«Я не телевизионный человек…»

Мой разговор с ведущим программы «Однако» на ОРТ Михаилом Леонтьевым состоялся в небольшом ресторанчике «Твин Пикс», что появился совсем рядом с корпусами Останкинского телецентра.
В соседних «закутках» гремели вилки и рюмки, но нашей беседе они почти не мешали. Отведенные мэтром для интервью сорок минут таяли за чашкой зеленого чая совсем незаметно…
— Михаил Владимирович, вас знают как известного тележурналиста, который освещает политические темы. Но на недавних Рождественских чтениях на секции Православной журналистики вам присудили приз «Золотое перо»… Как давно в вашу жизнь вошла Православная Церковь?
— Это все начиналось постепенно. Я происхожу из абсолютно атеистической семьи. В дедах и бабушках у меня даже были старые большевики. В молодости я был, в общем-то, тихим диссидентом, и, естественно, интерес к Традиции, к Культуре, к Основам носил больше интеллектуальный характер. Но, к счастью, как-то постепенно все это в меня вошло. А вот креститься, уже будучи внутри человеком верующим, очень долго как-то не мог. Поэтому крестился я уже в достаточно зрелом возрасте. Мне кажется, что есть нечто хорошее вот в таком спокойном, сознательном отношении к вере, хотя я очень завидую людям, которые крещены с детства. Это совсем другая вера — она, конечно же, богаче. Мои дети, во всяком случае, сейчас этим не обделены.
— Как вы оцениваете уровень современной информационной политики Русской Православной Церкви? Чего нам не хватает сегодня в пропаганде Православного мировоззрения?
— Нам очень сильно не хватает того, что называется прозелитизмом. Если мы считаем себя верующими Православными Христианами, то мы должны понимать, что наша Церковь дает благодать, дает спасение, и мы не можем лишать возможности других людей спасти свои души.
И второй момент. В советские годы Церковь была интеллектуально ослаблена. Она существовала в резервации. И должно было смениться поколение, чтобы вырастить Православных мыслителей, которые интеллектуально находятся на высшем уровне современной философской, догматической, теологической мысли. И они сейчас есть. На тех же Рождественских чтениях была презентация книги отца Филиппа (Симонова). В ней автор изложил и Православный, и научный взгляд на экономику, на социальную политику. Это блестящая книга очень сильного экономиста, доктора экономических наук. Издан этот труд Российской Академией наук. И это уровень, который уже набран.
Наш Патриарх Алексий очень аккуратно, очень бережно, очень осторожно ведет сейчас Церковь. А ведь ситуация была очень болезненная: было много людей, которые выполняли нецерковные задачи, с очень страшным разором в умах… Но, на мой взгляд, самый тяжелый период в восстановлении Церкви мы прошли максимально безболезненно. Насколько это возможно.
— Что такое, по-вашему, Православное телевидение? Нужно ли Православным людям стараться выжить в условиях современного «дикого телевидения» или им нужно все усилия кинуть на создание своего телевидения? Какой путь перспективнее?
— Я отнюдь не в восторге от современного телевидения. Наше телевидение — коммерческое, а коммерция и современный рынок ориентируется в сторону средних и низших вкусов, а не высших. Но даже на нашем телевидении, причем на самых больших эфирных каналах, представлена «Православная оппозиция». К примеру, хочу отметить сюжет, который в новостях у Петра Толстого, в недавней воскресной программе «Время», был сделан в память Архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Потрясающий сюжет. Есть третий канал — «Московия», который принимается не везде за пределами Московской области, но этот канал делают Православные люди. Это абсолютно светский канал, но который, тем не менее, говорит обо всем через призму Православного видения. Есть «Спас» — чудесный, по-моему, спутниковый канал. Очень важно, чтобы это было современное телевидение, направленное на любого зрителя, а не на человека, уже внутренне духовно подготовленного. По сути, это пропаганда.
— То есть телевидению нужно учитывать уровень расцерковленности основной массы населения России?
— У нас к Православным причисляют себя 80 процентов населения, при этом степень воцерковленности, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Но я хочу сказать, что у нас тенденция, противоположная тенденции в Европе и вообще на Западе. У нас воцерковленность народа растет. И не просто ощущение принадлежности к Православию, так сказать, внутренняя самоидентификация, а именно воцерковленность. Хотя, конечно, трудно от современного человека в массе своей ждать, что он будет серьезно воцерковлен.
Кстати, будет меняться, в связи с этой тенденцией на воцерковление, и телевидение, так как вряд ли оно само по себе очистится и станет духовно выше. Телевидение само по себе — это жанр низкопробный, он массовый, даже по сравнению с газетами. Он — популярный в смысле популистский. Но втройне ценно проявление настоящего Духа именно в этом формате. И ни в коем случае нельзя телевидение игнорировать. Потому что Церковь не должна изолироваться от общества. Она должна в нем существовать и духовно доминировать.
— Михаил Владимирович, как вы относитесь к мнению части Православных людей, что телевизор лучше не смотреть вообще, что он — «окно в преисподнюю»?
— Конечно, в этом есть доля истины. Но если говорить о моем отношении к телевидению, то я — человек, который живет политикой. Политика — это моя среда обитания и смысл деятельности. И для меня телевизор, конечно, важен. Во-первых, как инструмент, во-вторых, как отражение действительности, даже если это отражение неадекватное. Я — враг технического прогресса. Ни в чем, кроме автомобилей, самолетов… никакой пользы от технических новшеств я не вижу, но, к сожалению, мы не можем от прогресса абстрагироваться. С религиозной точки зрения идея прогресса вообще не имеет смысла. Но прогресс все-таки существует, и не потому, что в этом есть духовный смысл, а потому, что существует конкуренция, борьба за выживание. Если ты не будешь прогрессировать технически и вообще во всех смыслах прогрессировать, то тебя просто сомнут. И это относится не только к конкретному человеку, но и к группе, фирме, народу, нации и государству. А Русская Православная Церковь органически связана с Россией. Более того, на мой взгляд, лишь Церковь и придает смысл существованию нашей страны — России. И для будущего Святой Руси мы должны иметь в ней современные инструменты воздействия на общество и на сознание людей. Я ни в коей мере не хочу агитировать тех людей, которые телевизор не смотрят и заняты гораздо более важными делами — интеллектуальными, духовными, — всем немедленно нажать кнопку и уставиться в экран. Но нужно понимать, что в принципе наличие Православной аудитории у телевидения, безусловно, обладает и обратной силой. Телевидение ориентируется на те штампы массового сознания, которые уже существуют. Грубо говоря, если мы считаем, что телевидение вообще — это «окно в преисподнюю», то мы таким образом бросаем в эту «преисподнюю» огромную массу наших соотечественников, которые на это — увы! — уже сориентированы. Получаются какие-то катакомбы, но где же тогда миссия Церкви? Это все процесс долгий, не гладкий. Но, я думаю, мы доживем до того момента, когда телевидение перестанет быть чисто коммерческим. Это принципиально изменит ситуацию. Потому что сейчас телевидение — это борьба за рейтинг, за рекламу, борьба за рынок, за деньги, в конце концов. Сегодняшнее телевидение — не место для высокой культуры, для серьезной аналитики и торжества духовности. Не надо искать культуру в унитазе. Но, тем не менее, современное низкопробное телевидение тоже имеет свою нишу.
— Почему вы уже долгое время участвуете в ток-шоу на радио «Эхо Москвы», том радио, на котором поносится все русское и Православное? Какие цели вы ставите, участвуя в передачах этого радиоканала?
— Какие цели я ставлю, наверное, достаточно видно из того текста, который я там произношу. Целью я ставлю — работать с аудиторией, которая не охватывается другими форматами. Я считаю, что большинство этой аудитории не конченые люди, а некоторые из них просто наши. В силу разных обстоятельств радио «Эхо Москвы» является информационным лидером в России. Как источник информации оно сейчас безусловно лидирует. И поэтому многие люди предпочитают получать оперативную политическую информацию именно там. Я знаю, что у людей, которые находятся в реальной политике, в автомобиле включено в основном «Эхо Москвы». Это — площадка. А мы площадки сдавать не должны.
Понимаете, люди разные. Есть злобные сволочи — это отдельная категория людей, их, кстати, очень немного. А есть просто люди ошибающиеся, есть люди иначе воспитанные, с иначе выстроенной системой ценностей, и с ними надо разговаривать. И разговаривать с ними можно. Я рад тому, что наша Русская Церковь — одна из самых толерантных в мире, какую только можно себе представить. При том, что Она абсолютно ортодоксальна, Она и может себе позволить эту толерантность. Потому что эта толерантность никаким образом не меняет внутреннего содержания.
— Вы написали положительный отзыв на роман Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери». Это роман-предупреждение или просто хорошая футурологическая беллетристика?
— Лена Чудинова — человек очень верующий и просто беллетристикой не занималась никогда. Многие не поняли в этой книжке (некоторые не поняли специально, потому что задача такая была), что это роман не антиисламский. Это книжка скорее и в первую очередь о кризисе так называемой либеральной цивилизации, отказывающейся от Христианских ценностей. Об обреченности этой либеральной цивилизации. Лена — человек очень погруженный в западную культуру. Она в хорошем смысле западник, и она это чувствует тоньше и грамотнее. Книга, кстати, сделана абсолютно достоверно и научно-документально. По тем проблемам, по которым у нее были какие-то вопросы и сомнения, ее консультировали очень серьезные специалисты, там нет грубых «ляпов». Книга очень тщательно сделана, добротно. В этой книге, кстати, ничего оскорбительного для настоящих мусульман нет. Она, конечно, обидна для них, но не оскорбительна.
Вот, кстати, разница между этими пресловутыми датскими карикатурами, которые просто оскорбительны, и такими книгами, как роман Чудиновой. Карикатуры — кощунство в отношении людей верующих. Их авторы не понимают, что у людей может быть что-то святое. Очень характерна, кстати, реакция этих датских дегенератов: в качестве «альтернативы» они предложили опубликовать карикатуры на… Христа. Люди не понимают, что делают! Мусульманам совершенно безразлично, кого те еще собираются оскорблять карикатурами — Христиан, евреев… Оскорбили символы их веры. И это недопустимо, несмотря на то что ислам очень политизирован и очень ловко оборачивается в нужный момент политикой, а в нужный момент религией.
— А есть ли у вас своего рода заповедь, личное правило пользования телевидением? Может быть, и нас научите?
— Есть правило — «не навреди». Я вообще считаю, что на журналиста распространяются точно те же самые человеческие правила, которые распространяются на сантехника, врача, химика.
Все люди должны отвечать за свои поступки, поэтому известную формулу англосаксонской журналистики, что «журналист любой ценой должен всем и всегда доносить информацию о том, что он видит», я считаю глубоко неправильной. Не надо делать то, что по твоему глубокому внутреннему убеждению может нанести вред хорошим людям, правильной идее, собственной стране. Ты можешь ошибаться, это другой вопрос, но ты обязан это разумение в себе сохранять. Потому что ты не животное, а человек. В этом смысле я журналистику как профессию не люблю и не уважаю. Журналист — это такое вредное существо. Очень не хочется быть вредным существом. Я в этом не участвую.
— Это Православный подход, он гармонично вписывается в поведение обычного, нормального верующего человека.
— Ну вот и я говорю. Все говорят вот: «принципы журналистики», «журналистская этика»! Нет никакой отдельной этики и никаких отдельных правил для журналиста, и никаких, кстати, отдельных привилегий для них нет. Помните эти стоны про журналистов на войне. Журналисты на войне мешают людям: во-первых, в значительной степени осложняют жизнь солдатам, потому что они еще должны отвечать и за то, чтобы с этими журналистами ничего не случилось. Во-вторых, свой так называемый журналистский долг они выполняют за деньги, на порядки превышающие те, что имеет средний русский офицер. Поэтому журналисты должны испытывать колоссальное стеснение, даже комплекс неполноценности от одного только сравнения себя с людьми воюющими и умирающими за свою Родину.
К счастью, у той категории наших военных корреспондентов, которая уже выковалась за это время, совершенно другая этика отношения к себе и к армии, поскольку многие из них — бывшие офицеры.
— А надо ли вообще показывать на экране эту кровь, смерть, разрушения, страшные мучения человеческие, которые порой показывают крупным планом?
— Шок — это художественный прием. В той степени, в которой он нужен как художественный прием и оправдан, это делать надо. В той степени, в которой это является не художественным приемом, а художественным штампом, это безобразие. Но не все можно показывать. Нельзя показывать шоковых раненых. Я в свое время своим друзьям сказал: «Вы неправы, никогда в жизни не показывайте шокового раненого. Если вы каждый день будете их показывать — это будет гораздо более гнетущее зрелище, чем даже зрелище смерти».
Это вопрос абсолютно конкретный, он не может решаться общими правилами.
— Как вы сами считаете, работа на телевидении не мешает вам оставаться Православным человеком, идти к спасению или, наоборот, помогает?
— Работа вообще не мешает никогда, отсутствие работы мешает и всякие проблемы нерабочего характера. Но я, в общем-то, себя плохо объединяю с телевидением. Я в действительности нетелевизионный человек. То, чем я занимаюсь, является нетелевизионным форматом, и мои попытки сделать что-то телевизионное к большим успехам пока не привели. Кстати, и тот формат, который придумали для меня, — пятиминутная программа «Однако» — хорош тем, что я не успеваю утомить массового зрителя. Когда у тебя аудитория 50-60 миллионов человек, то из них ты не имеешь право в «прайм-тайм» канала упустить ни одного. Нельзя в «прайм-тайм» ставить программу, рейтинг которой будет ниже, чем у всего остального. От этого канал проигрывает. Поэтому приходится, во-первых, популяризировать и, во-вторых, быть кратким.
— Беседуя с таким известным аналитиком, конечно, хочется спросить: какова, на ваш взгляд, перспектива России, нашей Родины?
— У России никакой другой перспективы, кроме величия и могущества, — нет! Россия не может существовать как лимитроф, то есть «зависимое государство, лишенное суверенитета и находящееся под опекой». Она тогда просто самоуничтожится. А поскольку особенной тяги к самоуничтожению я больше в нашем народе не вижу, значит, опять же, я не вижу никаких альтернатив восстановлению величия и могущества России.
— Это произойдет?
— Это происходит уже сейчас, происходит на глазах, это мы видим. Это тихо, конспиративно, негласно делает нынешняя кремлевская власть. За что я ее и уважаю безмерно.
— Спасибо вам, Михаил Владимирович, успехов, удачи.
— Спасибо за внимание. Рад, что я востребован читателями газеты «Благовест». Успехов.

В куртке Леонтьева нервно запрыгал сотовый. Шеф на ОРТ уже ждал.
Сделав широкий жест и рассчитавшись, к моей тихой радости, за обоих,
Михаил стремительно покинул ресторан — рабочий день, однако, закончился только у меня…

Сергей Серюбин

24.03.2006