Завещание отца

Я хочу рассказать о своем отце — Никифоре Емельяновиче Шишкине. Рассказать даже не потому, что он — мой отец. А потому, что ему, в отличие от нас, его детей, по милости Божией и в силу его глубочайшей веры, было открыто неизмеримо больше во славу и спасение Православной христианской души.
Признаюсь, я давно собирался написать о нем. Но Господь, видно, все удерживал меня из-за моей повседневной суетной и небезгрешной мирской жизни. И вот, наконец, я решился. И благодарю Тебя за это, Господи! Сколько могу, сколько помню и знаю — я стараюсь поведать об этом дорогом мне человеке — родном отце. Его уже давно нет с нами. Он погиб на войне в 1942 году. Царство ему Небесное! Память о нем, о его праведной и благочестивой жизни должна быть обязательно доведена до широкого круга читателей.

Тогда, в 1942-м, когда отца не стало, мне было всего 6 лет. И я, разумеется, мало его помню, разве лишь отдельные штрихи и детали. Но даже при этом отец оставил в моей детской памяти неизгладимое впечатление. Я буду опираться на рассказы моей мамы, сестры, старшего брата, живущих и по сей день родственников, знакомых и соседей, а также на отцовские письма с фронта, которые я храню как Божье Благословение.
Начну с трагических 30-х годов. Тогда мой отец, как и тысячи других людей, подвергся сталинским репрессиям с клеймом "кулак — враг народа", был изгнан из родного дома с семьей из восьми человек, — зимой на улицу, в земляночку. Но это не сломило его духовно.
"Кулак"... В действительности — это был честный труженик, который никогда не имел батраков и свое хозяйство наживал в поте лица, трудолюбиво и с Божией помощью. Но тогда, несмотря на это, он был "врагом народа", изгоем, его изгнали из родного дома и полуголого заставили с грязной рогожей в руках вместо флага с позором ходить по окрестным деревням, якобы в устрашение и назидание другим. Он ходил, подвергаясь насмешкам и издевательствам местных "пролетарских" тунеядцев и бандитов-чекистов... Но отец помнил, что Сам Господь подвергся несравненно более страшным издевательствам, и поэтому все это он воспринял для себя как ничтожно маленький, но душеспасительный жизненный крест. Он не озлобился. И не потерял своего человеческого и христианского достоинства. Наоборот. Он еще больше укрепился в вере во Всемилостивейшего Бога. И, как не раз вспоминала мама, он постоянно молился за тех большевистских "стукачей" и насмехателей и просил маму делать то же самое. Отец нередко ее спрашивал:
— Фрося, а ты молишься за них?..
А мама честно признавалась: "Никифор, ну разве можно молиться за таких иродов? У меня даже рука перекреститься не поднимается". "Зря, — отвечал отец. — Надо молиться". И добавлял словами из Евангелия: "Они ведь не ведают, что творят. Обязательно молись. Ведь пропадут..." Отец молился за своих лютых врагов.
После раскулачивания мои родители лет пять жили в выкопанной ими ветхой земляночке, где я и родился в 1936 году, в селе Сексяево Оренбургской области. Любопытная деталь. Вспоминает сестра Александра, ныне уже покойная. "Ту земляночку, которую "великодушно" разрешили нам выкопать местные власти, мы содержали в таком образцовом порядке и чистоте, что нас всегда ставили в пример. Вот, мол, глядите — всего лишь земляночка, такая большая семья, а как чистенько... учитесь! Хвалили, собственно, те, кто только что содеял зло, изгнав всю нашу семью на мороз, отобрав все нажитое".
Но Господь Бог неустанно помогал моим родителям всегда и во всем, благодаря их крепкой вере и особенно — отцовой молитве. Живя в земляночке в селе Сексяево, родители сподобились великой чести близко познакомиться с известной блаженной Христа ради юродивой Анной Васильевной. Это была на редкость одаренная духом Божья избранница, которая юродствовала в Бузулуке в 30-е годы и позже в 1938 году приняла мученическую смерть от рук большевистских палачей на станции Колтубанка под Бузулуком.
Мама вспоминает: "При первой нашей встрече в Бузулуке Анна Васильевна отнеслась к нам с особенной теплотой и сочувствием. И до последних дней ее жизни мы ничего не предпринимали без ее прозорливых советов. Именно по ее благословению мы переехали из села Сексяево в город Бузулук, купили там маленький домик и потом уже никогда не расставались с блаженной и всегда пользовались ее благодатным покровительством".
А чудеснейшее исцеление моего отца, наверное, вряд ли забудется. Очень уж дивный был этот случай...
Однажды моего отца крепко зацепил рогами бык и серьезно травмировал его позвоночник. В то время он был единственным в семье работником. И вдруг — нетрудоспособность, почти инвалид — и это в 30 с небольшим лет. Строгий постельный режим. Почти полная неподвижность. Ужасные боли в спине. Все попытки врачей вылечить отца — безуспешны. Усиленно пробовали и народные средства: баня, массаж, различные растирания, примочки, грелки. Оставалась одна-единственная надежда на Господа Бога, — хотя отец и без того все время уповал только на Него. Но теперь, в эти мучительные для него дни, когда огромная его семья, состоявшая из малолетних детей (нас было четверо, да еще мама и бабушка) оказалась без кормильца, — отец взывал ко Всевышнему с особым жаром и рвением.
И вот однажды отец попросил свозить его в храм. Там он кое-как устроился на коленях у левого клироса и начал усердно молиться. Он слезно просил Спасителя, Царицу Небесную, Николая Чудотворца и всех святых помочь ему избавиться от обрушившейся на него телесной муки. Он плакал и просил. Просил и плакал. И вдруг Господь услышал его, воистину внял его молитвам. И произошло чудо. Вот что рассказал отец моей маме:
"Я стоял на коленях и уже считал себя точно приговоренным, слезы текли по лицу, я молился, испытывая неимоверную физическую боль. И вдруг вижу боковым зрением: где-то в конце храма, в правом дальнем крыле — Анна Васильевна. Она упорно протискивалась через плотную стенку прихожан в мою сторону. Я только почувствовал, как заколыхалась толпа людей, освобождающих ей дорогу, и потом кто-то рукой коснулся моей спины в области больного позвоночника, как бы погладив его, и, с трудом повернув голову вперед, я неожиданно встретился взглядом с Анной Васильевной. Она ласково посмотрела мне в глаза, как-то благодатно и загадочно улыбнулась и вышла через левую боковую дверь храма. Все кончилось. Это было точно видение. Я продолжал молиться, еще ни о чем не догадываясь. Кончилась служба. Все начали выходить. Поднялся и я — о чем давно уже и не смел даже мечтать. Но я сделал это как-то машинально. Тут подошли ко мне знакомые, пытались мне помочь. Но я отодвинул их руки и просил их позволить мне выйти из храма самостоятельно. Я вышел. И попробовал пройти несколько метров. Тележка, на которой привезли меня в церковь, ехала порожняком сзади, едва успевая. Я пошел быстрее. Еще быстрее. Потом побежал... И только тут — о Господи! — я вспомнил Анну Васильевну, ее благодатную улыбку, поглаживание спины в области позвоночника... И я понял, что меня исцелили. Я бежал до самого дома, прославляя Бога и Анну Васильевну, исцелившую меня таким чудесным образом! "Господи! — почти кричал я во весь голос. — Как велика ко мне Твоя милость! Я благодарю Тебя, слава Тебе во веки веков!.."
Я вспоминаю, что, когда мама рассказывала мне эту чудесную историю, она всегда плакала, не сдерживая слез от умиления и счастья. К слову, та церковь, в которой произошло чудесное исцеление отца, была разрушена во времена хрущевской "оттепели" в 1957 году. А на ее месте стоит сейчас мрачное, серое, никому не нужное и непримечательное зданьице клуба.
Анна Васильевна занимала в жизни моих родителей особое место.
Отец часто виделся с Анной Васильевной и был с ней довольно близок духовно. Он часто бывал у нее дома, и Анна Васильевна посвящала его, как говорят, в святая святых своей жизни юродивой. И отец после визита к ней приходил домой и всегда говорил с душевным трепетом: "Да, истинно Божий она человек. А глупенькой она кажется только для злых и недобрых людей. Мало теперь у нас таких, как она, осталось..." Характер у отца был на редкость кроткий и добросердечный. Взгляд лучистый. Была в нем какая-то благодать. Как вспоминают соседи, отец всегда притягивал к себе — своей необычайной простотой, даже какой-то детской непосредственностью. Он в жизни никогда ни на кого не повысил голоса, никого не обидел. Нас воспитывал в духе человеколюбия и богобоязненности. В то же время у него был непререкаемый авторитет — за свойственную ему не по годам мудрость и благородство.
Мы, дети, глубоко уважали отца, любили, но отнюдь не боялись. Он был для нас отец в самом глубоком смысле этого слова. А мы, слава Богу, были его любимые дети, которых он всегда благословлял, даже с фронта.
Сестра вспоминает, как однажды ее обокрали, утащили из кошелька всю зарплату. А для семьи по тому времени это была ощутимая потеря. Она прибежала домой вся в слезах и рассказала о произошедшем маме. Все очень расстроились... Что скажет отец? И вот пришел отец с работы, узнал о случившемся, тут же успокоил дочь, обнял ее, нежно поцеловал, перекрестился на образа и сказал: "Слава Тебе, Господи, что сама жива и здорова. Успокойтесь и забудьте. Господь нам больше даст". Вот такой он был человек.
Отец молился всегда. Даже когда шел с работы или на работу — он был всегда в молитве. Раз приходит как-то с работы, улыбается и говорит маме: "Ты знаешь, Фрося, я чуть в Домашку не угодил. Иду, молюсь, на душе благодать. Вот так, мимо дома... с молитвой и проскочил". (Домашка — это крохотный ручеек в Бузулуке, течет он и поныне).
Даже я помню... Когда отца взяли на войну в 1941-м, он несколько месяцев проходил военную подготовку в селе Палимовка под Бузулуком. Мы с мамой часто ходили к нему. Лагерь размещался в палатках и в некоторых частных домах. Я видел, что, когда бойцы садились обедать, отец всегда снимал пилотку, отставлял подальше винтовку, крестился и только потом садился вместе со всеми. Бойцы, как мне помнится, относились к нему с внутренним уважением. На их лицах я не видел ни тени насмешки. А один боец даже произнес: "Ах, как хорошо!" Я, конечно, не понимал тогда, что он имел в виду. Но, анализируя сейчас эти воспоминания, я убежден, что в этих словах бойца прозвучала вера и надежда на спасение — почти уже обреченных на гибель людей в этой страшной войне с фашизмом.
Конечно, многие из них погибли физически, но не духовно. И в этом, мне кажется, есть все-таки доля заслуги и моего отца — ревнителя за веру Христову и Церковь Православную, настоящего молитвенника. И сейчас, перечитывая еще и еще раз пожелтевшие от времени фронтовые бумажные осколки писем, написанные не ахти каким грамотным языком, — знаю, что содержится в них главное — духовная щедрость.
Отец до последнего своего, смертного часа неустанно молился за своих товарищей, которые гибли у него на глазах, и горько скорбел лишь о том, что некому уже будет, наверное, сообщить о нем родным. Правда, отец не роптал на свою долю, никогда ничем не возмущался и всегда был доволен: "Кормят хорошо, обут, одет... скоро приеду и шлю вам отцовское благословение".
Он все принимал кротко, терпеливо и смиренно. И, наверное, поэтому Господь позволил ему столь близко общаться со своим избранником — святым Угодником Николаем Чудотворцем, к которому отец всегда взывал о помощи во все трудные для него времена и который всегда помогал ему. И как видно из писем, отец сообщает почти открытым текстом про чудесное участие Николая Угодника в его жизни. В одном письме он пишет:
"Отец Н. (для цензуры сокращенно — Т. Ш.) не оставляет меня. Часто получаю письма от него. Он говорит: "И семью твою не оставлю. Помогаю, чем могу". Спасибо ему, Фрося..."
В другом письме отец опять пишет:
"Получаю письма от отца Николая (имя Святителя уже названо полностью — Т. Ш.) часто. Спасибо. Пишет всегда..." Поистине велики и славны дела Твои, Господи! Вскоре отец отошел ко Господу в 1942 году — был ранен и умер от ран — как верный и преданный воин Отчизны и Господа Бога. А семья его, по молитвам Николая Чудотворца, и никогда прежде не жаловалась на тяжкую долю, и по сей день не брошена.
Я как помню, у нас всегда было что поесть. Никогда не испытывали ни голода, ни холода. Всегда были сыты и одеты. И даже все получили образование. В нашем доме всегда было полно народа. Отовсюду к нам приезжали родственники, знакомые, бывали и просто проезжие добрые люди. Всем находилось место, никто не уезжал без угощения. Мама часто говорила: "Так завещал отец. Людей надо любить".
Помнится, меня и моего брата мальчишки на улице в насмешку звали — "боженьки". За то, что мы были верующие и ходили с мамой в церковь. Да, я счастлив тем, что родился и рос в такой верующей, Православной семье. И я очень сожалею, что из тех многих мальчишек, которые когда-то насмешливо звали нас "боженьками", — давно почти никого уже не осталось в живых. Они либо погибли от пьянки и драк, либо умерли, скитаясь по тюрьмам. Я действительно очень сожалею, что им в свое время некому было подсказать верный путь, против которого так жестоко выступала богоборческая система. Но я все-таки никогда не забуду праведные слова Николая Угодника из фронтовых писем отца: "... Я тебя не оставлю и семью твою не оставлю, помогаю, чем могу..." Действительно, мы не были оставлены ни на минуту без внимания Всевышнего.
Я также счастлив тем, что мои тетушки по матери — тетя Таня и тетя Оля — были монахинями монастыря в селе Таллы под Бузулуком. Монастырь в 30-е годы был варварски разрушен, насельницы рассеяны по миру. В том числе и мои тетушки. Тетю Олю я хорошо помню. Она умерла в 50-х годах. Мама говорила, что многие люди злословили: "Понятно теперь, почему эта семья живет благополучно. Монашки их просто понатаскали золотишка из монастыря — вот они и живут теперь на ворованном". Но Бог судья клеветникам!.. Тетушки не взяли из монастыря никакого золота, кроме лишь самого ценного — твердой веры и благочестия. Духовное золото — куда драгоценнее материального.
К сожалению, многое уже подзабыто за давностью лет и, быть может, много недосказано. Но все, что рассказано, — истина, и я буду счастлив, если хоть что-то из моих воспоминаний об отце окажется полезным — во славу Божию.

Тимофей Никифорович Шишкин

06.04.2001