"Нечаянная радость"

В Самаре по благословению Архиепископа Самарского и Сызранского Сергия вышла новая книга стихов замечательного Православного поэта Владимира Осипова. Эта книга называется "Нечаянная радость", и мы надеемся, что встреча с настоящей поэзией станет нечаянной радостью для наших интернет-читателей. Владимир Осипов — постоянный автор нашей газеты, почти все стихи, представленные в сборнике, в разные годы публиковались на страницах "Благовеста" и "Лампады". Мы предлагаем вашему вниманию подборку стихов Осипова из новой книги.


Перед книгой

Антону Жоголеву

Вот так прожить — без предисловий,
неброско, как бы между строк;
но — звездный отблеск в изголовье,
пока еще не вышел срок.
Вот так прожить, Господним летом — 
как на полях черновика.
Мир полнится закатным светом,
и поглощает свет река.
Долина застится туманом.
Какие дивные места!
Путь — от кургана до кургана
и от креста и до креста.
Путь до родимого погоста.
Рубеж незримый перешли.
А за спиною — версты, версты
родной исхоженной земли.
А за спиною — пол-России…
Какой бурьян среди могил!
Все получили, что просили.
Свет невечерний озарил.


+++
Вспоминаю все чаще и чаще
на вокзалах, среди толкотни,
тишиною звенящие чащи
и осенние теплые дни.

Солнца свет, отраженный в окошке.
Дым над речкой. Большой огород.
Тетя Настя копает картошку
и негромкую песню поет.

И негромкая родина слышит.
Догорает негромкий закат.
Ветер ивы над речкой колышет.
Птицы низко над полем летят.

И близки просветленные дали.
Далеки безконечно снега.
Детство. Осень. Все только в начале.
Будто дремлют на поле стога.

Вспоминаю — и светит окошко,
щедро платит за труд огород.
Тетя Настя копает картошку
и негромкую песню поет.


+++
Это время еще отзовется
гулким эхом далекой вины;
черный ворон непрошеный вьется
над простором великой страны.

Черный ворон; пустая дорога,
ковыли, ковыли, ковыли.
Ни души в захолустье убогом,
только тень промелькнула вдали.

Только тень. Только странные
всхлипы,
будто слышу вдали голоса.
Никого. Над равниной великой
опускаются небеса.

На суглинистом косогоре
скупо пахнет полынь-лебедой…
Это даже не мука, не горе — 
тянет сумраком, гарью, бедой.

Только что там?.. За облаком пыли — 
даже взглядом всего не объять — 
из далекой и сказочной были
поднимается вечная рать.

На востоке, за дальним угором,
негасимый возносится свет — 
это праведный меч Святогора,
это скачет с копьем Пересвет.

И сияет зарницами небо,
наступает великая тишь — 
это лики Бориса и Глеба!
Черный ворон, куда ты летишь?

Время — близко. И Русская слава
снова встанет за други свои…
Что ты вьешься над нами,
кровавый?
Черный ворон, — мы не твои.


На русском рубеже

Ст. Куняеву

Мы вновь на поле Куликовом.
Как ощетинилась орда!
Зарницы в сумраке суровом,
и красная в реке вода.

Засадный полк еще в засаде,
и гибнет полк передовой.
И суть не в славе, не в награде — 
я в Черной сотне рядовой.

Я в Черной сотне. Слава Богу — 
аз есмь на ратном рубеже.
И в сердце свет, а не тревога,
успокоение в душе.

И с нами Спас Нерукотворный,
хранитель праведных побед.
Я в Черной сотне самый черный,
чернее — только Пересвет.


Вокзал

И в захолустье на вокзале,
где жизнь сурова и груба,
у каждого свои печали,
у каждого своя судьба.
Здесь столько разного народа
жует, читает, курит, спит…
А мимо,
не сбавляя хода,
курьерский мчится и гремит.
Но каждый лик мне очень важен.
Почувствую — не одинок,
когда старик угрюмый скажет:
— Вздремни, я разбужу, сынок.
А в горле ком тяжелый встанет,
но думы — горше и светлей,
когда уборщица вдруг взглянет
глазами матери моей.
Зал ожиданья мал и душен,
но я привыкну,
а потом
так хорошо сквозь дрему слушать,
как воет вьюга за окном.


+++
Человека схоронили.
В доме пусто и светло.
Словно в сказке: "Жили-были…"
Жили, были — все прошло.
Человека схоронили
под протяжный плач родни.
На поминках ели, пили,
говорили:
— Мы одни…
Мы одни,
и как нам дальше?
Полно, бабка, голосить,
завтра надо встать пораньше,
снова печку затопить,
снова в доме прибираться,
у калитки почту ждать,
снова плакать и смеяться,
внуков в школу провожать.
Ночь приглушит наши боли,
стихнет шумный переезд,
и не вскрикнет птица в поле,
и не скрипнет крепкий крест.


+++
Как странно, как холодно, как хорошо.
Поплыли над речкой откосы.
И лето Господне как будто прошло.
Но утром на травушке — росы.

Как будто, как будто, как будто душа
уже отлетела навеки.
Но жизнь безконечно еще хороша,
и стынут притихшие реки.

Какая над миром легла тишина
назревшая, словно прохлада.
И женщина эта — совсем не жена:
осенняя жизни услада.

Но будем, но будем, но будем чисты,
о самом святом безпокоясь.
"До первой, до первой, до первой звезды", — 
твердит подъезжающий поезд.

И счастья, что длится последущий миг,
и все мы — пред вечным покоем;
и встречного поезда гаснущий крик;
и снова — туман над рекою.


Вечеря

Я ночью шел со станции.
Во мгле
ни зги не видел,
чувствовал усталость,
а сердце от предчувствия сжималось,
казалось, что один я на земле.
Но заприметил робкий огонек.
Приблизился. Вошел. Меня здесь ждали.
Мужчины стол неспешно накрывали.
Услышал:
— Проходи. Совсем промок.
Я обернулся: да, Искариот.
Он плащ мой мокрый
над огнем развесил.
Он был не то чтобы
приветлив, весел,
но искривил полуулыбкой рот.
Меня здесь посадили у огня,
и жизнь мою передо мной листали,
и ни одной ошибки не прощали,
и знали все — до строчки — про меня.
А я еще надеялся, что бред,
что это сон — и стоит лишь проснуться…
— Тебе уже отсюда не вернуться, — 
сказал Искариот. — Возврата нет.
Но встал Учитель,
в тишине сказал:
— Ты сам пришел,
но мы тебя здесь ждали.
И здесь предел твоих земных печалей.
Но это не последний твой причал.
И не мечтай о Золотой горе — 
не про тебя.
Но с нами на рассвете,
когда утихнет этот гиблый ветер,
отправишься.
И рано, на заре,
мы тронулись.
Опаздывать нельзя.
Едва приметна торная дорога;
Иуда задержался у порога…
И вновь манила скользкая стезя.


Инок

То ли лики, то ли лица;
и мгновенья — как года.
Ничего он не боится,
кроме Страшного суда.
Ничего ему не надо,
кроме кельи и свечи.
Это — Божия отрада
в тихой благостной ночи.


Встреча

По степи, в тумане и тревоге
путь мой неприкаянный лежит.
И меня встречает на дороге
вечною тоскою Вечный Жид.
Он со мною делится сивухой
и табак подмокший мне сует,
шепчет доверительно на ухо,
что уже давно меня здесь ждет.
Агасфер скулит:
— Пойдем, заглянем,
посидим у вечного огня,
всех,
прошедших мимо,
мы помянем,
чтобы помянули и меня
хоть когда-нибудь — за это выпьем:
мертвым быть хочу, устал, устал…
Ветер завывает хриплой выпью,
ветер отверзает мне уста:
— Агасфер! иди своей дорогой,
я похмелье сам перетерплю.
-…Ну, ступай. Господь тебе в подмогу!
Я один печурку затоплю.
Разминая комья черной грязи
матушки моей родной — земли,
в безконечной скорби и проказе
в мрак ушел — как бы века прошли.
Я опять иду моей дорогой,
долгим неприкаянным путем,
всей душою обращаясь к Богу,
только помня, что вдвоем идем
с тем, кто просит смерти и прощенья,
по одной дороге, в ту же тьму.
"Господи! даруй всем утешенье.
Господи! будь милостив к нему".


Сирота

Жил, как надо, — 
как Бог на душу напишет.
За оградой
чернобыль в потемках дышит.
За оградой
тишина и благодать.
Жил, как надо:
"Че назавтрева гадать!"
Первопутком
до Сарова, до соседнего ль села
третьи сутки
путь-дороженька вела.
"Эх, родимый,
Христа ради угощеньице прими…"
Нелюдимый
между небом и людьми.
"Бог услышит
и че надобно, родимые, пошлет".
Тихо дышит
чернобыль, и дождик льет.
Всю Россию,
всю сторонушку родную исходил…
Голосили
тихо бабы; дождик лил.
Обрядили
в схиму строгую монахи сироту;
проводили
за высокую незримую черту.
И, взыскуя,
принял странника последний тот вокзал.
…Вот такую
мне историю бродяга рассказал.


+++
Вот и кончилось все — 
ничего мне как будто не надо.
Вот и кончилось все — 
мне и горе теперь — не беда.
Время движется вспять — 
целина вместо старого сада.
Я порошей иду, а за мной — 
ни следа, ни следа.

А следы — предо мной,
и за мною они исчезают,
за густым снегопадом валит
огневой листопад.
"Отпусти долги наши…" — 
и верится, что отпускает.
Вот и кончилось все — 
на восход наползает закат.

Дождь срывается в небо;
с погоста несут моих близких,
вместо тризны — крещенье,
веселое бродит вино.
Тихо светится мгла,
тучи движутся скорбно и низко.
Но ведь кончилось все — 
мне теперь все равно, все равно.

"Отпусти прегрешенья…"
Неужто и вправду отпустит?
Время тает в пространстве,
пространство во времени спит.
Где начало мое? Где моя
поднебесная пустынь?
— Вот и все началось! — 
неродившийся мальчик кричит.


+++
Мироточение иконы…
Неужто будем спасены?
Незримых колоколен звоны.
Мироточение страны.
Каким предстану перед Богом?
Я жил — как жил,
я жил — терпел,
по гиблым исходил дорогам
весь Богородицын удел,
несла неведомая сила,
не оставляя даже вех…
К Небесному Ерусалиму
дорога повернула вверх.
Из-под воды всплывает Китеж
отпущенною вдруг виной;
имеешь очи — да увидишь,
что свете тихий над страной,
что родина в осеннем блеске,
в прохладе праздничных лесов…
На небе проступают фрески
и Богородицын Покров.
Но виден Лик Пречистой строгий — 
Ее печаль и торжество — 
лишь тем смиренным и убогим,
кому не надо ничего,
кто и за боль восславит Бога,
кому и мука дорога…
Все круче вверх берет дорога,
и вечные метут снега.


+++
Он совсем не нашего села
и совсем не нашего народа.
Родина великая — мала.
На исходе времена и годы.
По проселкам вековым бредет,
обходя поля, леса и долы,
сирым странником из года в год
добрый и отзывчивый Никола.
А в округе морок, стон, и срам,
и веселье падшего народа,
а Никола ходит по церквам
и стоит на паперти у входа.
Не такое было на веку — 
хлеба кус да вкус слезы, как соли.
Тесно жмутся дети к старику,
будто не желая лучшей доли.
И опять — дороги и поля
третьего удела Приснодевы.
Милая осенняя земля,
древние раздольные напевы.
Поезда и корабли гудут,
ветры завывают, не стихая.
И опять — неправый скорый суд,
бедные слепые вертухаи.
Но Николе даже век — не срок,
хлеба кус да вкус родимой соли.
Снова пыль исхоженных дорог,
будто и не знает лучшей доли.
Как его по нашим селам ждут!
Он стучит в неяркие оконца,
и его встречает бедный люд
и пускает на ночь Чудотворца.


+++
"Будет мор, и будет очищенье.
Станут пищей липа-лебеда.
И не каждый вымолит прощенье.
После Пасхи грянут холода.
По миру пойдут слепцы-калики,
Странная наступит тишина.
Просветлеют на иконах лики,
Как предупреждали письмена.
Время близко. Холод сменит стужа.
Только не покроет снег жнивье,
Видишь, как стоглаво кружит, кружит,
Предвкушая падаль, воронье
И кричит истошно-оглашенно…"
Вот такой подслушал разговор.
Время близко. Сердце сокрушенно.
"Будет очищенье, будет мор…"


+++
Мне чужого не надо,
Мне б свое донести.
Где ты, малое стадо?
Заповедны пути.
Тихий свет Санаксара
Средь мордовских лесов;
С колоколенки старой
Слышен вечности зов.
Вековая обитель
Нас смиренно зовет;
Здесь незримо Спаситель
Тихий свет бережет.
Первозданное небо
И нездешний приют;
Не насущным лишь хлебом — 
Здесь иначе живут.
Здесь иначе, иначе;
Непорочная Русь;
Тихо иволга плачет;
Тайн Святых причащусь.
Насказанные звуки
И великий покой.
Сколько веры и муки!
Монастырь над рекой.
Но врата эти узки.
Что в дорогу возьму?
…И лампады свет тусклый,
побеждающий тьму.


+++
Отлегло, отошло, отболело,
Я вдоль моря иду не спеша.
Успокоилось бренное тело,
Но чего-то все ищет душа.

cм. также:

Владимир Осипов

22.10.2004