людьми, как близкими, так и едва знакомыми (а то и вовсе незнакомыми, что тоже случалось), можно составить интересную и поучительную книгу. Нередко матушка снилась и мне. Отвечала на конкретные, вполне «дневные» вопросы (когда была далеко и к ней трудно было съездить), «вызывала» к себе, предостерегала от ошибок… После моего причастия Cв. Таин в Храме Воскресения Христова в Иерусалиме пришла во сне улыбающаяся, чтобы разделить со мной радость. Когда учился водить машину — призывала к терпению. Утешала в неудачах. Во время скорбей благословляла во сне…
Но этот сон, увиденный мной в октябре 1997 г., почему-то особенно запомнился. Словно был он как завещание матушки. В тот день вся моя семья в последний раз причастилась из одной св. Чаши с Марией Ивановной на клиросе Петропавловской церкви. Прийдя домой, я уснул и… снова оказался в храме. Там была и матушка. Она сказала мне (и показала жестами), чтобы я… отрезал пуговицы у пиджака. Новый пиджак, жалко, я колеблюсь. А она настаивает: отрезай пуговицы, отрезай… И жене моей советует, чтобы та… сумочку выкинула. Я растерялся. При чем тут сумочка? Да и пуговиц жаль… Но тут появляется знакомый и шепчет мне: «Отрежь, отрежь пуговицы, на них в рай можно войти, если отрежешь…» И тут я понимаю, что «пуговицы» — никакие не пуговицы вовсе, а мои «житейские попечения», которые поскорее следует «отложить». Пиджак без пуговиц — это ведь почти что подрясник. А сумочка? Сумочка современной женщины — это символ мелких, вполне бытовых, привычных и тем особенно опасных грешков. Косметика, всякие ненужные мелочи… Я говорю старице, что хотя сейчас еще не готов все пуговицы отпороть, но понял ее и постараюсь меньше внимания уделять слишком земному, «житейскому»…
А Мария Ивановна, уже наяву, стала нам говорить своей характерной скороговоркой: «Подскажите ради Бога, где железная дорога?» Мы пожимали плечами. О чем это она? А потом она села на поезд и уехала в Оптину пустынь принимать схиму. Свои — уже самые последние — «пуговицы» отрезать.
Прошлой зимой матушка в последний раз, ненадолго, уже как гостья, побывала в Самаре. Я вошел к ней в комнату-келью (где она — там был везде словно бы монастырь). Взял благословение, попросил молитв. «Идет, идет», — привычно ответила старица. Потом стала, как иногда бывало, говорить какие-то безсвязные, непонятные слова. Про «картошечку», «хлебушек», про что-то еще… И вдруг среди этих неясных слов я совершенно ясно услышал: «Книги ваши люблю…» Разве я мог подумать тогда, что эти ее слова окажутся последним напутствием и мне, и редакции?!
Блаженная схимонахиня Мария, моли Бога о нас!

Окончание

Антон Жоголев

21.01.2000