Дорожка к матушке Марии

С келейницей матушки Марии я познакомился задолго до знакомства с самой старицей. Именно с ней, Евгенией Илларионовной Мавринской (монахиней Евгенией) я и посетил матушку в Кинель-Черкассах, в той маленькой, но такой уютной сторожке.

Все мы, а нас было четверо, впервые посетили нашу будущую духовную мать, нашу наставницу и хранительницу. Честно признаться, я ехал туда и со страхом, и с надеждой, боялся обличения своих тяжких грехов, да и не надеялся на радушный прием.

Но все прошло именно так, как говорил мой шурин Сергей, ныне отец Сергий Гусельников: матушка встретила нас как родных, и та неловкость от первого общения улетучилась за полчаса. В ней я увидел бабушку, добрую, мудрую, которой у меня никогда не было, такой она для меня и осталась до конца своих дней и по успении, родной и близкой.

Виктора Горбачева матушка любя называла дьяконом.

Она рассказала мне, перелистывая букварь, всю мою жизнь от рождения, и хотя не все было понятно, основное я понял.

Ни до, ни после я не встречал человека, который так бы к себе располагал. Она, в частности, рассказала мне о моей бережливости к расходованию электроэнергии, и я спросил: «А что, матушка, не надо экономить?» Она ответила: «Надо».

Тогда же она, наверное, на всю жизнь благословила меня не слушать женщин, и странно, когда я об этом забывал, всегда попадал впросак.

Так и открылась моя дорожка к матушке Марии Ивановне. Конечно, гораздо больше с ней общались моя жена Галина и Евгения, которую с первой встречи матушка выделила, сказав непонятные слова: «Все мое возьмешь, мои туфли оденешь». Я же по своей лености редко посещал матушку, да и общество женщин меня стесняло. Однажды в поездке к матушке я был очень раздражен на Евгению и женщин, ехавших с нами, ибо меня часто просили сделать то одно, то другое, и у меня разболелась голова, что со мной бывало.

Но на этот раз по приезде к матушке состояние мое ухудшилось настолько, что мне уже было ни до кого и ни до чего. Открылась рвота, и все это продолжалось в течение дня, я был в полуобморочном состоянии и лежал на досках во дворе храма.

В порядок стал приходить к вечеру, часам к четырем, когда уже нужно было собираться назад.

Я подошел к сторожке и, услышав чтение акафиста батюшке Серафиму Саровскому, остановился в дверях.

Акафист читали по очереди, а очередность спрашивали у матушки. И тут матушка подняла голову и сказала: «Дайте дьякону, пусть читает», - все обернулись ко мне, и я тоже обернулся, ища дьякона, но матушка указала на меня, и это до сих пор для меня загадка. После чтения я почувствовал себя бодрым и счастливым, домой ехал, словно летел на крыльях.

Впервые читая для матушки, я улавливал совершенно иной смысл, были совершенно иные переживания, и это осталось. А читал я и Псалтирь, и Евангелие, и помногу; когда не замечаешь времени, с удивлением открываешь смысл прочитанного.

Более близко общались мы с матушкой, когда за ней стала ухаживать Евгения. Как-то в Ташле у матушки спросили: «Поедешь с нами?» - «Нет, хлеба еще мало (молитвы)», - ответила она. Так мы и молились, и молились окружающие, а уже в следующий приезд она взяла инициативу на себя и села в машину, на которой приехала Евгения, хотя и не видела ее. Шофер, привезший Евгению, был в шоке! Он впервые видел матушку, а она выбрала именно его машину из десятка и более, удивительно!

За день прочитывал Псалтирь и еще несчетно много глав Евангелия и не уставал. Матушка однажды достала четки и, показав их мне, спросила: «Знаешь, что это?» Я ответил: «Да, знаю». А четки у меня были свои, но я по ним не молился, что-то сдерживало.

Порой думал: куда же их летом прятать, а мирянам обязательно нужно это делать... А вот матушка и показала, как нужно молиться, а затем, убрав в рукав, показала, как нужно прятать.

На другой день, надев четки и спрятав их в рукав, я пришел к матушкам. Мария Ивановна взяла меня именно за рукав с четками и, поглядев на меня своими лучистыми глазами, сказала: «Хорошо спрятал». Так и осталось на мне ее благословение, хотя у многих она четки, наоборот, забирала, даже у монашествующих, мне же подтвердила это свое благословение молиться по четкам в последнюю нашу встречу, когда она взяла у меня четки и, подержав их, вернула. И в этом тоже для меня загадка.

Однажды я пришел с головной болью, которой страдал довольно часто, матушка заметила: «Без шляпы ходит», - и велела дать мне конфетку, и голова прошла.

Однажды матушке нажали большую кружку морковного сока, она, отпив, взяла батон и накрошила в нее. На вопрос келейницы, что она делает и кому это, ответила: «Дьякон придет и выпьет». Мне позвонили, и я пришел, но сказал: «Переспросите, может, это не мне?» Но матушка твердо указала на меня. И это тоже загадка для меня.

Однажды, интересуясь урожаем, спрашиваем, надо ли сажать картошку. «Надо, был ответ. Он землю вам даст, вы и сажайте...»

«Он» - это мой тесть. Осенью, несмотря на засуху, урожай у нас был хороший, а рядом гораздо хуже.

Собираемся ехать в Оптину пустынь, зарплату и отпускные задерживают, не знаю, что делать, матушка утешает: все будет хорошо, - чудом получаю деньги в день отпуска.

В Оптиной пустыни жду приезда матушки, это ее первое посещение монастыря, многие ее заочно не воспринимают, а у меня заветное желание побывать в братской трапезной, в монашеской келье и приложиться к открытым мощам отца Амвросия, но ничего этого нет и в помине. Приезд матушки - и скептики повержены, всеобщий восторг! Все мои чаяния сбываются в течение дня. Дивны дела Твои, Господи!

Однажды перед отъездом в Оптину пустынь сидим у матушки и беседуем, она пристально смотрит сначала на послушника с Оптиной - он с большой окладистой бородой, - затем на меня и говорит: «У этого голубоглазого борода большая, а у молодого человека нет», - и, сделав движение пальцами, словно ножницами, она как бы отрезает ему часть бороды, говоря: «Вот столько отрезать ему, а этому дать».

Я, понимая духовный смысл сказанного, все же думаю: какая там борода, я и усов-то не носил. Матушка прерывает мои размышления, коснувшись меня рукой и похлопывая, приговаривает: «Хорошая будет борода, хорошая».

Выполняю послушание не бреюсь, и что же?! У послушника полезла борода клочками, и пока мы доехали до Оптины, борода укоротилась до матушкиной отметки, а у меня подросла, так и ношу с тех пор матушкин подарок.

Однажды, уходя в отпуск, весной задумываю купить пуховик или что-нибудь в зиму, а затем решаю, что покупку можно отложить до осени.

Сидим у матушки, она ходит, молится, занимается своими делами и вдруг неожиданно берет меня за руку и говорит: «Денег много получишь, купи себе пальто». Получаю деньги и иду в магазин «Колизей», покупаю очень дешево и достаточно добротную вещь, по осени проверяю - подобные пуховики уже стоят в три раза дороже, а зарплату нам, надо заметить, задержали на два месяца.

Зимой молимся на улице, читаем Псалтирь, Евангелие и, замерзнув, идем домой. Через короткое время матушка забезпокоилась и снова просится на улицу. Мы в недоумении, но решаем идти. Выходим на улицу и видим, что стоит пожилая женщина и читает акафист Божией Матери. Увидев нас, она подошла под благословение к матушке, задала вопросы со смирением и ушла (к сожалению, это было редкостью).

Оглядываясь на все это, думаю: что для меня значит матушка? Наверное, все самое главное, что произошло в моей жизни, связано с ней. Она укрепила во мне веру в Господа и научила не бояться ничего.

Сейчас, когда я слышу от людей, что матушка «больше любила его или ее», понимаю, что это правда, ибо так всем и казалось при общении с матушкой. Ибо велико было ее смирение! Но помню и то, что, когда одна женщина просила взять ее в духовные чада, матушка промолчала; я думал, что она не расслышала, но и на повторный вопрос было молчание. Садимся в машину у церкви Петра и Павла, к нам подбегают люди, окружают, стоит шум, скромно одетые две женщины просят: «Матушка, возьмешь нас своими чадами?» Матушка уже из машины отвечает громко: «Возьму, возьму!..»

Я тогда делаю вывод: матушка не человекоугодница, она и обличительница. «Матушка, помолитесь!» - и одна женщина протягивает ей сто рублей. Матушка берет. «А что, вы мне дали рубль, да?..» Скромная женщина подает рубль, ей неловко, что она не в состоянии дать больше, но матушка, взяв, говорит: «Что, десять рублей дали, да?» - «Нет, рубль» - «Десять», - не соглашается матушка. В уме у меня невольно возникает мысль о двух лептах вдовицы евангельских.

Часто, очень часто она велела дать денег кому-либо и называла конкретную сумму и люди сознавались, что именно столько им было нужно на какое-то богоугодное дело.

Хочется сказать и о ее келейницах и хожалках. Всем им было тяжело от искушений и от всех нас, которые порой были чересчур эгоистичны. Наиболее тяжелое бремя легло на плечи монахини Евгении, от нас за нее должна быть молитва и низкий поклон за то, что матушка, хотя бы в последние годы пожила так, как мы, мирские, считаем, должно быть, а на все да будет воля Божия.

Вспоминаю о последних поездках к матушке в Оптину пустынь.

В последний ее приезд в Самару она сказала, что никогда больше сюда не приедет. «А мы, матушка, будем к тебе приезжать?» - «Да, да...» Я был озадачен, понимая, что ну раз в году, в отпуск еще смогу приехать и все, но по молитвам матушки бывал чаще. На работе на один день отпроситься проблема, а тут неделю! В 1999 году на 8 марта матушка по телефону непреклонно говорит: «Приезжайте!» - «А на работе отпустят?» - «Да... Да...» - «Может, взять бюллетень?» - «Нет, так отпустят». Даю заявление на отгулы, и прораб без лишних слов подписывает. Я мысленно благодарю матушку.

Ехали на машине в гололед, со скоростью 120 километров в час. Нас закружило на шоссе и после нескольких разворотов плавно опустило в снег в ближайший кювет. Выбрались достаточно быстро, не было ни одной царапины на машине, и мы остались целы. По приезде келейница Евгения спрашивает, почему так долго ехали. Объясняем. Она говорит, что матушка молилась весь день и только недавно сказала: «Слава Богу, можно идти спать». Так хранила она нас, своих духовных чад, и не только нас, а многих. В последний мой приезд, при жизни матушки, я все же больше помогал в хозяйстве, чем в духовном делании. Читать Псалтирь и Евангелие приходили монашествующие, и мне не оставалось на это времени. Но в последний вечер перед отъездом я прочитал почти семь кафизм, стоя на коленях у диванчика матушки. Матушка тоже встала рядом на колени, уже по прочтении более половины кафизм, а я и не замечал. Зашедший послушник вывел меня из молитвенного состояния возгласом: «Мать Евгения, матушка вместе с ним стоит на коленях!»

На дорогу я получил от матушки благословение, но что-то удерживало меня, была какая-то непонятная тревога и тоска.

Я видел матушку в последний раз.

На вокзале было много народу, несмотря на ранний час, билетов не оказалось. Матушка сказала, что билет будет. Вдруг слышу: «Возьмет кто-нибудь один билет до Самары, через Ряжск, в купе?» Пробираюсь, и билет достается мне. Когда называют стоимость, я в изумлении: купейный по стоимости плацкарта! Это матушкина молитва! В Ряжске пересаживаюсь в купейный вагон. Проводники определяют меня в первое купе, открываю дверь – двухместное купе и никого нет. Опускаю полку и снова изумление: на меня смотрит икона Божьей Матери «Знамение». Так и ехал я один в купе до самой Самары по молитвам моей дорогой и любимой матушки.

Слава силе Твоей, Господи! Счастлив я тем, что был с матушкой и проводил ее в последний путь.

Матушка Мария, молись за меня, грешного Виктора.

Виктор Горбачев, г. Самара.