Хапок

Из семейных преданий.

Осень шуршала под ногами опавшей листвой. Тимоша с радостью слушал ее прощальный шепот, стараясь поддевать носками ботинок ворохи разноцветных листьев. Дед тоже с удовольствием подставлял лицо все еще греющим лучам неяркого осеннего солнца. Они возвращались из школы.
Путь был неблизкий, поэтому дед не стал возражать, когда Тимоша принялся за недоеденную в школе булочку. Она была обсыпана маком, белоснежной сахарной глазурью и вкусно пахла ванилью.
— А когда я был таким, как ты, я и представить не мог, что есть на свете такие булочки, — сказал дед.
— Как это? Почему? — удивился Тимоша и даже вытер кулаком измазанные маком и сахаром губы.
— Да, вот так, мой милый, — вздохнул дед, — война была. Не только булок, черного-то хлеба не ели вдосталь.
Какое-то время дед шел молча. На всю жизнь врезалось в его память голодное и холодное военное детство, он помнил его как вчерашний день. В школу ходили не потому, что хотелось учиться или кто-то заставлял. Дома никого не было. Отец — на фронте, мать работала по двенадцать часов в сутки. Просто в школе, в толпе было немного теплее. А главное, каждый день можно было получить маленький кусочек хлеба.
— Тимоша, знаешь, какой хлеб был в войну? — нарушил молчание дед. — Черный-черный и мокрый, казалось, сожмешь его — и вода польется.
Тимоша с удовольствием уплетал булку. Дед снова погрузился в воспоминания. Во время третьего урока дежурный в сопровождении завуча или какого-нибудь свободного учителя приносил в класс поднос с горкой нарезанного маленькими кусочками желанного хлеба. Дверь еще только открывалась, а уже кто-то громко кричал: «Хапок!»
Голодные мальчишки мигом вскакивали и кидались к этому подносу.
— А Лешка вскакивал на парту и щучкой нырял в копошащуюся толпу, — с улыбкой вспомнил дед худющего, юркого Лешку.
Поравнявшись с урной, Тимоша ловко забросил в нее недоеденный кусочек булочки, на котором уже не было сахарной глазури.
— Тимоша, да разве можно хлеб бросать?! — возмутился дед. — Уж лучше бы птичкам раскрошил. А ты — в урну!..
— Подумаешь, дедуль, там же совсем чуть-чуть осталось, — стал оправдываться мальчик.
— Эх ты, «чуть-чуть», — сердито передразнил дед внука. — Это же хлеб!
Он разволновался и поспешно достал из бокового кармана пиджака валидол.
— Дедуль, дедуль, не расстраивайся, — заканючил Тимоша, — я больше не буду.
— В войну мы крошечку хлеба боялись уронить, — чуть спокойнее сказал дед.
Он помнил, что долгожданный крохотный кусочек школьного хлеба не только не насыщал, а даже усиливал чувство голода.
— А ты знаешь, Тимоша, что Господь наш Иисус Христос сказал о Себе? Он сказал: «Я есмь хлеб жизни» (Ин. 6, 35). — Взяв мальчика за руку, дед продолжил: — Хлеб для жизни человека — самое главное. Как Иисус Христос — для вечной жизни. Запомни: если Сам Господь назвал Себя хлебом, мы должны перед нашим земным хлебом благоговеть. Есть такая поговорка: «Ищи, как хлеба ищут…» Это значит — ищи отчаянно, без устали, не отвлекаясь.
Вечером, когда Тимоша уже лежал в постели, к нему зашел дед.
— Я хочу тебе кое-что рассказать, — сказал он внуку, удобнее устраиваясь на краю кровати. — Во время войны нам в школе один раз в день давали по кусочку черного хлеба, — начал дед. — Мы, конечно, все сразу кидались к подносу, хватали кто сколько сможет, а Санька Гудков — мы звали его Гудок — никогда не лез в толпу. Через минуту поднос был уже пуст, только в середине, к нашему изумлению, всегда лежал один нетронутый кусочек. Тогда Санька спокойно подходил и забирал свою порцию.
Дед остановился. С подушки доносилось тихое Тимошино посапывание.
«Устал, наверное, набегался, да уроков много задали», — успокоил себя дед.
Он остался сидеть в полутемной комнате. Воспоминания размягчили и разбередили его сердце. Он хорошо помнил свой класс с газетами на партах вместо тетрадей, растерянную учительницу у доски, отталкивающие друг друга локти, хватающие руки и сиротливый кусочек на подносе. Белобрысый, голубоглазый Санька в ответ на расспросы одноклассников, как это у него так получается, отмалчивался и несмело пожимал плечами.
Один раз на подносе осталось целых два кусочка хлеба, и Санька с какой-то блаженной улыбкой тихо подошел и забрал их. Тут уж ребята не выдержали — они прижали его к стенке и горланили, что побьют, если он не скажет секрет. Тогда Санька смущенно выдавил:
— А я молился.
Толпа чуть отступила, сзади кто-то удивленно свистнул. Только Лешка схватил Саньку за ворот заштопанного свитера и хотел заорать, но почему-то подавился и громко просипел:
— А почему сегодня два хапка?
Санька потянул худую шею в сторону от кулака и тоже прошептал:
— А я еще за бабушку просил — она совсем ослабла.
Все знали, что он живет вдвоем с бабушкой; отец — на фронте, а что с его матерью — никто не знал.
— Плохо ты просил Бога, надо было колбаски попросить, — съязвил Аркашка. Но все так посмотрели на него, что Аркашка тут же ретировался.
Дед вспомнил притихшие лица ребят и свое незнакомое тогда чувство уважения к Саньке. С тех пор они стали самыми близкими друзьями на всю жизнь.
Дед тяжело вздохнул: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Александра».
Уже пять лет не было с ним его друга Саньки. Он погладил чуть взмокшую головку внука.
— Когда-нибудь я расскажу тебе о своем лучшем друге, — прошептал дед, заботливо поправляя сползшее одеяло, и с грустью подумал: — Если успею.

Рис. Валерия Спиридонова.

Наталия Тимофеева

с. Кинель-Черкассы Самарской области

13.10.2006