‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Полеты во сне и наяву

Виктор Пылявский фотографирует храмы с высоты птичьего полета.


Фотография храма во имя Архистратига Божия Михаила в Виловатом Самарской области недавно замироточила. Самарец Виктор Пылявский фотографирует церкви. Он взлетает в небо на параплане и снимает храм с высоты. Во время работы (а она длится неделями) Виктор ничего не ест и пьет только воду из источников. Таких фотографий больше не делает никто.
Он появился в редакции «Благовеста» внезапно, однажды зашел под вечер.
— Я не знаю, зачем я к вам пришел. Я уперся в стену. Мне осталась только зима, мне надо доделать работы до лета, — с этими словами он положил на стол редактора свои работы. Мы обступили неожиданного гостя, с интересом разглядывая большие цветные фотографии, которые он принес с собой. Снимки были необыкновенные, неотмирной красоты, на них были дивные храмы, реки, озера, острова, летящие птицы, городские крыши. Они выглядели как чудо, в них была любовь. Все фотографии были сделаны с высоты птичьего полета. Старинные церкви, как корабли, взрезали русскую землю и плыли по ней. От целых или полуразрушенных, от них нельзя было оторвать взгляда. Так, наверно, видят церкви птицы небесные, которым Господь даровал крылья и полет. И Ангелы.

Мироточение фотографии
Настоятель церкви села Виловатого Самарской области иеромонах Алексий (Медведев) обрадовался звонку: «Виктор Пылявский — это феномен, — с энтузиазмом объяснял мне он. — Я его полюбил. Какие у него снимки храмов! Они сделаны с любовью. Он служит этим Богу, всего себя отдает и ничего взамен не просит, и Господь его тоже любит. Поэтому произошло чудо. Он приехал к нам прошлой осенью, сфотографировал наш храм, а потом привез мне две большие фотографии, одну я повесил в своей келье, другую — в трапезной. Одну из фотографий я повез в редакцию местной газеты, и когда мы ее развернули, почувствовали благоухание и увидели две маслянистые струйки, которые стекали с креста главного купола. Миро покрыло снимок сверху вниз полосой около пяти сантиметров. Это было 18 ноября 2003 года, незадолго до Михайлова дня. Я тогда хотел совсем уехать из села, но Господь меня укрепил, явил это чудо, и я остался».
Виктор фотографирует храмы в Самарской области и часто дарит снимки настоятелям этих храмов. Мироточение снимка — для него подтверждение того, что дело его угодно Богу. Мы долго сидели и разговаривали в его уютной квартире, пили терпкий чай «Серый граф», у моих ног удобно устроилась маленькая собачка, чуть поодаль выгибал спинку сиамский кот. Уютный и налаженный быт ничем не выдавал, что хозяин этого дома в душе и в жизни — отчаянный бродяга. Эти дивные фотографии имели чудесную предысторию. Трудно было поверить, что этот крепкий и сильный человек несколько лет назад умирал от рака и по неизреченному Промыслу Божьему пережил второе рождение. И тогда он в знак благодарности Богу стал фотографировать храмы. Его жизнь началась заново с осени 1999 года.

Смертельный диагноз

— Нужно уметь полюбить то, что с тобой происходит, — серьезно и убедительно говорил Виктор.— Я заболел, это случилось буквально в один день, хотя до этого никаких симптомов не было. Правда, я замечал, что мясо есть тяжело стало для меня. В один день у меня отказала полностью вся система пищеварения. Кроме кефира, я ничего не мог есть. Мне поставил диагноз «рак» мой близкий друг, врач в больнице имени Калинина, он проводил все исследования.
Отчаяние у меня длилось минут 30. Я стоял на крыльце больницы, смотрел на проходящих мимо людей и видел, что они остаются, а меня вычеркнули из этой жизни. Я считал себя не самым плохим человеком: я не был ни подлецом, ни жадным, и вдруг такое. Было обидно. Резаться — однозначно я не хотел. И минут через сорок, наверное, наступило счастье. Я вдруг понял, что от всего этого ликую. У меня более тысячи часов налета на параплане. В среднем, если брать по одному часу полета, больше тысячи взлетов. Каждый раз на одной чаше весов — полет, на другой — твоя жизнь. Любой полет может оказаться последним. Все, кто у нас летает, готовы к этому. И я готов умереть за то, что я люблю делать. Но при этом за тобой останутся недоделанные дела, долги. Я понял: Господь только лишь тому дает знать дату своей смерти, кого любит. Мне дается целых два месяца, чтобы я мог нормально уйти из жизни. Я, конечно, не знал точно день, но знал срок. Я сумел ощутить это счастье и начать радоваться своим последним дням.
Это глупо звучит, может быть, но ты должен научиться этому радоваться. Потому что если ты уходишь несчастливый из жизни, в депрессии, — это неблагодарность Богу. Я представил, как мне говорят: хочешь прожить сорок лет, испытать вот это, увидеть вот это, или ты можешь вообще ничего не увидеть. Конечно же, я бы выбрал эти сорок лет. Но… подходят мои последние дни, и я становлюсь несчастным, начинаю обижаться, что мне дали так мало. А многие вообще этого не видели, или жили всего двадцать, десять лет. Ощущение обиды в конце жизни — это прежде всего неблагодарность Богу за то, что Он дал тебе эту возможность жить. Ты должен быть счастливым не только когда живешь, а и когда умираешь.
— А вы до этого верили в Бога?
— У меня к вере был довольно сложный путь. Отец у меня был искренним коммунистом, он был первым секретарем райкома партии Хворостянского района десять лет, а у нас даже не было машины. С того момента, когда он умер в 1986 году, со мной начали происходить странные вещи. Я слышал внутри себя голос. Он говорил: «Сейчас остановится автобус, из него выйдет такой-то человек», — так и происходило. Сначала я этим забавлялся, а потом понял: это для того, чтобы я поверил в любое, что мне начнут говорить. Как только я это понял, все сразу кончилось. Я начал читать Библию. В начале 90-х я занимался бизнесом, это были заграничные поездки, очень многое зависело от везения, от удачи. Я видел, что никаким умом своим и расчетом не сумею долго продержаться, а ответ, как это везение держать, я находил, как ни странно, в Библии. Но глубокой веры тогда еще не было.

Уход

Я решил не делать операцию. Мне сказали: максимум два-три месяца протянешь, а потом начнутся наркотики. Навел справки, узнал, что умирать с таким диагнозом — удар по близким. И решил, что умирать я буду где угодно, но только не дома. За месяц я успел попрощаться со всеми, отдать все долги, простить все долги, переписал имущество на жену, объехал все дорогие мне места, Ульяновск, где прошла моя юность, там повидался с моей первой любовью. Мы с ней до сих пор дружим, она приезжает к нам со своей семьей, у нас теплые отношения. Я сказал ей, что мы видимся в последний раз. Она рассказала об этом своей маме. Молитвы тети Зины я слышал, когда ушел, сильнее всех, сильнее, чем своих близких. В день, когда она умерла, я вижу такой сон. Я иду по какому-то селу, говорю: так хочется полетать! Меня берут на руки, поднимают над собой, я начинаю махать руками, лечу все выше и вижу, что летит группа людей, а в середине — немолодая женщина. И все машут руками, чтобы лететь, а она машет, чтобы не отличаться от нас. На мой вопрос — почему, она отвечает: «Это зависит от размера души». В этот день тетя Зина умерла.
О своем диагнозе я только за неделю до ухода сказал своей жене и близкому другу.
Для своей дочери, жены, матери, сестры я что-то сделал, как-то их обезпечил. Какая разница для них, прожил я сорок лет и два месяца или сорок лет и четыре месяца. Я хочу прожить эти последние два месяца для себя. Пообщаться не с ними и не с кем-то, а с Богом. Он дал мне эту жизнь. Должен я хоть раз сказать Ему спасибо за свою жизнь. И мне дается этот шанс.

Муромский городок

— И вас жена отпустила?
— Как она меня могла не отпустить, если я всю свою жизнь был бродягой. Я же не говорил, что ухожу навсегда. Я сказал, что пойду поброжу. Все, что я мог унести с собой, это спальный мешок и кусок брезента. Палатку я не брал, потому что было тяжело, за месяц на кефире мой вес упал килограммов на десять. 29 августа 1999 года меня вывезли на машине за город. На Московском шоссе за постом ГАИ я вылез, и там у меня начался выбор: я понял, что куда бы я ни поехал, я все равно приду к своей могиле. И я захотел прожить остаток жизни так, как мне подсказывает мое естество. Я постоял час и почувствовал, что меня тянет не туда, куда я изначально собирался. Поехал в Ташлу, искупался в святом источнике, у меня сразу что-то высыпало на теле. После Ташлы, как только я переехал Волжскую ГЭС, я понял, что не хочу никуда, хочу быть здесь. Побродил по Жигулям, вспомнил про Муромское городище, дошел туда. Там два оврага сходятся в один, там был построен большой древний город, он был уничтожен, там до сих пор сохранились заградительные валы, на полях встречаются кости. Я там остановился. Молился, спал очень мало. Ничего не ел, только пил воду из источников. Иногда забредали грибники. Я выглядел очень дико, заросший весь. Там много яблонь, я выбрал себе свою яблоню, под которой ночевал, — с этой яблони яблоки упали самыми последними. Я это наблюдал — а что еще было делать? Тем более что над тобой висят такие крупные яблоки — для дикуши это крайне редко. Мне очень хотелось их попробовать, но я точно знал, что сорок дней ничего в рот не возьму. Два лучших яблока я положил в развилку яблони, чтобы попробовать их после. Но я забыл про эти яблоки, когда я прожил сороковую ночь и понял, что я это сделал. Мне всегда нравилось все экстремальное. В юности я впервые прочитал в Евангелии о том, как Господь сорок дней и ночей постился в пустыне. И мне захотелось попробовать, что такое сорок дней в лесу одному, без еды, религиозный аспект для меня был тогда далек. Я собирался много лет, начиная с 90-го года, планировал: вот, на следующее лето уйду на сорок дней. Но нужно было зарабатывать деньги, я знал, что если я уйду, обрубятся многие связи. А в этот раз я к тому же ничего абсолютно не мог есть, у меня сразу начиналась рвота. А таскать с собой кефир — смешно. И потом, мне захотелось исполнить эту юношескую мечту.
Я там читал Евангелие и прочитал его совершенно иначе, чем раньше. Постарался забыть все, чему меня учили. Когда я начинаю понимать, как бы Он хотел, чтобы мы жили, начинаю понимать, как мне надо жить сейчас. Я выдержал эти сорок дней и не умер. И понял: надо возвращаться. И вернулся. Еще понял, что должен быть верен прежде всего Тому, Кто меня спас. Я обязан Богу за вторую жизнь и буду служить только Ему.
Я видел там Престол Божий. Была ночь. И было какое-то особое состояние. И вдруг понял, что сейчас я могу увидеть Бога. Мне дается эта возможность, на меня смотрят: насколько я поддамся своему любопытству — или я увижу только то, к чему я сейчас готов. Я знал, что могу поднять выше взгляд и увидеть Его. Но я понимал, что не готов сейчас это сделать. От этого выбора зависела моя дальнейшая судьба. Если я поддамся этому любопытству, то проиграю. Это был момент выбора. Я понял, что на данный момент могу смотреть только на Престол и Его ступни. Все очень светлое — и одновременно у меня было чувство собственного ничтожества. Настолько несопоставимые вещи — я и Он. Наверное, это самое большое, что я вынес из голодовки.
Диагноз болезни у меня сняли через два месяца после моего возвращения в той же больнице имени Калинина. Врачи просто развели руками.

Благодарение

Если в первый раз в 99-м году я шел в голодовку в последний раз, думая, что не вернусь, то второй раз это был уже акт благодарности. Я пошел в горы через год в тот же самый день 29 августа просто сказать спасибо за то, что мне продлили жизнь. В первый раз у меня с собой были только Библия, нож, спальный мешок и брезент, больше я с собой унести не мог. Назад я сумел принести только Библию, все остальное пришлось бросить. Во второй раз я уже взял с собой палатку. В третий раз поехал на микроавтобусе, надо было летать, и я летал. Первая голодовка была крайне тяжелой, а во второй был только один тяжелый день, было очень хорошо и легко. Хотя я шел туда с большим страхом. В четвертую голодовку я был удивлен, что сумел сфотографировать 46 храмов. А в пятую голодовку осенью прошлого года я уже переснял их все, потому что перешел на широкую профессиональную пленку, и снял всего 81 церковь. Но больше в Муромский городок меня почему-то не тянет. Каждую голодовку я там оказываюсь, но могу провести там несколько часов.
Я понял, что организм — такая хитрая вещь, которая привыкает ко всему. Но полной голодовки больше не будет, будет только пост, потому что из-за истощения у меня были провалы в памяти. Вес падает больше чем на 20 килограммов, уменьшается объем не только мышц, но и головного мозга. Я восстанавливаюсь месяца три. В позапрошлом году я не сумел снять одну церковь в селе Маза, потому что не позволила погода. В прошлом году я вспомнил, что я здесь уже был и провел всю ночь, когда споткнулся у дороги точно так же, как и год назад.
После той осени настолько изменилась жизнь. Началом жизни я считаю 99-й год. Я понял, что не буду заниматься прежней работой. Что жизнь слишком коротка для того, чтобы просто зарабатывать деньги. Что я никогда не буду жить так, как я жил раньше. У меня появились новые друзья, многие прежние друзья отвернулись. После первой голодовки со мной начали происходить странные вещи. Практически все мои мечты, даже детские, начали исполняться. Я обрел другое отношение к жизни, к себе, к людям. И было такое лето, когда все приходило само собой, надо мной всегда было самое голубое небо, под ногами — самая зеленая трава, вокруг — самые замечательные люди. И я испугался. К концу лета мне было страшно узнать, что я взял не свое. Я попытался это отдать, если это не мое. Во второй мой уход первое, что я сделал, я встал на колени и сказал: «Ты мне дал гораздо больше, чем я имел до 99-го года. Если это не мое, то забери это». Я испугался, что поклонился не тому. Слишком много мне стало даваться. Но у меня не взяли.

Параплан

— Все ваши фотографии храмов сняты с высоты птичьего полета. Что это за съемки?
— Раньше я снимал на видео, однажды сделал видеоролик — снимал с параплана над Самарой и живописными местами Самарской губернии, его часто крутили, да и сейчас крутят по СКАТу. Многие пытались повторить такие съемки, и несколько человек погибли. После этого я бросил снимать на видео. Если видео можно сделать хулиганским, то фотографию такой не сделаешь, она более духовна.
— А как вы начали летать?
— Меня всегда тянуло на экстрим. Я пытался плавать под водой, прыгал с парашютом. С детства был бродячим. А сейчас вот больше бываю дома, мне пришлось купить компьютер — я должен делать фотографии сам с начала до конца.
— Откуда это стремление к авантюризму, к риску — от родителей?
— Нет, мои отец и мать — спокойные люди. Но в детстве мама мне прочитала книгу «Карлсон, который живет на крыше», а бабушка — «Робинзона Крузо», эти книги мне дали определенный толчок. Мы жили в Хворостянке, все лето в детстве я проводил в охотничьем хозяйстве на острове. Там была палатка, я там был один. Первые мои поездки на остров начались с пятого-шестого класса, отец мне доверял уже с раннего возраста. Вначале я ездил туда с другом, потом стал ездить один, и в одиночестве мне было еще лучше. Я и сейчас постоянно убегаю из города. В юности я занимался парашютным спортом, но из-за очков меня вытурили из секции. Прошло лет 17, я узнал, что уже лет 15-20 существует параплан. Человек на нем становится настолько свободным — ни самолет, ни дельтаплан не дают такой свободы. На нем можно взлететь с любого ровного места. Я завожу мотор, надеваю параплан на себя, при этом особым способом раскладывается купол, и начинаю бежать. И если есть ветерок, достаточно сделать несколько шагов, чтобы взлететь, если ветра нет, шагов десять. Эти полеты опасны. Все, что связано с воздухом, опасно, потому что непредсказуемо. Порой резко налетает ветер. А летом жесткая «термичка» — круговороты холодных и теплых потоков воздуха, в воздухе возникают пузыри, купол параплана ударяется о них, как о стену, и может сложиться. Кто летает, все битые, сам ломал спину. Мы и с Леной вместе (Лена — жена, прим авт.) разбивались. Я иногда ее брал в полет, но сейчас нет. Преимущество параплана в том, что можно снимать с небольшой высоты, ведь если снимать с самолета, с большой высоты, то на снимке все выходит плоским.
Снимать начинают все, кто летает на параплане. Но не такие снимки. Тут не в технике дело. Надо было долго учиться уметь выбрать ракурс, находиться точно в нужном месте — ведь все время движешься. Иногда это погоня за кадром. Иногда — совершенная уверенность, что это надо делать именно сейчас. Самые удачные фотографии не планировались, я просто знал, что сейчас надо снимать.

Все объединилось ради одного

— Как вы начали снимать церкви?
— Я ушел в свою четвертую голодовку и там понял, что буду снимать церкви. Вся эта работа по съемке храмов и собиранию преданий о них ведется нами втроем — мной, моей женой Еленой и Юлей Курдиной, их вклад просто неоценим. Они опрашивают старожилов и стариков, собирают легенды о храмах. Это важно сделать именно сейчас — умирают старики, и с каждым годом и даже днем безвозвратно уходят предания о старых храмах. Елена еще занимается организационной работой, Юлия проводит много времени в библиотеках и архивах, разыскивая сведения о старых церквях, затем обрабатывает эти тексты. Без пояснительного текста выставлять эти фотографии смысла нет, тогда это просто архитектура.
Я их снимаю полтора года. Первый храм я снял в Переволоках. Сейчас я понял, зачем мне нужно было зарабатывать деньги — сделать эти фотографии стоит огромных денег. Понял, зачем мне нужно умение летать, почему я в детстве увлекся фотографией, всегда любил бродяжничать — все это объединилось и выливается в эти кадры. Если бы чего-то не хватало, фотографий бы не было.
Когда я ухожу в голодовку и снимаю храмы, я должен отречься ото всего. Есть я и есть мой Бог. Вот эту часть своей жизни, эти сорок дней в году я должен посвятить общению только с Ним. Не думая о том, кому и что я должен. Я должен только Ему. А потом можно вернуться и заниматься обычными делами. Для меня было очень сложно отречься от всего, особенно в первый раз, именно отречься.
— Вы себя чувствуете счастливым человеком?
— Да, с 1999 года. Но не потому, что я летаю. А потому, что я узнал, что такое смерть. Если бы я не летал, я все равно был бы счастливым. Только узнав, что такое смерть, человек узнает, что такое жизнь. Вот тогда он начинает жить, а не откладывать, потому что основная масса людей считает, что сначала надо заработать, воспитать детей, а потом мы начнем жить.
— А что же такое — смерть?
Тут Виктор замолчал и задумался.
— Смерть — это прежде всего взгляд назад, на то, как ты прожил, что от тебя осталось. Я прожил почти сорок лет, и оказавшись на пороге смерти, понял, что я ничего не оставляю после себя. Дети, деньги, жена, и построенные дома, и посаженные деревья остаются после всех. Мы думаем, что после нас остается только это. На самом деле после нас остаются наши поступки.

Церкви построены ради любви

— Ваши фотографии храмов с высоты — это поступок?
— Дело не в фотографии. Дело в том, что единственное, что осталось после наших прадедов и прапрадедов, — вот эти разрушенные церкви. Я имею в виду, единственное из того, что сделано с любовью. Можно найти красивые старые дома в Самаре, но они построены ради удобства или выгоды, или гордыни. А вот церкви построены ради любви. Я прикоснулся ко всем церквям, которые я снял, и везде почувствовал эту любовь. Ни от одного дома невозможно ощутить такое. Я это фотографирую из уважения к той любви, которая в них вложена. Я сфотографировал все храмы, которые есть в Самарской области. Возможно, какие-то пропустил. Я не сумел найти точного списка. Пришлось объезжать села, опрашивать старожилов, стариков. Это 81 церковь — старые церкви, которым больше ста лет, дореволюционной постройки. Из них 46 действующих. Я чувствую от старых церквей очень мощную энергию. Уверен, что если буду лететь на параплане ночью, не пролечу мимо церкви, я ее почувствую. Потому что концентрация человеческой любви в них настолько огромна. Лишь несколько церквей из этих восьмидесяти строились за два-три года, и они не имеют монолитного строения, как церкви, построенные за 25 лет. Как, например, одна из самых красивых наших церквей в Верхнем Санчелееве. По легенде, ее строили всего два человека — отец и сын. Эти старые церкви не поддавались разрушениям и взрывам, а как только их не ломали. Церковь в Курумуче раза три пытались взорвать и бросили, потому что школа рядом начала сыпаться. За два года такое здание не поставишь. И без любви не поставишь. То, что раствор замешивали тогда на яйцах, это действительно так. Я знаю людей, у которых деды занимались только тем, что собирали яйца. Строится церковь двадцать лет, и двадцать лет человек ездит по деревням и собирает яйца для раствора.
Нам интересны предания о храмах, в них есть народный воспитательный дух. В селе Малое Ишуткино сейчас есть церковь. По легенде, лет сто сорок назад три соседние деревни сбросились, купили сруб церкви и начали тянуть жребий — кому достанется. Вытянуло жребий одно село, и мужики на радостях пили и гуляли всю ночь. В это время мужики из Малого Ишуткина подняли жен, стариков, детей и за ночь украли этот сруб. Когда утром те проснулись, развели руками, но отнимать не стали. Поняли, что вера тех людей оказалась сильнее. Девочка, которая участвовала в этом похищении сруба, став взрослой, в годы войны, когда церковь была закрыта, добилась личного приема у Сталина, церковь была открыта по его указу и больше не закрывалась. Говорят, что его очень тронула эта история.
Историй, связанных с храмами, очень много, они иногда страшные, иногда красивые. У каждой церкви они есть. Я понял, что надо сохранить не только церкви, но и предания вокруг них. Раньше люди общались больше, собирались на посиделки, рассказы передавались из столетия в столетие, а сейчас молодежь уже не знает этих вещей. Они не знают, в каком году образовалось село, когда была разрушена или восстановлена церковь. Я считаю, что все старые церкви надо сохранить.
— Мы обычно видим храм вблизи или вдали, но только Ангелы и птицы видят храмы с высоты. Как воспринимается с воздуха храм среди природы? Правду ли говорят, что без храма русский пейзаж пуст?
— Без храма пейзаж просто скучен, ни за что не цепляется взгляд, какие бы там ни стояли особняки. Нет искорки.

Распятая церковь

— Виктор, это ваша картина храма над столом?
— Нет, эту картину нарисовал известный актер Виктор Евграфов. Он рисует в приступах боли после тяжелой травмы, которую он получил на съемках фильма «Дети капитана Гранта». Он нарисовал это интуитивно, не задумываясь. Я ему говорю: «Вить, это распятая церковь! Смотри, она прибита гвоздями». Наши церкви, они распятые. И не кем-то распятые, а своими прихожанами.
Для меня было открытием, что у нас ни одна церковь не была разрушена кем-то со стороны. Не было таких бригад, которые приезжали в село и ломали церковь. Приходила директива, приходило искушение. Могли в голодный год привезти два мешка муки из города и сказать: кто скинет кресты, тому два мешка муки. Это была стандартная цена — сбросить крест. Мы опросили людей везде, где разрушали церкви: ломали свои. Практически в каждом селе есть предание о том, что случилось с человеком, который скинул крест с купола храма, уничтожал святой источник. В Русской Селитьбе одна женщина умерла от жажды. Во время революции она стреляла в икону, которая висела на святом источнике, до сих пор там есть следы от пуль. И когда она стала старой и умирала, никто не подал ей воды. В Покровке председатель колхоза сломал крест на святом источнике. Через месяц из его дома в какой-то момент все вышли, остался только младенец в люльке. Из печки вылетел уголек и угодил не куда-нибудь, а в люльку — ребенок сгорел заживо. Ничего не сгорело больше.
…Вот уникальная церковь, она стоит одна среди полей. Тут было село Хмелевка, оно сейчас разрушено, уже лет пятьдесят здесь ничего нет, кроме церкви. Но с церкви не сброшен крест! Это самая уцелевшая церковь в области, от нее разобрали только крыльцо. В Кинель-Черкассах церковь не закрывалась. Потому что старики собрались и сказали: сначала убейте нас, потом убивайте церковь. Церковь не тронули. А есть такое — село растет, а церковь разграблена. Насколько сильна была вера в людях, можно судить по тому, как сохранилась церковь. И у меня вызывают уважение именно те села, где кресты не сбросили, там никто не продался за два мешка муки. Это села героев. Вдумайтесь, даже в советское время стоит церковь среди села, а на ней крест не сброшен. Руководство, которое там было, все-таки боялось идти против своих стариков.

Съемки

— А сколько возникает преград и искушений, чтобы я не ехал снимать очередную церковь. Я давно мечтал купить гараж для микроавтобуса возле дома, без автобуса — как без рук, на нем возим все оборудование. У нас выезд — снимать церковь, и вдруг звонок: мне предлагают купить гараж рядом с домом — но сейчас. Я поехал снимать. Потому что если Господь дает мне гараж, я его куплю и потом.
Мы приезжаем в село Мордово, там нет церкви. Но остались некоторые фрагменты фундамента, который продолжают разбирать местные жители. Мы немножко растерялись: так надругались, что нечего даже снять. Но пусть снимок никуда не войдет, но это место я сниму из уважения. А все вокруг засеяно, поля, леса — неоткуда взлетать. Солнце садится, освещение падает, и в последний момент мы оборачиваемся и видим, что посреди засеянного поля комбайн прорубил полоску (до уборочной было еще далеко), как раз для того, чтобы разложить купол параплана и пробежать по ней. Таких вещей — странных, необычных — при съемках происходит очень много.
Удивительный случай был в селе Малячкино. Перед съемкой в нашей маленькой группе произошел конфликт, и мы уехали, не сняв храм. Поехали в Бинардку, и священник вдруг начинает рассказывать, что он сам родом из села Малячкино, что там удивительная церковь, когда там сжигали иконы, люди своими телами их тушили. Мы возвращаемся домой, и я еду в Малячкино уже один. Весь день идет сильный дождь, дует порывистый ветер, я не смог снять церковь. Поехал домой, в километрах двадцати от села я вдруг спать захотел. Заснул, поспал и понял, что надо вернуться. Хотя никаких шансов из-за дождя снять нет. Возвращаюсь, нахожу какую-то поляну, взлетаю, моросит, но когда я подлетаю к селу, выглядывает солнце и освещает только церковь, я успеваю за считанные минуты ее сфотографировать. Возвращаюсь счастливый, проявляю пленку. И обнаруживаю, что все 9 кадров испорчены царапиной! Господь подсказал мне, в какой момент снимать храм. Но на заводе, где делают пленку, нечто темное, зная о съемках, перечеркнуло именно эти кадры. Пленку я в отчаянии бросил на полку: они выиграли. Однажды просыпаюсь и бросаюсь к этой полке, поняв, что эта царапина для меня очень дорога — в этом кадре сложилось единоборство: Господь дал солнце, нечистый зачеркнул кадр. Я не буду убирать эту царапину. Разворачиваю пленку: царапина исчезла!
А на снимке одной церкви рядом с ней проявился… бес.
Когда я снимок загрузил в компьютер, с ним начали происходить такие странные вещи, что компьютерщики говорят: такого не может быть. Оператор сначала решил, что это откол эмульсии, но программа, которая чистит пленку, на это пятно не реагирует. Внешний вид этого существа — классический черт, как его обычно рисуют: лохматое туловище, бычья голова и свалявшиеся лохмы, голенькие ножки, большие тупые рога и хвост. Этот объект висит достаточно далеко, по расчетам, он размера от собаки до коровы. На следующих кадрах, которые я сделал там же через три минуты, в воздухе появилось несколько странных объектов, вроде черных клякс, одна похожа на крокодила или оторванную клешню, что-то тревожное, неприятное, похожее на грязь. Так же, как и этот черт, они не отражают свет. Ученые это называют преломлением внутреннего пространства, черной дырой. В Италии сейчас делают много подобных снимков. Люди этих существ не видят. Я тоже при съемке этого не видел. Все священники, которые видели этот снимок, говорят одно и то же: это он!
(К такому же выводу пришли и сотрудники газеты «Благовест», внимательно рассмотрев эту фотографию)
После проявки этой пленки на Покров у меня в доме замироточила большая старинная икона Пресвятой Богородицы «Умягчение злых сердец», которая пришла ко мне несколько лет назад чудесным образом. Проявилось противоборство этих двух противоположных миров.
Изначально я снимал церкви не для себя, а для того, чтобы показать их людям. Я знаю, что это надо сделать. Сейчас я начал печатать фотографии храмов больших размеров — выставочного формата, метр двадцать на метр сорок. Я почему-то уверен, что найдутся люди или человек, которые помогут тому, чтобы эта выставка состоялась.
…В разрушенном храме на месте алтаря Ангелы невидимо служат Литургию. Это место ничем занимать нельзя. На Святой Горе Афон такие места сохраняют и огораживают, чтобы никто не ходил по ним. Храмы — это самое святое и прекрасное, что создал человек на земле. Как много еще их — разрушающихся, заброшенных по нашей земле, до сих пор не дождавшихся заботы потомков тех, кто их сокрушал или отстаивал. В фотографиях Виктора Пылявского — покаяние и любовь. Слава Богу, что старые церкви сохранятся на этих дивных фотографиях. Неужели они сохранятся только на этих фотографиях?

От редакции: желающие оказать помощь в организации уникальной выставки фотографий старинных церквей Самарской епархии могут обращаться по телефону 41-94-55, Виктору или по телефонам редакции.

На снимках: Казанско-Богородицкая церковь в Верхнем Санчелеево; Храм в селе Осиновка. Его охраняют как памятник культуры; Фрески в недействующем храме в Съезжем. Купола нет, и фрески в храме много лет находятся под открытым небом.

Людмила Белкина
13.02.2004
1337
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
2
5 комментариев

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru