Жизнь за Царя

Церковные мотивы оперы Михаила Глинки.

Об авторе. Вячеслав Вячеславович Медушевский родился в 1939 году в Москве. Доктор искусствоведения, профессор Московской консерватории, Заслуженный деятель искусств Российской Федерации, член Союза композиторов России. Автор книги «Духовный анализ музыки» (2014 год). Живет в Москве.

Опера Михаила Ивановича Глинки «Жизнь за царя» (1835 г.) написана в один год с «Гарольдом в Италии» Берлиоза. Какая пропасть между ними! Там, на Западе, герой - индивидуалист. У Глинки - личность. Личность не хищна, не рвет на части, подобно индивиду, свою соборную человеческую природу, но любовью к Богу вмещает в себя и всех людей. Западный человек с XVIII века, будучи индивидуалистом, натянул на себя возвышенное имя личности - и тут же все понятия безнадежно перепутались. Святые отцы четко развели понятия личности и индивида. По их строгим критериям Чайльд Гарольд, герой поэмы Байрона, никак не личность. Не сравнивая, конечно же, плод творческой фантазии английского поэта с инфернальными духами, все же нельзя не отметить: в таком случае и бесов следовало бы признать личностями, что абсурдно. Они, вредители миру, одновременно и злейшие враги самим себе, заключившие себя в омерзительную самость, в проклятие индивидуализма.

Что ж делает Глинка? В век разнузданного индивидуализма он с любовью выводит на сцену истинную личность. Здесь - пророчество о нас. Станем соборными - спасется Русь от всеобщего и всеохватного предательства («родина там, где хорошо платят и много товаров» - это и есть психология предателя). Но соборность недостижима своими силами. В отличие от всех земных временных соединений (корыстью ли, крикливыми ли лживыми идеями) соборность есть сроднение людей Божественной благодатью. Как небо от земли, отстоит соборность Православного народа от прочих объединений людских - от якобы коллективизма «новой исторической общности людей - советского народа», от корпоративного интереса, скручивающего людей в клубок в сфере бизнеса, от одержания безумными идеями (расизма, коммунизма и пр.) в оголтелой политике, от круговой поруки мафии, от безумной страсти толпы, от алчного ажиотажа игроков, от взаимного услаждения комплиментами в артистических кругах и прочей иллюзорности отпавшей от Бога жизни.

Сцена из оперы «Жизнь за Царя» («Иван Сусанин»). В роли Ивана Сусанина - Александр Ведерников. Большой театр, Москва. 1973 год.

Истинно сродняет лишь Божественная благодать, единение во Христе. Благодать Святого Духа омывает и освящает любовь семейную, любовь к царю-помазаннику, к Отечеству. «Родина есть то единственное место на земле, где тебе открылся Бог», - писал протоиерей Сергий Булгаков. «Некогда не народ, а ныне народ Божий» (1 Пет. 2, 10). Здесь разительное отличие от безликого «населения».

Иван Сусанин - представитель народа Божия. Чтобы восчувствовать красоту его личности, нужно хотя бы отчасти иметь в себе ростки того же. Индивидуалист не может принять в сердце героя Глинки (не отсюда ли и все эти пошлые шуточки над народным героем, например, у Хармса).

…Откуда идет это характерное для России сочетание неотмирной любви и мужества? Откуда удивительные для Запада лики нежного богатырства, эта чреда оперных образов от Сусанина и князя Игоря до Александра Невского и Кутузова? Откуда лирические басы, откуда могучие, пронизанные чувством соборности возглашения дьякона на ектениях, откуда продолжающее этот стиль искусство Шаляпина? Откуда мужественный и нежный тон игры Рахманинова и всей русской школы исполнительства? Размышляя об этом специфическом тоне русской культуры, в котором могучее спокойствие соединяется с нежнейшей мягкостью чувства, нельзя не вспомнить о русском православном богатырстве. По словам Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна, «богатырство на Руси представляло собой особый вид церковного (а возможно, даже иноческого) служения, необходимость которого диктовалась заботой о защите веры» (см.: Митрополит Иоанн. Самодержавие духа. СПб, 1994 г.).

Как древний Израиль хранил память о чудесном исходе из Египта и о других событиях Священной истории, так и мы с благоговением должны относиться к нашей русской истории. Ведь именно так и определяет Святитель Иоанн Шанхайский (Максимович): «Русская история есть новая священная история».

Освобождение Руси от польского вторжения есть одна из славнейших страниц этой священной истории.

Ситуация тогда была много хуже теперешней. Кризис власти. Перессорились земщина с казачеством. На дорогах разбой. Всюду распад духа, измельчание душ, своекорыстие, подкупы, интриги, зверства. В Кремле обосновались вооруженные поляки. Сейчас на западный манер историки стали писать, будто в России два года правил польский король Сигизмунд. Это не так. Согласно всем уложениям Руси, начиная от «Ярославовой Правды», легитимная - то есть законная - власть в стране освящалась Церковью. Однако святой Патриарх Ермоген, которого поляки умучили голодом, принуждая его короновать Сигизмунда, предпочел смерть измене.

Что делать народу, когда он порабощен и безсилен? Пример дан на века. Безсильный народ смиренно припал к силе Божией. По призыву Церкви страна выдерживает специальный трехдневный строгий пост, ничего не вкушая. В ответ на покаяние тут же потекли реки чудес Божиих. Преподобный Сергий Радонежский в видении является гражданину Минину и объявляет Божью волю: собирать ополчение. Князь Пожарский согласен принять командование. Великое чудо - взятие Кремля. Земщина и казачество чудесным образом примирились, независимо выдвинув кандидатуру на царство - мало кому известного 16-летнего юношу Михаила Федоровича Романова. Вдохновенная радость от явного Божьего чуда, примирившего нацию, охватила собор, и он единодушно принимает клятву в вечной верности новой Династии. В ней, между прочим, говорится: кто пойдет против этого соборного решения всего русского народа, тот да будет проклят в веке нынешнем и будущем. Страшное проклятие предков легло на нас, клятвопреступников! Прославлением святого Страстотерпца Царя Николая и Царственной семьи мы - слава Богу! - положили уже начало нашему покаянию.

Но до установления тихой жизни тогда было еще далеко: иноземные захватчики поставили целью физически уничтожить только что избранного, но еще не приехавшего в Москву царя. И вот тут открывается красота подвига Сусанина.

О чем же опера? Она - о великой тайне России: тайне соборности. Соборность есть сроднение людей благодатью Божией. Благодать Святаго Духа есть любовь Божия, жертвенная. «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» - говорит Господь Иисус Христос (Лк. 12, 49). Пламя соборной любви горит в опере. Соборная любовь - не кисель да манная каша. Соборная любовь подъемна, вдохновенна, дышит подвигом. В ней горит ревность Божия и духовная отвага.

Только такая любовь способна победить все распри и подвигнуть народ к единению.

Такими единителями народа были Патриарх Ермоген, гражданин Минин, князь Пожарский, новоизбранный царь Михаил Феодорович Романов. Таким был крестьянин Иван Сусанин. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих», - говорит Христос (Ин. 15, 13). Понесенный Сусаниным подвиг великой любви тоже служил объединению народа вокруг царя.

Видите, какая небывалая опера. Впервые мы видим на сцене личность в подлинном ее понимании. Торжество соборной любви мы видим в финале. На сцене народ встречает юношу-царя как явление Божьей милости. Слова этого Гимна «Славься!..» по духу совпадают с решением русского собора. Слова таковы: Славься, славься, наш русский Царь, Господом данный нам Царь-Государь. Да будет безсмертным твой царский род, да им благоденствует русский народ. В наше время слова другие: Славься, славься, Русь моя, славься, родная страна. О Боге речи нет, и это снижает великий дух музыки, ее восторг.

Те музыковеды, кто ненавидят и изнутри разрушают Россию, пытаются лживой интерпретацией вновь вбить клин между царем и народом. Вот что пишет один доктор наук. В финале он слышит «парадность»: «Безысходное личное страдание, - пишет он, - накрепко “прибито” к единому телу государственности гвоздями народной победы... Власть для торжествующего победу народа “своя”. Для обезпечивших же эту победу мучеников из народа и “своя”, и “чужая”...» Думаю, дочь Ивана Сусанина Антонида, одна из героинь оперы, дала бы пощечину доктору наук за оскорбление и клевету, и Собинин, ее жених, отдубасил бы его. Это ведь исхитриться нужно - услышать в «Славься» парадность! Чайковский, потрясенный восторженной силой этого заключительного хора, считал его самой гениальной музыкой в мире. В окрыленной музыке каждая клеточка ликует: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу!» Для личности - все свои в Боге, и православная царская власть - своя.

Относительно же «безысходной» (?!) скорби великого национального героя… Судит музыковед судом плотского человека, вмысливает свои чувства, не подозревая, что православная душа устроена иначе: горе не приводит ее в состояние ожесточения, но умножает любовь. «От сладости Духа Святого душа не боится страдания» (преподобный Силуан Афонский). По мысли святых отцов, в скорби верующего, словно мед в соте, проступает сладость любви небесной, которая преображает и просветляет душу. Ей ли, облагодатствованной, злиться, недовольствовать, роптать, возводить стену между собой и царем, явленным народу за его трехдневный пост?.. И не только в духовных чувствах души Господь ублажил потомков своего верного слуги-мученика Ивана Сусанина. От Антониды и ее мужа произошел славный род Собининых. Один из замечательных его представителей протоиерей Стефан Собинин († 1863 г.) был известен России и Западу. К нему за духовным советом обращался Гоголь, исповедовался у него. С семьей Собининых был близок композитор и пианист Ференц Лист, дочь протоиерея Стефана Марфа была одной из лучших его учениц.

В музыке Глинки сказалась, выпелась вся святая культура России - именно здесь источник силы его творений. Царь Николай Первый плакал на премьере оперы, подарил композитору перстень с бриллиантом, назначил ему важную должность в музыкальном мире. Дал и тонкий совет по постановке оперы: не показывать на сцене убийство Сусанина, а дать его за сценой. Да, так сильнее и возвышеннее, ибо сосредоточивает мысль сердца на великом смысле жертвы.

Истоки интонационности «Славься» - в знаменном распеве ангелогласного пения. Бога воспевают ангелы не самодостаточными и самодовольными оперными голосами, но «безплотными гласы». Но дабы мы не подумали, будто безплотные гласы подобны колеблющимся призрачным теням в гомеровском аиде, тут же добавлено: «и языки огненными». Языки чистого святого пламени божественной любви. Пламенеющим ангелам передаем мы наши немощные моления...

Как образуется гений? Обильная одаренность, залог гениальности, - только одна сторона дела. Сколько вундеркиндов заканчивали безвестностью! Главное в гении другое: благодатью Божией он поднимается на такую высоту, на которую сам подняться не может. В соединении порыва к истине и воскрыляющей Божьей силы - истинная тайна гениальности.

Момент этого поразительного перелома, полного преображения творчества, необыкновенно резко обозначился в творчестве Михаила Ивановича Глинки. На него указал проницательный Петр Ильич Чайковский. Сравнивая творчество Глинки до 32-летнего возраста (когда им была написана опера «Жизнь за царя») и после, он пишет: «Как могла совместиться такая колоссальная художественная сила с таким ничтожеством и каким образом, долго быв безцветным дилетантом, Глинка вдруг одним шагом стал наряду (да! наряду!) с Моцартом, с Бетховеном и с кем угодно?!» И заключает с восторгом: «Да! Глинка настоящий творческий гений». «Предоставляю будущим поколениям разгадать эту загадку», - предлагает нам Чайковский.

А отгадка проста. Нужно только посмотреть на произведение, где впервые осуществился перелом, после которого Глинка стал писать гениальную музыку. Это была опера «Жизнь за царя».

Музыковеды усматривают новаторство оперы в том, что Глинка впервые обратился к интонационности крестьянской песни, в то время как предшественники его питались скорее скудненьким городским фольклором. Действительно, крестьянская протяжная песня - сестра знаменного распева - и была создана верой на вершине исторического бытия народа.

Но дело не в цитатах. В советское время много было музыки на народные темы, но часто такая музыка звучала фальшиво, холодно и официозно (хотя бывали исключения). Потому что там не было главного. А главное - дух Божией любви. Чтобы адекватно выразить божественную соборную любовь, нужно самому гореть ею. А Глинка был пламенным патриотом, чему много свидетельств.

После «Жизни за Царя» он был уже лишен способности писать не гениально. С высоты открывшейся ему безсмертной красоты взирал он теперь на жизнь. И всё преображалось перед его вдохновенным взглядом.

Глинка - человек веры. Это мы и по его жизни знаем, и по музыке чувствуем. Не было бы дружбы его со Святителем Игнатием (Брянчаниновым), если б не вера, жившая в его душе. Не уживается неверие со святостью. Глинка часто разговаривал со Святителем, исповедовался у него. По просьбе Глинки Святитель Игнатий записал их беседы в работе, которую озаглавил «Христианский пастырь и христианин-художник». Художник (Глинка) говорит здесь: «Душа моя с детства объята любовью к изящному. Я чувствовал, как она воспевала какую-то дивную песнь кому-то великому, чему-то высокому, воспевала неопределительно для меня самого... Это высокое, пред которым благоговело мое сердце, кого оно воспевало, еще вдали от меня. Сердце мое продолжает видеть его как бы за прозрачным облаком или прозрачною завесою, продолжает таинственно, таинственно для самого меня, воспевать его: я начинаю понимать, что только тогда удовлетворится мое сердце, когда его предметом соделается Бог».

Потому и радость музыки Глинки - нездешнего происхождения. Что за свет она источает? Он поднимает, окрыляет - потому что это свет благодатный. Только свет Свыше осветляет душу и утепляет сердце в живой достоверности истины.

Смерть словно запечатлевает печатью прожитую жизнь... Глинка не метался на смертном одре, как Вольтер, не отпихивал невидимых врагов, как Толстой. В тишине духа он отходил ко Господу в великий двунадесятый праздник Сретенья Господня. По словам Дена (у которого в Германии жил Глинка), великий композитор «за несколько часов до смерти - около полуночи - целовал подаренный матерью образок, горячо молился, стал кроток и спокоен и пребывал так до самой смерти, которая последовала в пять часов утра». Это был уже день попразднства Сретенья. В этот день Церковь вспоминает пророчицу Анну и праведного Симеона Богоприимца, по вдохновению пришедших встретить Младенца Господа в храме. Праведный Симеон произносит свою возвышенную молитву: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром».

Вячеслав Медушевский.