 |
| Владимир Осипов (крайний слева) и протоиерей Сергий Гусельников с сыном Мишей (справа), в Вавиловом Доле. |
Памяти Владимира Осипова. «Погиб поэт…». Эти слова, сказанные Лермонтовым о Пушкине, стали пророческими не только для него самого, но и для целой плеяды русских поэтов, которые «ходят пятками по лезвию ножа» (В. Высоцкий). Есенин, Рубцов, Тальков… Впрочем, они далеко не все погибали от пули, петли, ножа. Поэты умирали и своей смертью, не выдержав духовной брани с силами зла, извечно восстающими на Россию. «Поэт в России — больше, чем поэт…» (Евтушенко). «Божья дудка» (Есенин)… Православный поэт — воин Христов, воюющий за правду Божию, за спасение безсмертной человеческой души. Таким в современной русской поэзии был и Владимир Осипов. «Я в Поэзии — та же пехота…» — писал он в своих замечательных стихах. Кстати, его стихотворение «На Русском рубеже» давно уже стало народным и потеряло авторство.
Все, кому довелось общаться с Осиповым, знают, что любимым выражением Владимира были слова «за наших!». За наших — значит, за русских, Православных. Он не терпел нечестия, фальши, фарисейства, позерства, суеты и любил правду, справедливость, искренность, простоту, доверительность. И сам с друзьями был прост, открыт и весел. А с теми, кто «не за наших» — сух, сдержан, иногда даже резок. Владимир никого, кроме Бога, не боялся и смело говорил правду друзьям, недоброжелателям, собратьям по перу, начальникам, священникам. За это друзья уважали Осипова, а недруги — не выносили. Высокий, нескладный, на тяжело передвигающихся больных ногах, он напоминал мне Дон Кихота. Только сражался Владимир не с ветряными мельницами, а с врагом рода человеческого…
И вот в ночь с шестого на седьмое февраля этого года его не стало — воина Христова, рыцаря Правды, прекрасного русского поэта, писателя, режиссера, актера, любимого мною и многими человека, ставшего для меня мудрым наставником в литературе и близким другом по жизни. Не не выдержало изболевшееся за Россию сердце…
Мне почему-то кажется, что Володя не ушел далеко, в недосягаемую запредельность, что в любую минуту может зазвонить телефон, и я услышу его знакомый, всегда смиренно-просящий голос: «Батюшка, благослови!».
Мы познакомились с Володей, когда я еще не был священником, а работал заместителем редактора газеты «Благовест». Временами он заходил в редакцию, чтобы отдать свои новые стихи, которые мы с удовольствием печатали. Приносил Володя и рассказы, заметки, статьи. Он очень ревниво относился к каждой букве, каждому знаку, и если случалась опечатка, сильно переживал: «Ну что же вы недосмотрели! Ведь в стихах каждая буква важна, от нее может даже измениться смысл». Однажды я, не вдумавшись в поэтическую образность стихотворения, исправил в нем слово «Ерусалим» на «Иерусалим». Строфа до исправления звучала так:
Несла неведомая сила —
Не оставляя даже вех.
К Небесному Ерусалиму
Дорога повернула вверх! Осипов огорчился и с возмущением мне объяснял, что он употребил это слово в том виде, в каком его произносили в простом русском народе. Больше я не пытался редактировать Володины стихи без обсуждения с ним. Вместе с тем Володя не любил, когда его превозносили. Как-то он сидел у нас в редакции, а один сотрудник стал в глаза его хвалить: «Володя, какие у тебя прекрасные стихи, какой ты талантливый, какой молодец!». Володя будто бы не слышит, а потом громко так выдохнул: «Э-эх, что-то у меня так спина чешется!». И начал демонстративно чесать между лопатками рукой. В этом даже было какое-то юродство… Сотрудник сразу же осекся и смутился. И понял, что Володе не нужны восторженные похвалы.
Стихи я писал с детства и даже печатался в заводской многотиражке. Муза, несколько лет дремавшая в моей душе, после знакомства с Осиповым проснулась снова. Неожиданно сами полились из сердца поэтические строки. Несколько стихотворений на духовную тему опубликовал в «Благовесте» и в журнале «Духовный собеседник». Володя не оставил их без внимания. Подарив мне свой первый сборник «Жертва вечерняя», вышедший в 1996 году, написал на нем: «Сережа, пиши стихи!». Меня это очень воодушевило, потому что мнение Осипова считал самым авторитетным. Позднее в «Благовесте» вышел мой рассказ о мученике Сергии Раифском, моем святом покровителе. Володя тоже обратил на него благосклонное внимание, правда, немного и покритиковал. В то время он активно работал в нескольких местах: в газете «Волжская коммуна» вел литературную страницу, на телевидении вел передачу «Символ веры», снимал документальные фильмы, печатался в различных изданиях.
После рукоположения в сан священника мне пришлось уйти из газеты, я стал гораздо реже писать, считая главным своим служением Богу — пастырство. Свое мнение я не изменил и сейчас. Однако Володя считал по-другому. Он при встрече серьезно посмотрел на меня и изрек что-то наподобие афоризма: «Отец Сергий, священников в России много, а Православных поэтов мало. Пиши стихи!». Слова эти значили для меня гораздо больше, чем пожелание. К тому времени мы уже стали друзьями. Володя поверял мне свои тревоги, иногда приезжал ко мне в храм, исповедовался у меня, просил причастить и соборовать его больную мать, освятить бывшему однокласснику трейлер… Был он у меня и дома, снял меня в своем замечательном фильме о великой самарской подвижнице схимонахине Марии (Матукасовой), с которой Господь сподобил меня долгое время общаться. Внимая советам друга, я старался не оставлять литературное творчество.
Годы пролетали незаметно. У Владимира вышли еще три поэтических сборника: «На русском рубеже», «Выселки», «Нечаянная радость». Следил он и за моими публикациями. Однажды вечером позвонил мне, сказал несколько слов о последней моей подборке стихов, а потом заявляет: «Пора тебе издавать книгу!». — «Володя, да зачем мне это, может, не надо?» — «Надо! — твердо продолжает он. — Составляй сборник, а я напишу предисловие. Надо больше издавать Православной поэзии, отец Сергий, а то — что только сейчас не издают!».
Подготовив рукопись, отдал ее Володе, а летом с младшим сыном Мишей поехал к нему в поселок Майский Пестравского района, где он после смерти матери жил с женой Галиной. Здесь Володя был в своей стихии, будто большую часть жизни не скитался по городам, а проводил в сельской глуши. Он с нескрываемой радостью показывал мне свое хозяйство: сад, баню, сеновал, сарай, корову, кроликов, уток, кур… «Вот говорят, что я живу в деревне как барин, ничего не делаю, только пишу, читаю да яички из-под несушек собираю, — жаловался он мне. — А ты деревенский, сам видишь, сколько здесь работы. Баню потихоньку отремонтировал, сарай подправил, столбики у забора надо поменять. Корове сено накосить, кроликам травы нарвать… Это только кажется им там, в городе, что у меня в Майском лафа. Даже сплетни пустили, что у меня тут чуть ли не особняк».
На самом деле Володя с Галиной занимали половину одноэтажного дома на краю поселка, состоящую из трех небольших комнат, кухни и веранды с летней кухней. Собаки у них не было, а жили кот Пушок и кошка Булька. Для Володи они действительно были братьями меньшими, он разговаривал с ними, как с людьми, — то шутливо, то ласково, то сердито. Кстати, Володя неплохо готовил, особенно сациви, и частенько выступал в роли повара. У него был свой маленький кабинет, он же и спальня. Книжный шкаф, письменный стол у окна, кровать, шифоньер.
Вставал Володя чаще всего с рассветом, при крике первых петухов. Писал, читал, редактировал. Он очень любил это благодатное утреннее время. Писал по старинке авторучкой, а потом перепечатывал на видавшей виды печатной машинке. Читал много: газеты, журналы, книги, рукописи. Делал пометки карандашом. Всегда советовался с женой Галиной, филологом по образованию и директором поселковой школы, ценил ее мнение, она была его первым читателем и критиком…
Я сел у окна за рабочий стол Володи, и мы долго и подробно разбирали мою рукопись. Мой наставник по литературе был предельно собран, серьезен, делал замечания и задавал вопросы. Пока не закончили работу над сборником, он ни на минуту не позволил себе расслабиться. И только потом уже начался отдых: разговоры за столом, прогулка по поселку с посещением прекрасного музея, который через год, к сожалению, сгорел по непонятной причине, шашлыки возле дома, баня, парное молоко.
В воскресенье мы съездили на Литургию в село Высокое, где служит духовник Галины Архимандрит Владимир (Наумов). Живописная река Иргиз, зеленые и желтые поля, небольшие леса и посадки — все доставляло отраду моему истосковавшемуся по полевой России сердцу…
На следующий день вкопали новые — железные — столбики у ярко-зеленого штакетника со стороны улицы. Шестилетний Миша усердно нам помогал. Глядя на моего сына, Володя умилялся. Жизнь его сложилась так, что у него долгое время не было своей семьи, детей, и лишь в последние годы появился семейный причал. Бог дал ему Галину, у которой была уже взрослая дочь. Поэтому он свою отцовскую любовь изливал на моих сыновей, на крестницу Анну — дочь Антона Жоголева, на других ребятишек…
Из Майского первым делом Володя повез меня в Самаре в Епархиальное управление, где он до последнего работал, отвечал за связь с литературно-художественными изданиями. Там мы побывали у Владыки Сергия, который и благословил издание моей первой книги стихов.
Через год, только уже с двумя сыновьями, в конце июля я снова гостил у Осиповых в Майском. Зимой Володя отметил юбилей — пятьдесят лет. А двадцать восьмого июля, на память равноапостольного князя Владимира, у него был День Ангела. Я подарил ему дорогую икону Николая Чудотворца, которого он, как и все простые русские люди, очень почитал и посвятил любимому святому прекрасное стихотворение «Он совсем не нашего села…». Володя обрадовался подарку, ведь у них с Галиной никогда не было дорогих красивых икон. Он поставил образ Святителя Николая в красный угол в зале.
В честь нашего приезда и своего праздника Володя решил заколоть козленка. От этого повеяло чем-то библейским, патриархальным. Коровы у Осиповых уже не было, они завели коз. Дойная коза Чага, умная и озорная, и несколько молодых козочек и козлят. С помощью соседа Анатолия, всю жизнь проработавшего егерем, профессионального охотника и рыбака, к вечеру козленок был разделан и замаринован для приготовления шашлыка.
Приехали мы в субботу, а на следующий день, в воскресенье, пока маринуется мясо, решили отправиться в Вавилов Дол, который находится в Саратовской области, граничащей с Пестравским районом. До революции в этом месте находился мужской монастырь, в безбожное лихолетье монахи ушли в пещеры, под землю и молились там. В наше время в Вавиловом Доле стали происходить чудеса. Ночью на месте монастыря некоторые слышали церковное пение, ощущали благоухание ладана, даже встречали монахов. Сейчас в овраге благоустроенный святой источник с купальней, наверху кирпичная часовня. Этому святому месту земли русской посвящена целая книга, подготовленная редакцией «Благовеста», она так и называется «Вавилов Дол».
Слышал и читал я об этом месте много, но ни разу еще там не был. А Володя с упоением мне рассказывал, как сосед Анатолий, не носивший нательного креста, на источнике надел крест и больше его не снимает. Для него всегда было праздником, когда человек обращался к Богу. Некоторых некрещеных знакомых Володя привел к Крещению.
Вавилов Дол действительно оказался местом благодатным и к тому же необычным. В нем почему-то никогда не поют птицы, хотя по всему долу растет лесок. На площадке возле часовни много машин. В купальню и за святой водой очередь. Назойливо жужжат и кусают комары. Но Володя доволен, ему очень нравится молиться в этом месте. Здесь глубинная Россия, Святая Русь, тихая наша Родина. Выходим из источника одухотворенные, как из крещенской купели. Не хочется уезжать из царства тишины и благодати. «Понимаем с годами все боле, // что в какую б ни кинуло даль, // перелесок, овражек и поле // есть судьба наша, боль и печаль». Так писал Володя в своих стихах.
Возвращаемся тихие и умиротворенные…
А вечером над поселком встала двойная радуга. Уставший от долгой езды в машине с согнутыми в коленях больными ногами, Володя выпил с устатку и теперь сладко спал на своей кровати. Галина с моими сыновьями Антоном и Мишей пасли Чагу, а я во дворе хлопотал с мангалом. Сначала были вспышки зарниц. Их можно увидеть только на природе или в деревне. И вдруг на небе появляется яркая семицветная радуга, а чуть выше над ней — еще одна. Сначала любуюсь, а потом спохватываюсь и бегу в дом за фотоаппаратом. Радужные арки стоят долго, не пропадают. Делаю несколько снимков и снова любуюсь. Две эти радуги долго стояли над селом, над полями и лесами, над рекой Иргиз, над Русью — и радость велия входила в сердце. Православная Русь отмечала 1020 лет со дня своего Крещения князем Владимиром. И если первая радуга была символом Завета Бога с человеком, то вторая была для меня символом Его Завета с русским народом-Богоносцем, до сих пор хранящим веру Православную как «драгоценный бисер», как самую великую свою святыню.
За столом Володя любил расслабиться и потравить байки, он ощущал себя в такие минуты своим среди своих. Наделенный замечательным чувством юмора, он с серьезным видом рассказывал о якобы происходивших с ним удивительных случаях, но рассказывал так, что невозможно было удержаться от смеха.
Мои сыновья до сих пор вспоминают его рассказы. Они сразу же полюбили Володю за простоту и веселый нрав. А старший Антон на следующее лето поехал гостить к Осиповым уже один. Возвратившись домой, он поведал мне случай, который свидетельствует о нашей тесной духовной связи с Володей. «Дядя Володя спал дома на кровати, а мы с тетей Галей были во дворе. Проснувшись, дядя Володя пришел к нам и говорит удивленно: «А где отец Сергий?». Мы с тетей Галей отвечаем, что отца Сергия и не было, что я приехал один. «Да как же! — возмутился дядя Володя. — Он только сейчас возле меня на кровати сидел, мы с ним долго разговаривали, он меня еще ругал, а потом встал и ушел. Вы меня обманываете, он, наверно, сегодня приехал, когда я спал». Видимо, настолько ярким было у него сонное видение, что показалось ему явью. Володя всегда просил моих молитв, и я сугубо молился за него.
Если бы не Владимир, вряд ли бы я вступил в Союз писателей России. Он позвонил мне на сотовый и после приветствия говорит: «Отец Сергий, как ты отнесешься к тому, чтобы вступить тебе в Союз писателей?». Для меня это было полной неожиданностью. «Володя, зачем мне это? Да и какой я писатель, я священник. Я и так пишу, публикуюсь, мне этого достаточно». Но Володя уверенным голосом, как о чем-то продуманном и уже решенном, продолжает: «Ты не понял. НАШИХ там должно быть больше. Мы должны везде утверждать Православие, об этом и Владыка говорит. Создадим Православную литературно-публицистическую группу, будем выезжать в районы и через художественное слово проповедовать людям Евангелие». Как было отказаться от такой прекрасной идеи?! Интересно, что в Москве в Союз писателей меня приняли семнадцатого марта, ровно на сороковой день после смерти Володи.
Володя не любил проволо́чек. Пока шел долгий поэтапный процесс принятия меня в российские писатели, его стараниями по благословению Архиепископа Сергия появилась литературно-публицистическая группа «Глас». В одной из поездок участвовал и я. Мы с Володей и еще одним поэтом, исполнителем народных песен Виктором Ивановичем Володиным, выступали перед учениками и учителями средней школы поселка Петра Дубрава. Надо было видеть, как после стихов, рассказов и песен загорелись глаза детей и взрослых. Нас долго не отпускали из школы…
«Небесный причал» — так называется последняя книга, которую Володя выпустил незадолго до того, как остановилось его сердце. Мне тоже довелось поучаствовать в ее издании. Правда, в полиграфическом отношении она получилась не очень удачной: мягкая обложка, мелкий неудобный шрифт. А вот содержание двух автобиографических повестей, собранных из мозаики воспоминаний и размышлений, трогает своей простотой и доверительностью. Но, к сожалению, Владимир Осипов как публицист в своих суждениях иногда бывал излишне резок и субъективен, не со всеми его суждениями можно согласиться. Есть в книге строки, которые не совсем справедливы, — имею в виду главы, посвященные судьбе нашей Церкви в лихолетье и Династии Романовых. Все же истинной стихией Владимира была поэзия, где он слушал голос своего сердца, а не разума.
В стихах Володя много писал о смерти. Кому-то это не нравилось: слишком печально, пессимистично. Но он писал о ней не как о расставании с жизнью, а как о неизбежном переходе в вечность и о предстоянии перед Богом, как о неизбежности держать ответ за свою земную жизнь, наполненную страстями и грехом. В декабре прошлого года, на Православной выставке, Володя сидел за отдельным столиком у стенда Самарской епархии, сам продавал свою последнюю книгу «Небесный причал». Он подарил мне целую пачку книг, чтобы я раздавал их своим знакомым. Одну подписал мне на память: «Дорогому другу отцу Сергию с благодарностью!». Володя умел быть щедрым и благодарным. Этот его автограф, датированный семнадцатым декабря — днем Великомученицы Варвары, стал для меня последним.
Через несколько дней мы увиделись с ним на епархиальном собрании. Володя рассказывал там о публикациях священнослужителей епархии в литературно-художественных изданиях, о работе группы «Глас», — как всегда, с критикой тех, кто не понимает важности «проповеди на паперти» посредством художественного слова.
В перерыве мы обсуждали с ним, в какой день после Рождества приехать в Майский, чтобы выступить в школе. Договорились, что он позвонит мне. Но звонка я так и не дождался. Володя сильно заболел, его бедные ноги гнили, причиняя ему невыносимые страдания…
В воскресенье, седьмого февраля, я совершал проскомидию перед Литургией. Сторож храма передал мне телефонограмму из епархии: «Скончался Владимир Ильич Осипов». Сначала до меня, пребывающего еще в молитве, не дошло: «Какой еще Владимир Ильич?». Перечитал снова — и тут сердце екнуло: «Да это же Володя! Как? Не может быть!». Мне не раз приходилось в своей жизни сталкиваться с дезинформацией, в том числе и про себя. Всякое бывает. Достал сотовый, вижу — непринятый вызов от Галины. Звоню: «Галина, неужели правда?». — «Да, отец Сергий, Володя умер сегодня в ночь, — слышу в трубке ее плачущий голос. — Готовился отметить день рождения, сегодня же заговенье на мясо (перед Великим Постом — о. С.Г.), приготовили козленка. Вечером Володя поужинал, лег спать — и всё. Сердце остановилось…». Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего новопреставленного Владимира! — вынимаю за него частичку из заупокойной просфоры, а потом молюсь на Литургии…
В понедельник с председателем Самарской писательской организации Александром Громовым и Антоном Жоголевым едем в Майский на похороны. Успеваем на отпевание. Там уже два священника: Большеглушицкий благочинный отец Алексий Белоцерковский и настоятель Свято-Никольского храма села Пестравка, почти мой однофамилец, отец Алексий Гусельщиков. После отпевания служу панихиду, читаем Псалтирь, опять служу панихиду. Не по-зимнему ярко и ласково светит в окно солнце. Володя лежит светлый и спокойный. Такое впечатление, что он очень устал и заснул, а сейчас вдруг откроет глаза, увидит нас и радостно скажет: «Как хорошо, что вы ко мне приехали, пойдемте за стол».
На улице сильный мороз. Кладбище на юру. Земля глубоко промерзла, могилу вырыли с большим трудом. Служу панихиду. Говорим прощальные слова. Поднимаю голову в небо. «Смотрите!» — громко обращаюсь ко всем присутствующим. Над поселком летают реактивные самолеты. Один пролетел вдоль, другой поперек, в прозрачной голубизне неба образовался огромный белый крест. Володя не хочет от нас уходить — могила мала. Приходится подкапывать. Тридцатиградусный мороз, ветер. Мы мерзнем. Наконец я беру лопату, крестообразно бросаю землю на опущенный в могилу гроб: «Господня земля, исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней». В небе снова пролетают самолеты и образуют еще один белый крест. Вот он, твой Небесный причал, Володя! Нам до него еще идти и идти. А ты уже там. И здесь, рядом с нами: в своих стихах, рассказах, статьях, фильмах, в наших воспоминаниях. «Там свидимся — Бог милостив и прост».
Вечная тебе память и Царство Небесное!
- Протоиерей Сергий Гусельников
- 20.08.2010
См. также:
