​Финн с русской душой

Капельки вечности.

Несколько месяцев назад меня ошеломила маленькая заметка в интернете. В Подмосковье в своей квартире найден зарезанным клоун. Обыкновенная «бытовуха», и все же — клоун?! 61-летнего циркача Евгения Мараногли обнаружили лежащим на полу с перерезанным горлом. Были раны и на ладонях — клоун сопротивлялся убийце. Дальше как обычно - заведено дело, опрошены соседи. Найдены следы застолья.

… А работал он в Большом Московском цирке, веселил людей. В его репертуар входили номера с кошками и собачками. Когда вошли в квартиру клоуна, собака преданно сидела возле мертвого хозяина с молдавской фамилией.

«Грустно жить на этом свете, господа», — скажу, чуть изменив слова Гоголя. Когда убивают клоунов, становится особенно как-то не по себе.

Я бы не стал писать о незнакомом клоуне. Если бы не другое мрачное известие — на этот раз из Петербурга. Не про клоуна вовсе. Про поэта. Тоже с нерусской фамилией.

Недавно пришло письмо от незнакомого мне редактора столь же незнакомого журнала «Второй Петербург». Там, оказалось, напечатали одну мою «Капельку». Напечатали, и хорошо. Я не придал этому особого значения.

Потом снова письмо — уже с электронной версией журнала. А к ней приложена (по всей видимости, по ошибке) переписка редактора с некоей женщиной, имевшей отношение к поэту по фамилии Иванен. Анатолий Иванен. Что-то меня зацепило. Оказалось, в этом же самом номере журнала опубликовано и его стихотворение. Уже теплее…

… И я вдруг вспомнил и эту фамилию, и нашу с ним мимолетную встречу почти тридцатилетней давности.

Тогда я учился на пятом курсе питерского журфака. Был декабрь 1986 года. Мне было двадцать лет. И Питер стремительно уплывал от меня. В кармане уже лежала строгая бумага с печатью - распределение в Курск. Или лучше вот даже так — Куръскъ. И я прощался с Городом, Университетом. Прощался со своей непутевой питерской юностью. С друзьями прощался. Думал, зарою в Курске себя навсегда.

В тот вечер я почему-то оказался в Доме Журналиста на Невском проспекте. Был там не один, а с друзьями и подругами студенческой юности. И могу предположить: у нас там было какое-то мероприятие. И только потом мы дружно спустились в кафе.

Память любит нас слегка приобмануть. И потому я не стал с ней церемониться. Полез за своими пыльными студенческими дневниками.

Все-таки хорошо иметь дневники! Этакая домашняя «машина времени»! Открываешь и погружаешься в другую эпоху. В другую, я бы сказал, реальность. А если еще ты к тому же и пишущий человек, дневники тебе просто необходимы. Только расстанься с мыслью, что пишешь их «для себя». Для Бога! Для ближнего. И совсем чуть-чуть для себя. Ведь если даже сказанное слово не останется без следа: «за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда» (Мф. 12, 36) — то что уж говорить о слове написанном! Оно рано или поздно найдет себе читателя.

Итак, листаю…

5 декабря 1986 года. Опять карнавал какой-то!… «Хорошо проводят время будущие нобелевские лауреаты… » Игорь едва не угодил в милицию. Мне удалось его увести. Сначала в Домжуре какой-то солидный мэтр-журналист про нас громко, значительно произнес: «Они пришли ниоткуда, они уйдут в никуда… » Игорь полез спорить. С этого и началось. Потом появился какой-то знакомый Оксаны — поэт, назвавший меня почему-то «мундиром». «Ты при мундире?!» — спросил у нее с сожалением. «При мундире», да. Мы сначала чуть не сцепились. Но как-то примирились. Он поднял тост «за русскую идею», этим меня к себе расположил. Он уже четыре книги издал. Фамилия - финская, Иванен. Хвалил поэта Олега Чухонцева (надо найти, прочесть) . Потом говорили уже совсем мирно.

Он начал было строку:

— У поэтов есть такой обычай …

И я продолжил стихотворение Кедрина:

— … в круг сойдясь, оплевывать друг друга.

Он взглянул на меня почтительно.

… А вокруг — пошлые люди, «мэтры», «тузики» питерской журналистики. Неужели и мы когда-нибудь пополним их ряды?

Вот такая запись.

«Карнавальщина», это из Бахтина. Мы тогда читали его книги о Достоевском и Рабле. Термин сам объясняет свой смысл.

Теперь пройдусь кратко по персоналиям. Упомянутый Игорь - уже четверть века без малого редактор замечательной Православной газеты «Эском-Вера» в Коми Республике. Стал (как и я, наверное) тем самым журналистским «мэтром», какими так активно не хотели мы становиться тогда… Моя сокурсница Оксана давным-давно живет в Вене, там преуспела в бизнесе, не связанном с журналистикой. Стала мало похожа на девушку с Алтая. Вообще, я заметил — те наши сокурсницы, которые связали свою жизнь с Западом, как-то потускнели, изменились, рано постарели - несмотря на холеную европейскую худобу. Что-то с ними произошло, какая-то внутренняя мутация… … Вышла там замуж, неудачно. Вырастила дочь.

Когда она работала на фабрике во Всеволожске, под Питером, там и познакомилась с Иваненом. Он жил в частном доме, что по тем временам считалось чем-то необычным. И практиковалось, кроме крестьян, разве что поэтами.

Только вчера я получил интернет-фильм о нашем курсе, к 25-летию выпуска. Я на ту встречу не поехал. И вот получил возможность увидеть всех на экране. И первая, кого там увидел, была Оксана. Она говорила там, что совсем недавно пробежала в Вене огромную марафонскую дистанцию. Спортсменка! Но как в ней трудно узнавалась прежняя Оксана.

Чухонцев и правда большой поэт. Несколько его строк живут в моей памяти много лет. Но интересно, что человек с чухонской фамилией Иванен похвалил мне не кого-нибудь, а поэта по фамилии Чухонцев. Свой свояка видит издалека…

Больше мы с Иваненом не встречались. Я даже ничего не слышал о нем. Но «телеграфная» запись в дневнике все эти десятилетия ждала своего часа.

И вот благодаря интернету я узнал о нем самое печальное.

Известный петербургский поэт, член Союза писателей России, лауреат литературной премии имени Бориса Корнилова (2008 год) трагически погиб на 64-м году жизни. Умер в Царском Селе, освещенном именем лицеиста Пушкина. Перед Новым годом, 30 декабря, Иванен сидел в привокзальном кафе. В 16 часов охранники попросили его уйти из кафе. Он возмутился, и охранники его избили. Потом по накатанной: «скорая помощь», черепно-мозговая травма. Умер он в последний день 2013 года на операционном столе…

Сто лет назад на том же вокзале, на тех же самых ступенях, скоропостижно умер другой известный поэт, Иннокентий Анненский. Директор того самого лицея, в котором когда-то учился Пушкин. Но его хотя бы не били по голове.

В пушкинском городе стало трудно быть поэтом…

Раз уж Богу было угодно так вот через ошибочно посланное сообщение известить меня о смерти поэта, я решил не останавливаться.

Написал письмо той женщине, кто сейчас занимается его литературным наследием.

Здравствуйте, Галина Николаевна Михайлова!
Только что узнал из случайно попавшего мне письма А. Романова, что умер в конце декабря Анатолий Иванен. Я с ним встречался в Питере в 1986 году — очень давно, в Доме журналиста. Были общие знакомые. Жаль, что человек погиб, много замечательных строк еще вышло бы из-под его пера. Узнал я об этой смерти, так как в том же номере журнала «Второй Петербург» оказалась моя публикация рядом с Анатолием Иваненом. Как мои заметки попали туда в журнал — не знаю. Я редактор Православной газеты «Благовест» в Самаре. Хотел бы рассказать о поэте Иванене нашим Православным читателям.

Не знаю, к сожалению, кем Вы приходитесь умершему поэту. Но прошу Вас хотя бы в нескольких строках сообщить мне простые биографические сведения о нем. Меня, собственно, интересует один вопрос — но для меня и для наших читателей очень важный. Был ли Анатолий Иванен Православным крещеным человеком?

К сожалению, в то время, когда мы были знакомы, у меня не было возможности спросить это у самого поэта. Да и знал я его шапочно, к сожалению. Судя по стихам, он человек очень глубокий и Православный.
Пожалуйста, сообщите, что знаете об этом.

Уже на следующий день я с удивлением читал:

Уважаемый Антон Евгеньевич!
Свой статус мне определить трудно. Скажем так - близкая подруга поэта. Сейчас я занимаюсь его литературным наследием, которое не полностью опубликовано, разбираю архив. Вопрос о конфессиональной принадлежности Анатолия интересен и сложен. Был ли он Православным человеком? Если смотреть формально — нет. Его родители — лютеране. По словам сестры Анатолия, и он был крещен как лютеранин, поэтому его отпевали в лютеранской церкви в поселке Токсово (Ленинградская область) и похоронили там же рядом с отцом. Но то, что он лютеранин, было откровением для его ближнего и дальнего окружения. Все были уверены, что он Православный. Вот некоторые факты. Несколько лет назад он бросил курить. Чтобы суметь это сделать, Анатолий ходил в Екатерининский собор в Царском Селе к иконе святого Пантелеимона, молился и просил помочь. И был уверен, что это святой ему помог. Посещал он и Феодоровский Государев собор в Царском Селе, и Знаменскую церковь (там же) . Матушку же он сопровождал в лютеранскую церковь (в Царском Селе есть такая) , а сам шел в Православный храм. Дома у него были Православные иконы — святого Пантелеимона, Преподобного Серафима Саровского и складень Воскресения Христова с предстоящими. Креста он не носил с того времени, когда на него напали грабители, которые сдирали с него крест и рассекли бровь. Обрядовой стороны религии он придерживался слабо. Хотя, когда въехал в новую квартиру в Пушкине, то приглашал священника освятить ее. Полагаю, что Православного священника. И Пасху отмечал Православную. Для него на первом месте был вопрос веры во Христа, а не конфессии, в которую эта вера облекается. Мне кажется, что он с Богом общался напрямую, имея поэтический талант — Божественный дар. Не подлежит никакому сомнению, что он был глубоко верующим человеком, Христианином. А самое главное — Анатолий Иванен несомненно принадлежал Православной культуре. Он любил и знал русскую историю, посвятил этой теме много стихотворений. И без России он жить не мог, поэтому, прожив несколько лет в Финляндии, покинул ее, чтобы жить в родной языковой среде и культурном пространстве. Я, как человек не воцерковленный, по поводу поминовения Анатолия поступила просто — заказала сорокоуст в Екатерининском соборе, «его соборе», которому он посвятил столько стихов, — решив, что хуже не будет, Бог разберется. И, как оказалось, сделала правильно. Мне потом объяснили тонкости — нельзя заказывать только проскомидию. Ведь он был все же крещеным человеком, а лютеран не перекрещивают в наших храмах.
Гибель его так и осталась тайной. В возбуждении уголовного дела не сразу, но отказали. Думаю, что Толя и сам не стал бы это выяснять. Он верил, если кто причинит ему зло, то будет наказан Свыше.
Вот что могу Вам рассказать. Может быть, личность и творчество Анатолия Иванена будут интересны Православным читателям как необычный феномен веры?
Сейчас при содействии Союза писателей подготовлено к изданию его «Избранное». Общий тираж его книг уже составил 37 тысяч экземпляров.

Вот с каким необычным человеком свел меня Господь в тот вечер в Доме Журналиста!

В его биографии много удивительного. Анатолий Вильямович Иванен родился в семье ингерманландских финнов — но в Якутии! Чуть ли не «на льдине»… В поселке Тит-Ары Булунского района, что находится при впадении Лены в море Лаптевых. Родился он 17 апреля 1950 года в семье рыбака — самое финское и одновременно самое апостольское занятие! Родители были вывезены по «Дороге жизни» из блокадного Ленинграда в марте 1942 года. Вырос будущий поэт под Ленинградом в деревне с финским названием Хиттолово, куда семья вернулась, когда Анатолию исполнилось девять лет. «Я долго не мог понять значение своей фамилии, — признавался он. — По происхождению она не финская, хотя и с финским окончанием. Правильно пишется Ивонен: через «о», ударение на первый слог; «а» появилось, скорее всего, по ошибке писаря. Очевидно, писарь был украинец. А по-украински как слышится, так и пишется, - известная фамилия Иваненко».

Корень своей фамилии поэт нашел в Новгородской писцовой книге Бежецкой пятины — «в Петровском погосте в Тихвинском». Там она одна из самых распространенных: «Да за Третьяком же Яковлевского поместья Ивонина деревня… » А около Тихвина жила псковская чудь. Запись в писцовой книге относится к концу ХV века!

«Мои предки — летописная «чудь белоглазая», изначально вошедшая в состав Великого Новгорода», — писал он в автобиографии.

«С детства по рассказам матери и отца я понял: великое должно быть простым, будь то люди или дела их », — написал он там же. Запомним эти слова!

Кроме вынужденного детства «на льдине», жил он в круге, очерченном его «чудьей» родословной — в Ленинградской области, во Всеволожском районе, потом учеба на филфаке в Ленинграде. Отъезд в Финляндию и возвращение в Россию — с 2005 года жил он в Царском Селе.

Наверное, на земле нет лучшего места для поэта, чем этот полусказочный город. Здесь и завершился его земной путь. Поэты — не самые «удобные» граждане. Они не любят гнуться перед грубой силой. Например, молча покидать кафе по окрику людей в пятнистой камуфляжной форме. Поэты вообще живут по-другому. Им просто то, что для других невообразимо сложно. Для них возможно быть русским и Православным в душе, оставаясь при этом финном и лютеранином. Писать стихи о России, пить за «русскую идею» — и при этом считать себя сыном вымершего племени «чуди».

И еще одно хотел бы сказать в связи с этой яркой судьбой. У великого русского народа должен быть все же некий «охранный пояс» из других небольших дружественных нам племен и народов, связавших с нами свою судьбу. И у этих людей, во всем почти слившихся с нами, есть и что-то еще — свое, особое. Будем снисходительны к этому. И бережливы. Это их «свое», особое — оно не против нас, наоборот, оно обогащает нас, делает ярче и сильнее.

А Бог рассудит, кто в чем заблуждался и в чем был прав.

Я сомневаюсь, что можно заказывать сорокоусты за не православного, все-таки, человека. Но не сомневаюсь в том, что был он достойным, хорошим сыном нашей земли. Запомнились мне его открытое, мужественное лицо, крепкое пожатие. Прямой взгляд. Поэта узнаёшь как-то сразу. Наверное, потому и не подрались мы тогда.

Поэта нельзя «строить» в ряд окриками да приказами. Даже если кафе закрывается, а он — «неудобный посетитель». Мы ведь все на земле неудобные посетители. И когда-нибудь нас попросят на выход. И хорошо, если без окрика… Так давайте будем друг с другом помягче, что ли… Пока не всех еще перебили. Клоунов и поэтов. Людей не от мира сего. Без них в мире, наверное, воцарится порядок. Как на кладбище — рядок к рядку. Но такое будет единообразие. Такая будет тоска!…

… Вот как удачно сказал о нем другой автор в своем поэтическом некрологе:

Шел средь берез, стоял над ивами
У речки Колы, чуть дыша.
Он не Иван, но все же Иванен,
У финна — русская душа.

Антон Жоголев

Стихи Анатолия Иванена.

* * *

А к жизни относиться по-людски…
Смириться с тем, что близкие уходят,
Невероятно, смыслу вопреки,
Какие духи в мире хороводят.

Не на амвоне высится хорал,
Не проповедь — никто и не заметит -
Не д опил, не допел, не доорал…
Огонь свечи, хотя и солнце светит.

Но твой огонь задушат и плевком,
А подвиги вершат другие…
Мама
Идёт во мгле блокады за пайком,
Теперь, ослепнув, — под защиту храма.

В пургу на Ледовитом так вот шла,
Ни зги не видно — внутреннее зренье
Спасало… и начатки ремесла
Как сгусток воли — к жизни

вдохновенье.

Мы упростили суть, а жизнь борьба,
И до сих пор среди банальных сфер
Не называй безсилие: — Судьба!
Не ставь свое безславие в пример.
Легко кичиться слабостью своей,
Прямого нет пути —

вся жизнь в ухабах.
Силён, с наперсток малый, соловей,
А как поет… и презирает слабых.

* * *

Посредине измен и предательств,
Пред судом преклоняя главу,
Никаких не храня доказательств,
Неизвестно зачем я живу.
Потому что наскучило всуе
Объясняться на долгом пути,
Что лишь с вечностью шаг согласую -
Звездный путь — мне с него не сойти!

Я к траве припадаю щекою,
Я затылком касаюсь воды -
Всюду небо, родное такое,
И рукою подать до звезды.
Вот и я, как звезда мирозданья,
Отражаюсь в зеленом пруду.
Не загадывай только желанье
В миг, когда в тишину упаду.

* * *

Горят в ночи пунктиром окон
Огни по лестничной прямой.
Дом отдыхает, приумолк он,
Как будто все пришли домой.
И только грустно среди ночи,
Когда совсем-совсем темно,
Так ненароком, между прочим,
Вдруг вспыхнет чье-нибудь окно.

* * *

Не осознать, не осмыслить —
Всё превращается в прах.
Звездочки на коромысле -
Это на первых порах.

И непонятное гложет,
Можно и боль заглушить,
Страшно, о Господи Боже!
В этом «неведомом» жить.

И театральное действо

Я принимаю как есть.
Да, ни на что не надейся,
Будет ли светлая весть?

Хоть бы во сне, хоть бы мигом,
Легким дрожаньем свечи,
По истлевающим книгам,
Дай же мне знать — не молчи!

* * *

Разве я одинок
и напрасны все были старанья?
Воскрешаю друзей,
на бумаге строку выводя,
И стучатся деревья в окно мое,
зная заранее,
Что спасти не смогу их
от ветра и от дождя.
И себя ведь не спас.
Что там ветер и дождичек? Чудо
По сравнению с тем,
в чем порой прозябают сердца!
Постучались деревья,
пойду с ними рядом побуду,
Чтобы юность припомнить,
под деревом вспомнить отца.

* * *

Рождественская сказка… Снег пушист,
Гвоздиками утыканы деревья,
И каждый куст гирляндами прошит,
И в окнах огненные перья.

Все кроткие справляют краткий день,
Короткий самый… Отсветы вселенской
Тоски о счастье в окнах деревень
Слились в звезде на небе Вифлеемской.

В кромешной тьме, конечно, ярче свет
Любой звезды, тем более кометы,
Летящей сквозь пророческий завет
К тем, у кого давно сильны приметы.

Сначала было Слово, слово — мысль,
Рисующая образ, образ Бога
И Дух Святой, которые слились
В одном поспешном начертаньи слога.

* * *

Дома разукрашены, как корабли,
На каждом окне золотистые блики,
Год старый уходит от нашей Земли,
Он был рядовым или, может, великим.

И волны цунами затронули всех
Дождями январскими — эхо цунами.
Год новый сулит нам удачу, успех,
А старый ушел за крутыми волнами.

Нас время качает, прилив да отлив,
То хочешь любви, то не хочется вовсе
Общаться ни с кем, а смотреть на залив
И, в общем, не думать об этом вопросе.

Однажды нас смоет морскою волной,
Войной или мором, иль просто забвеньем,
А то, что осталось у нас за спиной,
Могучие крылья
облегчат паденье.
2005 г.

* * *

Душа живет по умолчанию,
Не напрягая, не кляня,
В минуты бедствия, отчаянья
Спасает, бедного, меня.

Она, что утица, вдоль берега
Плывет за стайкой, не спеша,
И все меня лелеет бережно
Мне Богом данная душа.

Она, свободная и дикая,
И так доверчива с людьми.
Да не случись, беда великая,
И свет душевный не затми.

Прости, душа, за прегрешения,
Когда в глазах светлым-светло,
На день девятый отрешения
Ты уткой станешь на крыло.

Так смотрят в небо люди пешие
На клин утиный от земли,
И плачут души не обретшие -
А те глаголят — обрели!

Стансы

На Лене олени, олени на Лене,
У Лаптевых моря, где воду я черпал,
На льдине такие жируют тюлени,
Саамы назвали их:
— Нер-па!

Вот период мой ледниковый.
Ни озер, ни гор докембрийских.
Только месяц стучал подковой
В ледяное окно,
так близко -
У Полярной звезды под боком -
Я родился на океане,
Где однажды явленье Бога
Снизошло моей бабушке Анне.

Не случайно, в деле житейском
Ни о чем никогда не споря,
В море Лаптевых иль Галилейском
Рыбакам Он являлся вскоре.

Говорил же Иисус им: — Дети!
Есть ли пища у вас какая?
Нет?! Закиньте скорее сети -
На богатый улов намекая.

Мне не разжать уст…
Но сквозь эпохи, любя и пьяня…
Трижды к Петру обратился Иисус:
— Симоне Ионин, любишь ли Меня?

Ионин, Ивонен — чибиса звук,
И объяснения этому нет,
Все мне видится, прямо из рук
Господа я принимаю обед.

Господи! Рыбою вскормлен Твоей.
Господи! Грешен, прости мне грехи,
И не прими эту речь за елей,
Эту молитву не чти за стихи.

Льдина растаяла, где родился,
Господи, убереги от чумы,
Родина — это история вся -
Айсберг!
От Колы и до Колымы!

* * *

Не сразит ни пламя, ни разруха,
Мы потомки волевых племен,
В нас такое сочетанье духа, -
Чем трудней, тем яростнее он.
Жил как жил, легко и неумело,
Боль превозмогал в себе с трудом.
Всё сгорело,
всё во мне сгорело,
Надо строить, строить новый дом.