​«Он просто очень любил Бога и людей…»

О духовном пути схиархимандрита Николая (Феоктистова) рассказывает иеромонах Силуан (Старостин).

Не верится, что прошло уже два года. Два года без батюшки Николая, схиархимандрита Николая (Феоктистова). Он ушел от нас к Небесному Отцу 11 июня 2015 года, в день Cвятителя Луки (Войно-Ясенецкого). И вот спустя два года в его храме, в самарском храме в честь Трех Святителей, где все еще дышит его молитвами, и от этого и всем находящимся в храме дышится легко, где сами стены, возведенные, как когда-то строили на Руси, без единого гвоздя, помнят его, мы соберемся в этом благодатном храме — его духовные чада и просто те, кто знал его и любил, мы соберемся, чтобы молитвенно помянуть схиархимандрита Николая. Еще раз вспомнить его, хотя мы про него и не забывали.

В начале января я получила благословение в Тольяттинском Свято-Воскресенском монастыре, где батюшка похоронен, писать книгу о схиархимандрите Николае. Работа пока идет медленно (и я прошу ваших молитв о помощи мне, р. Б. Юлии Поповой, в написании книги!), но она все же идет. Я записываю интервью с теми, кто знал отца Николая. Прежде всего — с его семьей, с матушкой Ниной Феоктистовой, дочерьми. А одно из первых интервью для будущей книги было с иеромонахом Силуаном (Старостиным) из тольяттинского Свято-Воскресенского монастыря, ведь отец Николай называл его своим духовным отцом. Хотя когда-то было наоборот. Но отец Силуан постригал батюшку Николая в монашество. И после смерти батюшки Николая он принял в окормление небольшую монашескую женскую общину при храме Трех Святителей, пострижениц и духовных чад отца Николая.

Когда редактор «Благовеста» Антон Евгеньевич Жоголев предложил мне написать статью к годовщине батюшки, то из уже записанных интервью я, поразмыслив и помолясь, выбрала беседу именно с отцом Силуаном. Потому что в ней говорится о главном, о чем необходимо говорить в связи с личностью схиархимандрита Николая — говорится о том, каким он был священником, пастырем. О тех его глубинных переживаниях, которые были, возможно, сокрыты от других людей, даже от близких, но открывались иеромонаху Силуану, сомолитвеннику и духовному отцу батюшки Николая…

— Отец Силуан, расскажите, пожалуйста, каким вы увидели батюшку Николая самый первый раз.

— Это было в самарском храме в честь Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова, в 2001 году. Его тогда перевели туда служить из Кинеля. Батюшка показался мне, как и всем с первого раза, таким величественным и грозным, он был высокий, представительный. И сначала у нас сложились просто хорошие, ровные отношения, а потом… как-то потянулся я к нему. В 2000 году не стало отца Иоанна Букоткина, и я остался без духовного руководства.

— Вы окормлялись у протоиерея Иоанна Букоткина?

— Да. И душа моя очень хотела вновь к кому-то прилепиться, и тут Господь послал мне отца Геннадия (схиархимандрит Николай до монашеского пострига был митрофорным протоиереем Геннадием — Ю.П.). Постепенно он на меня внимание обратил, а я обратился к нему, и постепенно он стал моим духовным наставником. Что меня прежде всего в нем привлекло, так это то, что он всегда благоговел перед монашеством. Он очень любил монахов, все, что связано с монашеством, было для него свято, это было самое дорогое. Эту свою любовь он всегда хранил в своем сердце, и через все его поступки, дела это проявлялось. Например, как-то он говорил проповедь в день памяти Псково-Печерских святых, которая совершается на второй неделе после Пасхи, и вот когда он рассказывал о Псково-Печерском монастыре, то у всех присутствующих, и у меня тоже, сложилось впечатление, будто мы там побывали. Настолько ярко и живо батюшка сумел передать дух этой обители.

Он в юные годы несколько лет жил в Псково-Печерском монастыре, и пребывание там оставило неизгладимый отпечаток на всей его жизни и во многом сформировало его как пастыря. Я думаю, что корни его духовных даров идут именно оттуда, ибо общение со старцами сформировало его духовный стержень. И то, что он сам стал в конце жизни старцем — а так его назвать безусловно можно и нужно — в этом большую роль сыграло общение с отцами Иоанном (Крестьянкиным), Серафимом, Афиногеном, Пименом (Гавриленко), отцом Лукой. Валаамские старцы, которые жили тогда в Псково-Печерском монастыре, оказали на будущего отца Николая огромное благодатное влияние. Батюшка всегда вспоминал о них, хранил годы пребывания в Псково-Печерской обители в своем сердце. Хотя и говорил, что если бы он сейчас жил рядом с этими людьми, «то ценил бы их больше, сидел бы у их ног, мыл им ноги и воду бы эту пил. А тогда был молодой, многого не заметил и не воспринял».

…Тогда мы стали все больше сближаться с батюшкой, у нас нашлись общие знакомые, в том числе и в Ульяновской области. Батюшка Николай там служил, а у меня там жила бабушка, я часто жил там, иногда и все лето проводил. А батюшка служил в Ульяновске настоятелем храма в честь иконы Пресвятой Богородицы «Неопалимая Купина» в начале своего пастырского служения, после окончания семинарии. Я стал и в больницу ходить его навещать, он уже много болел. Он мне дал книгу «В горах Кавказа», про пустынников, схимонах Иларион написал, эта книга стала причиной многих споров в свое время. Я говорю ему: «Батюшка, да я не прочитаю ее никогда, такая толстая!» Я же мальчишка тогда был. А он: «Бери, читай, сколько тебе нужно, столько и читай». Читал, хотя было и трудно — благословение надо выполнять. И так получилось, что в семинарии я писал выпускную дипломную работу по этой книге. По имяславию, которое появилось в начале ХХ века. Имяславцы считали, что в Имени Божием присутствует Сам Бог. Были имяславцы, или «имябожники». Были и другие, которые считали, что Иисус — это просто имя человеческое и никакой особой благодатной силы само по себе не несет. До сих пор Церковь не дала строго определенного ответа на этот счет, хотя имяславцы подверглись прещениям. У нас в Тольятти протоиерей Димитрий Лескин написал научную работу на эту тему, очень интересную — «Спор об Имени».

Душа моя тянулась к монашеству, и вот постепенно на этой почве мы с отцом Геннадием и сблизились. Не всегда белое духовенство поддерживает монашество, порой женатые священники стараются, к сожалению, «приземлить» саму идею монашества. Но отец Геннадий, наоборот, старался, если видел в ком-то этот огонек, раздувать его. В его большом портфеле-дипломате, что он всегда носил с собой, постоянно лежала книга Аввы Дорофея. Она была вся затертая, разваленная, зачитанная. И он с радостью давал ее читать. «Ты читал когда-нибудь эту книгу?» — «Нет, батюшка, не читал». И он давал читать, и сам жил всем, о чем сказано в этой великой книге. Я учился у батюшки в Самарской Духовной семинарии. Он преподавал у нас Основное Богословие. И ко мне он как-то особо относился. Это даже однокурсники замечали.

— Может быть, он прозревал в будущем ваши духовнические отношения?

— Думаю, да. Он много шутил, он был веселый человек, и с шуткой говорил еще в храме Иоанна Богослова: «Вот, ты будешь меня постригать». — «Батюшка, да вы что, я, наверное, и монахом никогда не стану». — «Станешь!» У Бога «не изнеможет всяк глагол» — ни одно слово не остается без внимания. И вот так случилось, что в 2008 году мне пришлось его постригать сначала в мантию, а чуть позже — в Великую схиму.

А после окончания семинарии я ушел к отцу Геннадию, тогда как раз открыли часовню в честь равноапостольной Елены (первый небольшой храм на пересечении самарских улиц Димитрова и Стара Загоры, спустя несколько лет там будет построен и храм в честь Трех Святителей — Ю.П.). Я читал на клиросе, в алтаре помогал. Потом меня позвали в Православную 54-ю школу, сейчас это гимназия «Воскресение». Я учился в этой школе, и директор Лидия Николаевна Булкина позвала меня помочь с открывающимся при школе храмом в честь Царственных Страстотерпцев.

А перед этим я ездил к известному молитвеннику отцу Григорию Петренко в Платовку, и он мне сказал: «Держись отца Геннадия, там тебе будет и семинария, там тебе будет и Академия». То есть отец Григорий еще больше связал нас. Отец Николай тоже чтил отца Григория и часто ездил к нему, между ними была крепкая духовная дружба.

Потом, когда я уже был в Тольяттинском Свято-Воскресенском монастыре, мы немного отдалились друг от друга, но ненадолго. Телефона тогда не было. Но потом и телефоны появились, и мы вновь стали часто общаться.

Мы сами выбираем, кого нам близко допустить к себе, в свою душу. И инициатива нашего общения, я думаю, всегда исходила от батюшки. Мне до сих пор непонятно, за что и почему он выбрал меня и приблизил к себе. Хотя — по-настоящему он всегда был одинок. Думаю, в своих главных стремлениях и чаяниях он не находил отклика даже у близких. Без сомнения, и матушка, и дочери любили его, и в них тоже всегда была ревность о Христе, они всегда горели верой, но в батюшке чувствовалась какая-то тоска, он всегда тихонько жалел, что ушел из Псково-Печерского монастыря. Он мне это говорил. Всегда тосковал внутренне по монашеству. Тогда в Псково-Печерском монастыре он получил благословение уйти в мир и стать женатым священником. Что и подтвердили впоследствии Владыка Мануил и Владыка Иоанн (Снычев). Матушка Нина как-то вспоминала, как Владыка Мануил даже посохом ударил и сказал: «В мир ему дорога, в мир!» Но любовь к монашеству всегда была жива в нем. И Господь привел отца Николая на склоне лет к монашеству, что и прозревали старцы еще так много лет назад.

Итак, мы с батюшкой стали перезваниваться, общаться, на исповедь к нему я стал ездить. Уже будучи дьяконом, приезжал к нему, когда он лежал в больнице имени Середавина (тогда еще больница Калинина) и ему поставили страшный диагноз — рак. Он мне сказал: «Отец, всё». И потом были такие мытарства по больницам!.. Когда его выписали, он мне крест наперсный иерейский подарил. «Батюшка, зачем мне крест?» — «Да скоро будешь священником, пригодится. Пусть у тебя будет» Потом пришло время рукоположения. Я приехал к нему: «Батюшка, что-то мне страшно, я ответственности боюсь». А он мне: «На монахе тоже всегда ответственности много, давай, не бойся». И уже будучи иеромонахом, по всем вопросам своей священнической деятельности я обращался к нему. А вопросов было много, опыта ведь у меня не было.

Потом была поездка на Афон. Он никогда до этого не был на Афоне, на Святой Земле был несколько раз, а на Афоне — нет. Так сложилось. «Поехали?» — «Поехали!» И так получилось, что мы сначала заехали в Троице-Сергиеву Лавру, потом в Оптину пустынь, в Пафнутьево-Боровский монастырь, в общем, таков был наш путь. Нам всё не давали визу. Потом все же дали, в последний момент. И поездка наша первая была замечательная. Когда находишься с кем-то вместе в долгой поездке, то человек открывается с новой стороны. И я еще лучше узнал батюшку. На Афоне он советовался со старцами по поводу принятия монашества. Он уже очень болел к тому времени, понимал, что осталось ему недолго, и хотел уйти монахом. Он и ушел как настоящий монах — тихо, совершенно один, не тревожа в момент смерти никого. Он хотел принять монашество, но понимал, что не может прийти в монастырь таким больным и обременять собой братию. А старцы афонские ему сказали: «Принимай монашество в миру».

Вернувшись, он написал прошение Владыке Сергию. Владыка благословил, и над ним был совершен постриг. Это произошло в 2008 году.

— А у него даже не мелькала мысль остаться на Афоне, он не делился с вами?

— Нет, такой мысли не было, ведь он был рассудительным человеком. Он благоговел перед этой высокой монашеской достаточно суровой жизнью, которую не все здоровые-то могут потянуть. А тем более он. И вообще, он был не сторонником перемены мест. Он так учил, так говорил людям и сам так жил: «Где Бог судил, там и надо находиться. Куда бы ты ни пошел, от искушений своих ты никуда не уйдешь. Там хорошо, где нас нет, а где мы — там везде одинаково». Вот съездишь куда-то по святым местам, пообщаешься с людьми, загоришься, хочется к ним поближе быть, как у меня получилось с Грузией. Так я загорелся, говорю ему: «Всё, уеду». Он в ответ: «Отец, ты вот только меня похорони, а там куда хочешь езжай». Так меня удерживал. А сейчас я понимаю, что это было правильно. И сам я сейчас так говорю. Стараюсь уже другим советы давать, что лучше терпеть на одном месте. Хотя бывают разные обстоятельства.

Когда у отца Николая началась гангрена ноги (у него была «диабетическая стопа», и ногу потом отняли), он мне сказал: «Отец, давай постригай в схиму». Он понимал, что в любой момент может умереть. Я постриг его в схиму и уехал на Афон. Звонил ему оттуда: «Живой?» — «Живой!» Он прожил еще почти полтора года…

Он всегда поступал честно. Если не знал ответа на какой-то вопрос, то всегда говорил об этом. А не пытался найти ответ только из-за того, чтобы «не потерять лицо», как всезнающий духовник, он никогда этого не боялся. Отец Николай сформировал меня духовно, он дал мне так много, что, думаю, еще долгое время во мне будут прорастать семена, посаженные когда-то им, и давать свои всходы, помогать мне возрастать в духовной жизни и вести уже теперь своих духовных чад. Мы с ним общались почти пятнадцать лет. Я видел, как к нему приходили другие священники, исповедовались, но ни с кем у него, наверное, не было такой тесной духовной связи, как со мной. Он был отец мне, и друг, и брат. Я ему очень благодарен. То утешение, что он мне давал, думаю, мне уже никто не даст. Когда бывали какие-то искушения в монастыре или внутренние брани, я всегда хотел ему позвонить, но думал: «Что я буду его безпокоить? Перетерплю». Так он обязательно звонил сам, он чувствовал, что мне нужна помощь. Он звонил и просто говорил: «Что у тебя? Рассказывай».

И он тоже мне о своих проблемах рассказывал, делился со мной. Конечно, дар прозорливости у него был, но я бы сказал, что главным был его дар любви, его огромной, всегда и всеми ощущаемой любви к Богу, к Пресвятой Богородице и ко всем людям. Он всегда переживал, когда что-то, как ему казалось, не то говорил своим духовным чадам в храме Трех Святителей. Он так боялся обидеть кого-то.

— Младшая дочь батюшки, Екатерина, говорила мне, что он всегда первый стремглав бежал извиняться. Не мог пребывать в ссоре совершенно, стремился загладить даже несуществующую вину.

— Да, это так. И еще одно из главных — это его дар рассуждения. Я недавно смотрел фильм об архимандрите Кирилле (Павлове). И он говорит там, что надо «говорить людям о Христе, о том Царстве, которое Он открыл для нас, о той радости, которую Он принес в этот мир». Евангелие — это Благая весть. А на грузинском «сахареба», Радостная весть. И вот этой радостью мы должны делиться. И Апостол сказал: «Всегда радуйтесь». И приходящий в храм не должен попадать в состояние мрака, безысходности. А у нас только и слышишь: «Антихрист придет, нас всех пронумерует. Тяжелые времена будут, надо продуктами запасаться…». Нет, мы не должны этим жить. Мы должны стремиться постоянно радоваться о Господе. И батюшка Николай с этой радостью жил и учил радоваться. Он написал отказ от УЭК, внимательно относился ко всем этим недобрым веяниям, но для него это было не главное. Цифры не затмевали для него Христа. Его дар рассуждения помогал ему всегда избегать крайностей, оставаясь верным Господу нашему Иисусу Христу.

Хотя он очень много пережил, сохраняя эту радость. И гонения пережил в том числе. Начиная с Ульяновска, с первого места его служения. Его, священника с академическим образованием, постоянно переводили с места на место, и в основном он служил по селам. Некоторые всю жизнь служат в кафедральном соборе, у батюшки же был другой путь. У него было пророчество от Митрополита Мануила. Владыка сказал тогда просто еще молодому человеку, мирянину Геннадию Феоктистову: «Тебя будут гнать». И батюшка всегда смиренно переносил все происходящее с ним, помня слова Владыки. Но благодаря этим постоянным перемещениям сколько благодатных встреч было у него в жизни! Скольким людям он смог помочь!

Вот даже на Афоне была особенная встреча. Так получилось, что я раньше приехал, а он позже, вместе поехать не получилось. И он, когда вернулся, рассказывал: «Сидим мы в Ватопеде на трапезе. Подходит батюшка какой-то и садится вперед со словами: «Я сорок лет служу у Престола». Я сижу молчу. Тот второй раз это сказал. Я опять молчу. А священник и третий раз это о себе произнес. Я возьми да скажи: «А я сорок пять». Священник замолчал, а потом и говорит: «Отец, садись впереди меня». Я говорю: «Нет, я уж здесь останусь». Получилось прямо по евангельскому сюжету, что не надо самовольно садиться на почетное место. А потом оказалось, что батюшка Николай и отец того священника были знакомы и даже дружны между собой.

Как-то в Оптиной, у отца Илия (Ноздрина), отец Николай говорит ему: «А помните, отец Илий, у архимандрита Алипия был келейник Геннадий?» — «Помню». — «Так вот это я». Отец Илий тогда очень удивился, глядя на протоиерея Геннадия. Когда мы вместе стояли у жертвенника и вынимали частицы, отец Илий стоял слева, отец Геннадий справа. И у нас произошел такой разговор. А мы когда приехали в Оптину, я батюшке говорю: «Батюшка, давай отслужим раннюю да погуляем по Оптиной, мы же здесь первый раз». И говорим архимандриту Венедикту. А потом отец наместник Венедикт подходит к батюшке и говорит: «Я хочу, чтобы вы со мной служили». Я расстроился. Все наши планы нарушались. Отец Геннадий говорит: «Наместник сказал, надо слушаться». Так мы служили позднюю Литургию в Оптиной пустыни вместе с отцом наместником архимандритом Венедиктом и духовником отцом Илием. Так вот, мы стоим у жертвенника, вынимаем частицы. И отец Геннадий говорит: «Отец Илий, благословите его в Академию поступать». Я стою улыбаюсь, думаю — чем кончится эта сцена. И несколько раз батюшка сказал. Отец Илий наконец голову поднимает на меня: «А ты хочешь?» — «Нет, — говорю, — батюшка, совершенно не хочу, не мое это. Не мой путь». — «Ну, благословляю». И за руку меня подержал. Потом на лавочке сидим с отцом Геннадием, около часовни, где убиенные монахи похоронены, и батюшка говорит мне: «Видишь, старец благословил тебя в Академию поступать». — «Батюшка, — я смеюсь, — так непонятно еще, на что он благословил — не то учиться, не то не учиться. Он же мое желание спросил. Может, благословил не учиться в Академии». Отец Геннадий только рукой махнул: «Ладно, будем на Афоне, попросим у кого-нибудь из старцев, чтобы благословили тебя в Академию». Очень он хотел меня на академический путь наставить. Я всегда говорил ему: «Батюшка, мне хватило и семинарии, я в Академию не хочу. Хочу быть простым монахом. А книжки я и в монастыре могу читать». Вот в Грузии спрашиваешь про архимандрита, в какой семинарии и академии он учился. А мне о нем говорят, что нигде не учился. «Почему?» — «Да он же в лесу живет, напрямую с Богом разговаривает. Зачем ему учиться?»

Хотя образование, безусловно, нужно. И сейчас я несколько жалею, что не послушался своего наставника. Он, несомненно, более ясно понимал, что лучше для меня.

— И окружающие понимали, что отец Николай не просто приходской священник, хотя он даже настоятелем храма не был. Понимали. Его духовное чадо, чтец, алтарник и пономарь Максим Киселев говорил, что на Афоне, где по традиции снимаются все священнические регалии, батюшку принимали чуть ли не с архиерейскими почестями.

— Да, так и было. Его с большим почетом принял в Ватопеде архимандрит Ефрем, наместник Ватопедского монастыря. Отец Николай и его чадо и постриженик отец Никита неделю жили в Ватопеде. Отец Ефрем служить батюшку поставил, хотя батюшка и говорил, что не знает по-гречески. Потом отец Ефрем услышал, что у батюшки диабет, и спросил: «Может, вам отдельно готовить?» Батюшка отказался, он очень скромный был. С большим уважением к нему отнесся и игумен Ефрем в Андреевском скиту. Он был духовный сын отца Ефрема Аризонского, который в Америке открыл много монастырей, и сам очень интересный человек. Он подарил отцу Николаю четки, крест очень красивый. Когда батюшка умер, то в первую после этого свою поездку на Афон я взял фотографию батюшки, четки русские, лествицу, и вдруг встречаю отца Ефрема совершенно один. Хочу ему сказать, что батюшки нет больше, в дар отцу Ефрему четки передать и фотографию, а по-гречески не знаю. Показываю фото отца Николая и говорю: «Патер Николай фанатедс, мертв. А это вот вам на память». А он как-то поулыбался, по голове меня погладил, дары взял и пошел. А потом я его встретил уже с переводчиком. И опять к нему. На этот раз ему перевели. Отец Ефрем мне в ответ и говорит: «А он уже в Царствии Небесном. Так что желаю нам всем встречи с ним во Царствии Господа нашего». Вот так вот он меня утешил…

Везде и у всех он оставлял добрую память о себе. В первый наш приезд стоим мы на службе в афонском Свято-Пантелеимоновом монастыре. Подходит к нам какой-то дьякон и говорит: «Вы отец Геннадий?» Батюшка говорит: «Да, а вы кто?» — «А помните, вы в Саранске служили?..» Тут же выяснилось, что батюшка помнит, и его вспомнил, и мать его Анну. Дьякон пригласил нас поехать в его келью. Звали его отец Иоанникий. Забрал он нас на машине, возил везде, где только можно. Так что они были знакомы еще по Мордовии. Отец Геннадий там служил, а будущий диакон пономарил, еще мальчишкой.

— Отец Николай наш как большое, крепкое дерево, и столько чад, столько духовных ветвей, побегов от этого древа!..

-Да. Его везде пропускали, ни у кого не возникало вопросов. Даже когда он стоял на интронизации Патриарха Иерусалимского у мощей Апостола Иакова, ему достался крест. Будущий Патриарх снял с себя крест и надел именно на отца Геннадия. Греки были в шоке. И много было таких случаев. Батюшка был уникальным человеком. Везде для него открывались двери, и везде ему открывались люди. Матушка ему говорила: «Ты, батюшка, человекоугодник, нельзя быть таким». А он просто очень любил людей. Матушка всегда его смиряла, спускала с неба на землю. Это очень ценно. Вот так живешь один и начинаешь мнить о себе что-то, а тут — раз, тебя и оторвали от безплодных мечтаний и спустили на грешную землю. Вот когда он еще не был архимандритом, как-то сказал, что надо сшить мантию. Уже предчувствовал, что надо. Я говорю: «Давайте, батюшка, закажем, сошьем». Готово, привезли домой. Говорим, давайте примерим. А он: «Вот только чтоб матушка не видела! А то она поругает. Скажет, что это ты нарядился?»

Он очень любил читать. И очень любил «Беседы с Мотовиловым». Приезжаю к нему, говорю: «Батюшка, давай почитаем», а он с радостью: «Давай беседы с Мотовиловым Батюшки Серафима Саровского читать». Вот мы и читаем…

Кто бы к батюшке ни приезжал, он всегда кормил. Он очень вкусно готовил. Просто, как в монастыре когда-то Псково-Печерском научился, но очень вкусно. И капусту сам квасил, когда силы были. У него было столько талантов! Он и пчелами занимался. А сколько он построил на своем веку собственными руками! Это и не рассказать. И когда в Ульяновске служил, и в Мордовии. В Мордовии он сдружился с будущими известными молитвенниками схиигуменом Иеронимом (Верендякиным), с отцом Феофаном (Даньковым).

Про отца Иеронима он говорил, что он простой совершенно, но Господь дал ему дары как раз за простоту эту, за его небывалое смирение. Кто бы ни ругал его, что бы ни говорил, он всегда улыбался и только смирялся. Один раз сидит он в кресле, а в кармане деньги за требы. И тут диакон подошел тихонько и деньги из кармана вытаскивает. Отцу Иерониму говорят: «Смотри, у тебя деньги из кармана дьякон тащит!» А он только и говорит: «Пусть берет, ему, наверное, нужнее». Небывалое смирение.

Когда отец Николай поехал к отцу Феофану, когда тот уже был схиархимандритом, то отец Феофан его сразу узнал. А отец Николай — нет, не узнал. Отец Феофан повел его к себе в келью, они стали вспоминать, кто где служил, и батюшка Николай говорит: «А вы не знаете, где отец Феодосий, он в Каменном Гроте служил?» — «Да это я». Ох, как батюшка удивился и обрадовался!

А с отцом Гермогеном (Крицыным) они как-то ездили в паломническую поездку на Валаам. И батюшка Николай там говорит: «А я за старцами вашими в Псково-Печерском монастыре ухаживал». Как его в Валаамском монастыре приняли! Ведь монастырь тот в годы советской власти был закрыт, и старцы сначала жили в Финляндии, а потом их прислали умирать в Печоры. И отец Николай за ними ухаживал. А они его называли тоже отцом, хотя он и совсем молодой тогда был. У него было послушание кормить их, ухаживать, убирать за ними. И вот как-то говорит ему отец Лука: «Ты нас, отец, не забывай, приходи». — «Да как же я вас забуду? Сейчас приду, обед принесу». — «Нет, ты не забывай, заходи». Отец Николай думает, что совсем стал старенький батюшка, путает, ведь он же здесь, рядом с ними. И вот приходит он на трапезу, а наместник архимандрит Алипий говорит: «Теперь ты мой келейник, давай переезжай ко мне». Вот и старцы — всё они заранее знали. Батюшка потом все время повторял, что самое благодатное время было, когда он ухаживал за валаамскими старцами. Они почти не говорили. Был один схимонах, так думали, что он вообще не говорит. А тут к нему племянница пришла, он обрадовался: «Зиночка, Зиночка!» Так удивились! Так вот, можно было просто смотреть на них, и была удивительная благодать быть рядом с ними. Просто — быть рядом. Вот этим примером отец Николай всю жизнь и жил. Высоким примером монашеской жизни. И быть рядом с ним все эти годы — тоже была необычайная радость. Слава Богу, что я сподобился быть в его ближнем круге, слава Богу.

На этом и закончилась наша беседа с иеромонахом Силуаном, которого отец Николай называл своим духовным отцом и очень любил, с которым много общался в течение почти пятнадцати лет своей жизни. Беседовали мы с отцом Силуаном после Божественной литургии в Тольяттинском Свято-Воскресенском монастыре, в храме Воскресения Словущего. А совсем рядом, за строящимся храмом в честь иконы Пресвятой Богородицы «Отрада и Утешение», покоится на монастырском кладбище сам схиархимандрит Николай. И незримо он был с нами во время нашей беседы. Такой любовью светилось лицо отца Силуана, так хорошо он рассказывал о своем духовном наставнике и в последние годы духовном сыне по постригу, что батюшка Николай будто и был в те минуты рядом с нами. Молитвенно был.

Помолитесь о нем и вы, дорогие читатели. Помяните его. Ибо батюшка Николай завещал своим близким и духовным чадам: «Духовнии мои братие и спостницы, не забудите мене, егда молитеся: но зряще мой гроб, поминайте мою любовь, и молите Христа, да учинит дух мой с праведными!»

Я верю, что и он там молится о нас. Я чувствую это, и мой сын Алексей тоже. Как, я думаю, это чувствуют все, кто знал его и любил.

А значит, он по-прежнему с нами.

Юлия Попова.