Господь указал мне новый путь

Автобиографические записки Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна.

Архиепископ Куйбышевский и Сызранский Иоанн (Снычев).

Продолжение публикации. Начало см. здесь.

Эти автобиографические записи были сделаны иеромонахом Иоанном (Снычевым) в 1955 году. Об этом имеется запись самого Владыки Иоанна. Текст подготовлен к публикации по «самиздатовской» книге.

Мой сорокоуст

Быстро и незаметно проходили золотые дни, которые более не возвратятся, зато в эти дни, хотя и не в полноте, я понял, что такое служение Богу в сане иерея. Мне чувствительно стало несение Креста Господня на этом новом духовном поприще. Только теперь я понял, насколько я немощен в преодолении всех бурь, воздвигнутых в наши дни, особенно на пастыря Христова стада. Первоначально, когда я получил степень священства, мне было легко преодолевать все искушения, наносимые мне диаволом и плотью, но затем, когда я вступил в служение сорокоуста, со всех сторон полетели стрелы искушений, волнуя и смущая мою душу. Казалось, что вот-вот они пронзят мою душу и я бездыханный упаду в бездну грехов. Но в те минуты, когда душа моя устрашалась грозной бури, когда она взывала ко Господу: «Восстани, Господи, что спиши...», - Христос тихо касался моего сердца и говорил: «Умолкни, перестань...» - и всё стихало. Словно темная сень, которая закрывала область света, отходила от меня, и мне становилось легко-легко.

Сорокоуст для меня являлся как бы приготовлением к трудному пастырскому служению. Сорокадневное служение явилось для меня как бы периодом искушений, в котором ярко выразились мои душевные и телесные немощи и в то же время - помощь Божия. Взирая на свои душевные и телесные немощи, мне становилось страшно при воспоминании о высоте моего пастырского служения. Иногда этот страх покрывался радостию и дерзновением ко Господу, и я с большим усердием приступал к служению Божественной литургии.

Трудно описать всё то, что я пережил в эти сорок дней. Одно скажу - я получил большую духовную пользу. Мир и радость о Духе Святе (см. Рим. 14:17) заполняли мое сердце все эти дни. Ежедневно, как подобает пастырю, я готовился к служению Божественной литургии. Забота о достойном приготовлении к Божественной службе рано поднимала меня с постели. Какая-то особенная любовь к принесению безкровной жертвы влекла меня в Божий храм, и я спешил, стараясь прийти раньше обычного времени, чтобы с размышлением приготовить Честные Дары Господу Богу. Как это было радостно: ты один во Святом Алтаре, облаченный в одежды правды, стоишь у святого жертвенника, заготовляя агнец из просфоры и произнося при этом: «...яко агнец на заклание ведеся». Невольно при этом рисуется пред тобою страждущий Спаситель мира Господь наш Иисус Христос, ведомый в это время на заклание подобно кроткой овце, и у тебя тихо льются слезы, известные одному только Богу. Невольно тебя охватывает Божественный страх при воспоминании о великой любви Богочеловека к роду человеческому. Более всего охватывает страх, когда ты должен изображать Христа на Тайной Вечери, произнося: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое...» О, Господи! Как остаюсь я неопалимым Божественным огнем Твоим, будучи нечист душой и телом? Как отверзаются уста мои, произносящие повседневно всякую лесть и неправду, на произношение этих великих слов? О, Господи! Как Ты милосерд к созданию Твоему! Только одна Твоя любовь укрепляет мои мышцы и сотворяет меня достойным лицезрения безкровной жертвы. От такого размышления и ежедневного приобщения Святых Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа душа моя всё более и более наполнялась Божественным страхом и любовию ко Господу Богу.

В эти сорок дней моей службы я почувствовал, что какой-то особенный благодатный Промысл Божий приуготовлял меня к великому служению пред Престолом Божиим. В эти дни так ясно припомнился мне сон, через который Господь указал, что мне в будущем предстоит взять иго Христово и трудиться на ниве Божией. Теперь я воочию убедился, что исполнилось предопределение Божие: быть мне пастырем. О, как я рад, как благодарен Богу за Его неизреченную любовь ко мне, первому из грешников!

Сорокоуст для меня явился основой пастырской практики, потому что мне приходилось часто совершать требы: молебны, панихиды, соборования, причащения больных и отпевания усопших. Духовная практика пастыря заключалась в добром совете пасомым в их скорбные минуты при духовной немощи и малодушии, а также в Таинстве исповеди, в благовременной помощи больным, нуждающимся как в духовной, так и в материальной поддержке. Кроме того, сюда относилось и духовное зрение своих грехов, злых навыков, козней диавола во всех его лукавых ухищрениях и духовная борьба с ними. Вообще все добрые качества священник приобретает посредством долголетнего опыта своей жизни при непосредственном общении с Богом. Мне, неопытному молодому иерею, в эти дни приходилось сталкиваться со скорбями людскими и, сколько возможно, утешать скорбящие души добрым советом и поддержкой. Тесно соприкасаясь с духовными нуждами страждущих, я понял, что никогда раньше не видел столько несчастных людей. Их скорби казались мне морем, которое нельзя окинуть взором. Раньше я мало замечал людские скорби, потому что они меня мало касались. Теперь же они потянулись вереницами, так как верующие почувствовали, что ко мне можно обращаться за поддержкой. Вот здесь-то и был необходим опыт духовный, чтобы утешить, ободрить и поднять слабый дух человека и вновь сделать его бодрым и крепким. И не только здесь был нужен опыт духовный, но и в то время, когда душа твоя окутывалась сетями диавольскими, когда малейшее неправильное движение могло тебя низринуть в сети диавольские. Здесь еще более нужна была духовная опытность.

Встречаясь со всевозможными искушениями и затруднениями, я часто прибегал за советами к своему старцу Владыке Мануилу, настоятелю кафедрального собора о. Сергию, а более всего к святым Отцам, которые оставили нам духовные сокровища в своих книгах, по которым можно разрешить то, что тебе трудно и непонятно.

Духовная прелесть

Ревность к духовным подвигам, которая появилась во мне в дни служения сорокоуста, казалась для меня вполне естественным движением души и хорошим делом. Всякий раз, не имея на то благословения старца, после совершения вечерни и утрени я оставался в храме Божием и совершал малое повечерие с чтением правила и полунощницу. Молилось очень легко. Певчие инокини также оставались в храме и питали мое сердце тщеславием. Так продолжалось несколько дней. Мне казалось, что я совершаю великие подвиги и недоставало только крыльев, чтобы живым подняться на небо. К чему бы меня привели подобные подвиги, я не знаю, но ясно было одно, что я шел путем духовной прелести, путем самомнения. Как-то однажды я остался совершать свое правило в храме, а старец в это время ожидал меня дома. Он очень был обезпокоен моим отсутствием. А я тем временем молился в храме и витал своим умом в поднебесии.

Окончив правило, я в приподнятом настроении возвратился домой. Я ожидал, что старец похвалит меня за такое мое усердие в молитве, но получилось совсем иное: едва я переступил порог дома, как старец встретил меня гневными словами:

- Ты где это до сих пор пропадаешь?

- Как где? - отвечал я смущенно, - я совершал полунощницу и правило в храме.

- Я тебе покажу полунощницу! Живым на небо взлететь хочешь? Ничего не выйдет, братец мой! Гордость обуяла твое сердце, и ты находишься в духовной прелести! Ишь, нашелся подвижник! Сейчас же раздевайся и больше не смей без моего благословения делать что-либо самовольно! Вот келья, и в ней совершай положенное тебе правило.

Глаза старца горели справедливым гневом, а я с опущенной главой прошел в свою келью. Мне было обидно: я тогда еще не понимал, на какой опасный путь встаю. Но покоряясь воле своего старца, я больше не повторял своего самовольного молитвенного правила.

Искушения и помощь Божия

Нельзя научиться усердно работать Господу, если не пройдешь определенную стадию искушений, если не испытаешь твердость своего духа и хитросплетение искушений диавола. Желая испытать нашу чистосердечную любовь к Создателю, Господь часто посылает нам испытания, попуская в это время диаволу коснуться нашего благосостояния душевного, и оставляет на время нашу душу на единоборство с диаволом. О, с какою злобою приступает враг к душе христианина! То он внушает ему лестные и горделивые мысли, то мнимо поддерживает его в молитве, то возбуждает в нем страстные желания, то рассеивает его молитву хульными помыслами, то расслабевает его сердце леностью, то низводит его до глубины отчаяния и, наконец, что самое ужасное, внушает ему, что вся вера есть ложь и обман и что нет Бога. Но как ни старается диавол коварствовать против воина Христова, все его козни разрушаются десницею Божественною, как только человек с молитвою и верою призовет Бога. И диавол окаянный, опаляемый смирением христианина, бежит с позором в бездну ада.

Не раз подвергался я искушениям диавола. Неоднократно случалось мне встречаться с такими обстоятельствами, когда я подвергался неминуемой опасности впасть в грех уныния и сомнения. О, как тяжело было мне в эти минуты! Казалось, что вдруг посреди дня становилась ночь, и такая необычайная перемена наводила на меня ужас, страх и трепет. И тогда я начинал горько плакать и не только плакать, но и рыдать и вопить ко Господу, сколько хватало духовных и телесных сил... О, кто в силах вообразить весь этот ужас, переживания души, когда она рвалась к Тому, Кто ее создал, Кто ее одарил безсмертною жизнью, а темные силы старались накинуть на нее петлю, чтобы отлучить ее от вечного Света. Если бы в это время открылись духовные очи, то можно было бы увидеть страшную картину: стоит человек, а вокруг него безчисленное множество бесовской силы с одной стороны, а с другой светоносные Ангелы и все святые Церкви Торжествующей. Но то ужасно, что святые небожители как бы стоят в стороне от этого человека, а бесовские полчища окружили его со всех сторон, устрашая душу человека своими криками, визгом и скрежетом зубов. Зловещий шум поднимался в воздухе от этих звуков, производимых темными силами. Видно было, как душа трепетала при виде этой нечистой силы. Она, вся как бы сжимаясь от ужаса, то обращала свой взор к небожителям, прося у них помощи, то сопротивлялась бесовской силе истиною Божиею. Но чем больше душа сопротивлялась, тем сильнее нападали на нее сатанинские полчища. Бесовской князь раздраженным гневным голосом укорял свое полчище в медлительности и приказывал пустить в действие свои лукавые орудия. Но в ту минуту, когда душа, вся израненная, покрывалась тьмою, вздымались святые Ангелы и угодники Божии ко Господу о даровании ей помощи. По молитвам святых внезапно в виде молнии снизошел Божественный свет и озарил душу человека. А когда Божественный свет озарил душу человека, то темная сила была низвергнута от Божественного света в преисподнюю. Действительно, если бы вскоре не являлась помощь Божия, то, наверное, лукавый враг своими хитросплетенными кознями давно бы низвергнул мою душу в бездну ада. Всякий раз, как только диавол приступал ко мне смущать мою душу, вскоре являлась помощь Божия, и диавол отходил, не терпя Божественной благодати, которая ограждала меня.

Помнится мне, как однажды я совершал Божественную литургию, и в самый важный момент (пели: «Тебе поем») словно сильный ураган налетели на меня помыслы сомнения, внушавшие мне, что Бога нет. Что испытала в тот момент моя бедная душа, передать пером невозможно. Я был как бы весь опустошен... Потерян источник жизни... И снова окружающая меня обстановка казалась для меня весьма странной. Когда окончилась служба, я подошел к своему старцу и поведал ему всё со мной происходящее. Он подумал немного и сказал: «Это произошло по восприимчивости твоей души внушений лукавых людей». Из церкви мы пошли с ним к одной матушке Е., которая жила недалеко от храма. По-прежнему я чувствовал непередаваемую тяжесть в душе. Старец мой ничего не говорил мне, а только молился, чтобы Господь отогнал от меня нашедшее искушение. Эта тяжесть сопровождала меня в гостях. Хотя я и молился, и налагал на себя крестное знамение, но мне казались странными и непонятными совершаемые мною действия. Так продолжалось до вечера. Вечером произошла резкая перемена. Словно какая-то черная пелена спала с моего сердца и ума, и мне стало легко-легко. Я даже не мог представить, как могло прийти ко мне сомнение. Все это казалось мне как-то давно-давно прошедшее и причем не мною допущенное.

Так милость Божия за молитвы моего старца не оставила меня в день великого испытания.

Промыслительный случай

Однажды (это было в первые дни моего пастырского служения) ко мне обратилась певчая и попросила меня пойти пособоровать одну болящую старушку, которая два года лежала на одре болезни и не могла ходить в храм Божий. Она жаждала принять Св. Тайны Христовы и просила своих знакомых привести священника, но ее сын, ярый атеист, ни под каким предлогом не дозволял ей выполнить ее желание. Так проходили годы, но она не могла удовлетворить потребности своей души. Силы ее с каждым днем всё слабели и слабели. Грозила опасность - умереть без покаяния и св. Причастия. Старушки, навещавшие ее, осознавали это и всячески умоляли сына дозволить болящей матери призвать к себе священника. Наконец, он согласился. «Но только призовите молодого священника, недавно посвященного в иерейский сан». Он знал меня как диакона и имел ко мне какое-то внутреннее расположение.

Божии люди в тот же день обратились ко мне. Я согласился, собрал всё необходимое и отправился к болящей. Она жила на той же улице Пугачева, где жил мой старец, совсем недалеко от нашего дома. Комнатная обстановка была очень скромной, и я бы сказал, не совсем опрятной. На полу валялись вещи. Стены были потемневшими. Не было ничего, что бы ласкало взор и говорило бы о хозяйской руке... В прихожей меня встретил мужчина лет шестидесяти. Был он низкого роста, с небольшой остренькой бородкой и карими глазами. Это был сын болящей матери. Мы друг друга поприветствовали.

- Батюшка! - обратился он ко мне. - А ваши песни не будут заупокойными?

- А почему вы задаете такой вопрос? - спросил я его в свою очередь.

- Знаете ли, батюшка, я не могу переносить заупокойных напевов. На меня нападает в этот момент ужасная тоска, и я не знаю куда мне деваться.

- В таком случае не бойтесь, - успокоил я его, - песнопения соборования отличаются умилительным напевом и я уверен, что они кроме умиротворения ничего не принесут вашей душе.

Я прошел в комнату, где лежала больная. В переднем углу висело несколько икон и ярко горела лампада. Старушка лежала в кровати и едва переводила дыхание. «Слава Тебе, Господи!» - почти шепотом произнесла она слова благодарения, когда я вошел в комнату. Она радостно улыбнулась. Каковы были ее переживания в этот момент, ведомо только Господу да ей самой. Я облачился, поисповедовал ее и приступил к таинству елеосвящения. Было прочитано первое Евангелие и совершено первое помазание елеем, как неожиданно я заметил, что болящая погружается в какой-то необыкновенный сон. Боясь оставить ее неприобщенной, я остановил соборование и приобщил Христовых Тайн болящую и затем продолжал таинство. Дыхание старушки страдалицы становилось всё реже и реже, глаза закрылись и лишь только легкий стон доносился до моего слуха... Я окончил соборование, совершил отпуст и приложил крест к ее устам. Она поцеловала крест, едва заметно вздохнула и тихо, почти незаметно почила.

Я уже было собрался уходить, как мне сообщили, что старушка умерла. Приложили стекло к ее устам и убедились, что она не дышит: стекло оставалось совершенно сухим. Пришлось остаться и отслужить по усопшей краткую литию. Два года ждала страдалица Христовых Тайн, и Господь исполнил ее желание. Смерть не приходила к ней до тех пор, пока над ней не было совершено соборование и пока она не примирилась посредством покаяния с небом. Дивны дела Божии, не допускающие рабам Своим умереть без покаяния! Вечная тебе память, блаженная страдалица Христова! Да упокоит Господь дух твой с праведными!

Опасный поступок

Это случилось весной, 12 марта 1948 года. Мой старец отлучался по своим делам в Москву и теперь возвращался. Я и многие из нашего дома пошли на вокзал встречать его. Каждому хотелось встретить Владыку первым. Мне в том числе. Мы вышли на перрон и стали ожидать прихода поезда. День был солнечный, и мы с удовольствием стояли на перроне и дышали свежим воздухом. На семафоре загорелся зеленый свет. Путь поезду из Москвы был открыт. На перрон вышел дежурный в красной фуражке. Он пристально осматривал публику, снующую по перрону, и отстранял зевак от края платформы.

Поезд приближался. Еще одна минута - и он с шумом, но замедляя ход, стал проезжать мимо нас. Мелькали вагоны... Первый, второй, третий... Мелькнула фигура Владыки, надо бежать вперед. И я, недолго думая, схватился за ручку одного из вагонов и прыгнул на подножку. Но словно кто-то подкосил мне ноги и я, замирая от страха, стал валиться на бок. Руки слабели... Еще одна минута и я бы оказался под колесами. Не помню, каким образом я уцелел, знаю только, что какая-то невидимая сила подтолкнула меня в спину и я твердо встал на подножку. Страх объял мою грешную душу. Ведь я был на самом краю смерти. Благодарю Тебя, Господи, что Ты не попустил мне умереть без покаяния и избавил меня от неминуемой опасности. Этот поступок так сильно подействовал на мою психику, что всякий раз, когда я вижу проходящий мимо меня поезд, то сразу вспоминаю бывшее со мною на вокзале.

Поездка в Москву в апреле 1948 года

Архиепископ Чкаловский и Бузулукский Мануил (Лемешевский). Фото 1946 года.

Мой старец был вызван на сессию Священного Синода в Москву. На этот раз он взял с собою и меня. Снова я в шумной Москве. Дела наши шли своим чередом: заседания Синода, дом, посещение близких и знакомых. Мне ясно запомнился один поступок моего старца, так сильно повлиявший на отношение к нему Святейшего Патриарха. После окончания сессии Святейший спросил Владыку:

- Ваше Преосвященство! А вы были у Преподобного Сергия в обители?

- Нет, - ответил старец.

- О, тогда Вам обязательно надо побывать!

Владыка изъявил согласие, и был назначен день, когда он прибудет в Лавру - это была среда шестой седмицы Великого поста. А дальше события пошли иным путем, причем каждая сторона действовала обособленно друг от друга. Едва только мой старец уехал из Патриархии, как Д.А. Остапов (помощник Святейшего Патриарха Алексия I) поднял трубку телефона и позвонил в Лавру наместнику: «Вы знаете, кто сегодня к вам собирается приезжать? Преосвященный Мануил. Устройте, пожалуйста, ему достойную встречу!» А в это же время по каким-то своим соображениям Владыка раздумал ехать. Вот тут-то и произошел конфликт. Наместник Лавры вышел со всею братией к Святым Воротам обители и ожидал Владыку. Проходило время, а его всё не было и не было. Так они и не дождались его. Это вызвало недовольство наместника, который не замедлил сообщить об этом в Патриархию. Святейший Патриарх был возмущен таким поступком моего старца. Он увидел в этом поступке какое-то чудачество Владыки и изменил к нему свое отношение. Мой старец, когда узнал всю эту историю, сказал: «Да, отче, я поступил опрометчиво». Но всё уже совершилось, и поправить дело было уже невозможно. На следующий день в четверг мы возвращались в свой родной город Чкалов.

Поездка по епархии

В середине мая и в начале июня Владыка совершил ряд поездок по епархии. Вместе с ним путешествовал и я. 14 мая мы посетили Медногорск, где сооружался новый храм на средства благочестивых и усердных верующих. 15 мая прибыли в Кувандык. Здесь также воздвигалась новая церковь. В Кувандыке мы служили всенощную и Литургию. 7 июня, по обычаю, Владыка прибыл к отданию Пасхи и к празднику Вознесения в Бузулук. Сюда мой старец прибыл со всей своей свитой. Наш приезд омрачился неожиданной печалью: когда мы стали разбирать вещи, то заметили, что среди архиерейских облачений нет митры. «Куда она могла деться? Ведь мы ее брали! Вот нескладная история», - рассуждали мы между собой. В это время подошел к нам Владыка.

- О чем вы тут спорите? - строго спросил он.

- Простите, Владыка святый, митру Вашу забыли... - сгорая от стыда и страха ответили мы.

- Вот это номер! Как же я буду служить без митры? Да о чем вы думали, когда собирали вещи? Какой стыд для меня! Сколько раз я вам говорил, чтобы вы собирали вещи по списку! - лицо Владыки выражало не то грусть, не то негодование.

Мы ясно осознавали свою вину, нам было жалко Владыку, но поправить дело ничем не могли. Взволнованным он ушел в свою келью, а мы остались около вещей и строили всякие планы о приобретении митры. Ехать в Чкалов за митрой было уже поздно и безнадежно, и мы решили всяческими дипломатическими подходами убедить Владыку, чтобы он служил в храме без митры, не допуская смущения. Не знаю, как бы мы выполнили свою миссию, но к нашей радости неожиданно вошел о. диакон Д. с какой-то коробкой в руках.

- Это не Владыкина ли митра? - спросил он, показывая нам коробку.

Мы так и ахнули от радости.

- Конечно, Владыкина! Но где вы ее нашли?! - с удивлением, не веря своим глазам, спросили мы его. И диакон рассказал нам всё по порядку. Он шел в храм на службу, и, когда переходил железнодорожный путь, его окликнула проводница прицепного вагона, в котором мы приехали в Бузулук.

- Вы идете в церковь? - спросила она его.

- Да. А что случилось?

- В нашем вагоне ехал какой-то батюшка (она, по-видимому, не разбиралась в церковных чинах), и он оставил одну вещь, - и она показала на коробку с архиерейской митрой. - Возьмите ее и передайте батюшке, - попросила проводница диакона.

Так митра оказалась у нас. Слава Богу, что всё так благополучно окончилось...

Отдание Пасхи и праздник Вознесения прошли торжественно. В самый день праздника Вознесения я служил раннюю Литургию. В храме была невыносимая жара. Владыка служил позднюю. Несмотря на то, что он переутомился, он изъявил желание пойти вместе с молящимися на гору Крестным ходом. Солнце так и палило. Я не пошел - чувствовал себя сильно переутомленным. Когда Крестный ход достиг своего места и начался молебен, то с Владыкой случился обморок. Он упал без сознания на землю в полном облачении. Иподиаконы быстро разоблачили Владыку и освежили прохладной водой. Старец пришел в себя, его посадили в телегу и привезли домой.

Из Бузулука мы отбыли в Сорочинск. Здесь отмечалось освящение вновь сооруженного молитвенного дома. На церковное торжество прибыли из окрестных сел паломники. Мне помнится, с какими трудностями Владыке и духовенству пришлось освящать Божий дом. В храмике от множества молящихся было очень душно. Владыка опасался за свое здоровье. Чтобы не повторился обморок, Андрей Андреевич [Савин] мочил холодной водой платок и клал Владыке на голову. Всё закончилось благополучно. На следующий день в честь великого торжества мы сфотографировались. Во вторник, 15 июня, мы возвратились к себе в Чкалов.

Дух противления и первое запрещение в священнослужении

Еще в юношеские годы, когда был простым мальчиком, я отличался каким-то непонятным для меня духом противления. Что бы мне ни говорили родители или родственники, или близкие друзья - я всегда возражал им, хотя бы их советы и были правильными. За это мне часто попадало от родителей и от друзей. Помню, как однажды мы сели всей семьей обедать и я, по обыкновению, начал прекословить своему отцу. Долго спорить не пришлось: отец пришел в негодование и, не вытерпев моего прекословия, со всего маху залепил мне в лоб деревянной ложкой, только осколки полетели в сторону, ну а я после этого немного поплакал и на время остановил свое прекословие.

Этот недуг, по-видимому, остался во мне и теперь, когда я стал священнослужителем. Зато и приходилось мне испытывать чрез него разные неприятности.

Помнится мне, как мы освящали правый придел Никольского собора в честь Великомученика и целителя Пантелеимона. Освящение подходило к концу. Из главного алтаря Владыка и всё духовенство, забыв взять св. мощи, двинулись в правый придел. Ну а я, всегда много знающий, недолго думая, сам взял мощи и принес их алтарною дверью в освящаемый алтарь. Духовенство и Владыка смутились моим поступком, но было уже поздно: мощи лежали на престоле. Да и во время освящения я почти всякий раз прекословил Владыке - всё, мне казалось, не так делается. Всё это вместе взятое превысило предел терпения моего старца, и он по окончании Божественной литургии подошел ко мне и сказал:

- Налагаю на тебя за твой дух противления запрещение в священнослужении на несколько дней.

Я принял запрещение с покорностью, но что творилось в этот момент в моем уме и сердце - передать невозможно. Я никак не мог вместить в рамки своей логики отстранение меня от священнослужения. Я молча переживал страдания души. Никто из духовенства не знал о моем запрещении. Всё было скрыто. Прошел один день моих страданий. В храм я приходил, но к жертвеннику не прикасался. Мой старец видел все мои страдания и переменил суд на милость. Я как-то стоял у жертвенника задумавшись, а он тихонько подошел ко мне и с улыбкой на лице сказал мне:

- Снимаю с тебя запрещение.

Гора страданий сразу разрушилась, и мне стало легко, легко. Слезы радости потекли по моим ланитам. Они смыли все горести, и я снова приступил к священнодействию.

Составление акафиста Божией Матери

В Никольском кафедральном соборе г. Оренбурга (тогда Чкалова) находится точная копия иконы Божией Матери, именуемая Табынской. Эта икона усердно чтится верующими Оренбургской области. В девятую пятницу после Пасхи перед ней совершалось и совершается из года в год моление и чтение акафиста с водосвятием. Мой старец очень чтил этот образ и очень желал иметь составленный кем-либо специальный акафист, который бы читался пред этой иконою. Но не было человека, который взялся бы за это дело, а время шло... Как-то однажды Владыка отбыл обозревать свою епархию, а я остался дома. В это самое время у меня появилось непреодолимое желание написать акафист Божией Матери. Я взял оставленную старцем книгу описания истории Табынской иконы Богоматери, внимательно прочитал ее и, помолившись, приступил к составлению. Всё шло быстро и хорошо. К вечеру на следующий день акафист был написан и напечатан на машинке. Я аккуратно обернул акафист чистой белой бумагой и написал нежными цветными тонами: «Дар неба». Сердце ликовало от радости.

Исполнилась заветная мечта моего старца. Но наряду с радостью возникал вопрос: примет ли Божия Матерь мой скромный дар? Я ожидал какого-либо знамения в этом. Скоро возвратился старец, и я с восторгом преподнес составленный мною акафист. Радость отобразилась на его лице... Он был удивлен, что я в такой короткий срок смог составить акафист и отпечатать его на машинке. Теперь можно было славить Божию Матерь новым песнопением пред чтимою иконою Табынской.

Поездка в Табынь

В этом году было отменено торжественное шествие с чтимой иконой Богоматери в местечко Табынь, где явилась икона. Но некоторые богомольцы во исполнение своего обещания частным путем всё же решили совершить путешествие к живоносному источнику. Их было, как мне помнится, человек тридцать, не более. На третий день Троицы, во вторник, им был отслужен напутственный молебен и дан в благословение небольшой образок Божией Матери. Паломникам строго-настрого было запрещено идти большими группами, а только по двое или, самое многое, по четыре человека. И так, напутствованные молитвой, они отправились в путь. Сколько они прошли, неизвестно, но только через два дня утром Владыку срочно вызвал уполномоченный и убедительно просил послать немедленно человека к паломникам и разбить их на малые группы. Оказывается, паломники, вопреки нашему строгому наказу, шли в Табынь большими группами, а некоторые из усердных обрядили ветками маленький образок Божией Матери и в такой торжественной обстановке несли его открыто.

Жители небольших колхозных и совхозных поселений по примеру прошлых лет выходили им навстречу и увеличивали число шествующих. В Октябрьском районе председатель местного поселения был страшно возмущен подобным явлением и принял меры к приостановке дальнейшего путешествия паломников. Затем он немедленно связался по телефону с уполномоченным по делам Русской Православной Церкви и осветил ему всю происходившую картину. Уполномоченный страшно возмутился и всю вину свалил на Владыку. Он уже собрался звонить о случившемся в Москву, но, как он сам сказал моему старцу, «сломалась вертушка прямого провода» и он решил предупредить Владыку о грозившей ему опасности...

Я крепко спал и, наверное, видел фантастические сонные грезы, как неожиданно в мою келью вошел Владыка и легким прикосновением руки пробудил меня от сна. «Вставай, отче!» - грустно обратился ко мне старец и рассказал о случившемся. Я был готов выполнить всякое поручение своего старца. Надо было спасать положение Владыки. Я наспех собрался, кратко совершил молитвословие и, едва только взошло солнце над горизонтом, отправился в путь. Моим попутчиком был Ваня (Табынский). Мы вышли на окраину города и остановились у шоссейной дороги, ведущей на Стерлитамак, ожидая попутной машины. Вскоре наши ожидания увенчались успехом и мы тронулись в путь. В кузове грузовой машины кроме нас находилось еще несколько женщин. Мест всем хватало, и никто не выражал неудовольствие теснотой. Погода была жаркая, солнце так и пекло. Благо, что ветерок от движения машины давал возможность нам немного прохлаждаться. Но зато, когда нам попадалась встречная машина, мы вдоволь глотали дорожную пыль. Приходилось мириться со всеми дорожными неудобствами.

Машина мчалась быстро. Позади оставались селения. Кругом была необозримая степь, только местами виднелись небольшие полянки деревьев и небольшие речки. На небе не было ни единого облачка. Наши спутницы то и дело задавали нам вопросы на религиозные темы. Они были людьми верующими, и я с охотой беседовал с ними и отвечал на их вопросы. Помнится мне, как одна молодая женщина томилась в своей душе относительно веры молокан, которые склоняли ее к себе. Она рассказала мне, как ей во сне явился ее родственник (не то отец, не то муж, не помню сейчас) и строго-настрого запретил ей переходить в другую веру. Я, как мог, объяснил ей о происхождении молокан, и она успокоилась. Она твердо решила выполнить завет своих родичей. За разговорами время шло быстро. Мы уже проехали границу Оренбургской области и вступили на землю Башкирскую. Здесь степь сменилась небольшими возвышенностями и растущими на них лесами. Путь усложнялся крутыми спусками и поворотами. В одном селе мы сделали небольшую остановку. Тут наши спутницы покинули нас, потому что уже приехали к месту своего жительства. Здесь мы расспросили местных жителей о проходивших паломниках. Картина для нас стала ясной.

Снова путь. Теперь уже мы ехали вдвоем. Был уже полдень, когда мы увидели наших паломников в селе на склоне оврага. Они стояли около одного дома, окруженные людьми и, видимо, совершали молебствие. Маршрут их был нам известен, поэтому мы не остановились здесь, а проехали немного вперед. Мы выгрузились в одном районном селении, где и решили ждать паломников. Одно благочестивое семейство, знакомое Ване, приютило нас и предоставило возможность отдохнуть. Утомленный дорогой, я лег прямо на полу и погрузился в легкий сон. И снилось мне, как будто бы я принимал икону Табынской Божией Матери, спускающуюся ко мне по воздуху и превратившуюся в огненный шар, который поднялся снова и исчез. Я проснулся. В это время мне доложили, что паломники уже в селе и скоро придут к нам. Действительно, они были уже недалеко от дома и через несколько минут я беседовал с ними. Они рассказали мне обо всех их трудностях и передвижениях. Большая половина паломников уже уехала на попутных машинах в Табынь. Осталось человек двенадцать. Я попросил их скрыть иконочку Божией Матери и чтобы они оставшийся путь совершали по два-три человека.

Время было уже за семь часов вечера, когда мы с Ваней вышли на дорогу ожидать попутную машину. Прошло много машин, но все они направлялись не в наши края. Наконец, одна машина остановилась и мы в кузове, переполненном пассажирами, отправились в путь. Шофер предупредил нас, чтобы, если будут спрашивать, куда мы едем, отвечали, что мы - завербованные рабочие и едем на работу. Мы на всё были согласны, лишь бы быстрее добраться до родного города. Солнце уже коснулось земли, когда мы двинулись в обратный путь. Темнело. Становилось прохладно. Но мы не унывали, а прижавшись друг к другу, творили Иисусову молитву. Ночь настигла нас в дороге. Уже миновали много селений и приближались к Каргале, как неожиданно, при самом спуске на мост, нас остановила автоинспекция.

- Ну-ка, дружище, отвечай нам, кого и куда ты везешь? - обратился инспектор к водителю. - Вон сколько народа ты насажал!

- Как кого? Это все вербованные и все они едут на работу!

- Мы сейчас проверим твоих вербованных! - и он быстро вскочил на колесо машины и стал трясти одну старушку за плечо, приговаривая:

- Эй, бабка, ты куда едешь?

- Я... я.. моя едет на работу! - ответила старушка.

- Значит, завербованная, говоришь? - смеясь, сказал инспектор.

Мы с Ваней пригнулись к самому дну кузова и сидели не дыша, однако не могли скрыться от острого глаза инспектора. Он заметил мои длинные волосы и, догадавшись, что я священник, обратился ко мне:

- Эй, батюшка! И ты тоже завербованный?

Я, как и условились, ответил утвердительно.

- Ну, хорошо. Теперь надо поговорить с водителем, - буркнул он и, спрыгнув с машины, скрылся с шофером в небольшой избушке. О чем он беседовал с водителем - не известно, только не было шофера минут двадцать, и мы томились ожиданием. Но всё обошлось благополучно, и мы снова покатили в сторону Оренбурга.

Вот и Оренбург. Проехав авиазавод, мы остановились около водонапорной башни. На улицах пусто... Глубокая ночь... Нам что-то страшно стало. Как только мы вышли из машины и прошли метров сто, то бросились бежать. Всякий ночной шорох и стук прибавлял нам страху. И мы без оглядки всё бежали и бежали... Вот храбрецы! Домой мы прибежали запыхавшимися. Стучимся в ворота - не открывают. Стучимся сильнее. Послышался скрип дверей и старческий голос:

- Кто там?

- Это мы, мы! - едва переводя дыхание, заговорили мы в один голос. Дверь открылась, и мы вошли под кров своего родного дома и после кратких вопросов-ответов погрузились в глубокий сон. Наша миссия завершилась благополучно.

Снова противление и наказание

Наступила девятая пятница после Пасхи - день празднования местночтимой иконы Божией Матери Табынской. В этот день душа моя ликовала. Пред образом Божией Матери читался составленный мною акафист. Радостным я возвращался в этот день из церкви. Однако искушение следовало за мною по пятам: я немного заболел. Ни на второй, ни на третий день, когда всё еще прославляли Пречистую, в храме меня не было: я лежал дома в постели. Грустно было мне, что я не могу участвовать в последующих церковных торжествах, но я всецело покорялся воле Божией.

Мой старец нашел нужным объявить всенародно о составлении акафиста и провозгласить мне многолетие. Это для меня было выше всякой благодарности. Недостоин я этого. Но всё свершилось помимо моей воли. Мудрые люди говорят, что после радостей всегда ожидай горести. Мудрость мудрых оправдалась и в моей жизни. Горести не замедлили прийти ко мне. Не знаю, что со мной случилось, но в моем сердце появилось сильное негодование на старца и противоречие его советам. Однажды я так сильно противоречил Владыке, что он решил наказать меня самым строжайшим образом. Он не стал со мною разговаривать и принимать от меня какие-либо услуги. Он всё делал сам: сам одевался, сам раздевался, сам снимал сапоги и убирал постель, и прочее всё делал сам. Если я шел с ним в храм, то шел позади него в полном молчании. Мне было больно до глубины души, но смириться и попросить у старца прощения я никак не мог: слишком самолюбие и гордость одолевали мое сердце.

Через несколько дней старец уехал в Бузулук к престольному празднику Апостолов Петра и Павла, а я непримиренным остался в своем соборе. Как я ни старался примириться в душе со своим духовным отцом, но никак не мог. Худые мысли заглушали добрые советы, и мое сердце продолжало негодовать против старца. Наконец, я дошел до такого состояния, что еле мог стоять на ногах от этой внутренней борьбы добра со злом. И в такое тяжелое время не замедлил Господь Милосердный помочь мне в борьбе с искушением диавольским. Когда я мучился сомнениями и решал, что мне делать: уйти ли от Владыки и сделаться нищим или дождаться, когда Владыка простит меня и я успокоюсь - я вдруг почувствовал, как сердце мое озарилось таинственным светом и неведомый внутренний голос сказал, что для меня лучше всего, если я останусь у Владыки. О, как радостно стало тогда у меня на душе от такой неожиданной благодатной помощи Неба! Как эта помощь разогнала все мои недоумения, и мое сердце совершенно успокоилось. Скоро возвратился мой старец и отец любвеобильный, нисходя к моей немощи, простил мне всё. Получив прощение, я слезно возблагодарил Господа за Его великую и неизреченную милость ко мне, воспевая при сем псалом Давида: «Славлю Тебя, что Ты услышал меня и соделался моим спасением» (Пс. 117:21).

Греховные помыслы

Летний теплый вечер... Мы с Владыкой возвращались из храма домой. Между нами протекала самая сердечная беседа. Мы были одеты в рясы. Я чувствовал себя нездоровым: у меня болела левая нога.

- Знаешь что, отче, - ко мне обратился Владыка, - иди в фотографию и возьми там все снимки Покровского собора - они нам очень нужны.

- Но зачем идти сейчас? Вот придем домой, переоденемся и тогда я схожу, - возразил я Владыке.

- Не надо! Я сам схожу! - гневно сказал старец. Он оттолкнул меня в сторону, а сам быстрыми шагами направился в город.

Я умолял его остановиться и предлагал свои услуги: сходить в фотографию, но ничто не остановило его решения. Воля его была непреклонной. Идти за ним было безполезно. Я повернул влево и направился к себе домой. Мое сердце кипело от негодования на старца, а в уме строились всевозможные планы. «Ну ладно! - думал я. - Я сделаю то, что заставит тебя пожалеть о своем поступке». Мне не хотелось более пребывать у старца - так тяжело было на душе. Я тихонько прошел в комнату. Наспех надел свой плащ и вышел из дома. Недалеко от наших покоев, метрах в ста пятидесяти, находилась глубокая яма, образовавшаяся на месте вынутого фундамента от старой разрушенной церкви, и я решил разместиться пока в ней и не возвращаться домой. В горести я сидел на дне ямы и размышлял. Мне казалось, что я во всем прав и вины в моих поступках нет никакой. Зато какими мрачными красками рисовался мне облик моего старца! То рисовался он мне жестоким тираном, то излишне самолюбивым, то глубоко несправедливым... Что мне делать, я не знал: идти ли домой и примириться со старцем? Или же избрать путь странничества? Я склонялся к последнему. «Буду я лучше странником! - внушал я себе. - Никем не узнанным и всеми презренным, пусть потешаются надо мной!» Я уже представлял себе, как я, после многих лет странствования, в рубищах и весь обросший, с сумой за плечами приду в дом Владыки и попрошу у него милостыни. А он не узнает меня. О многом я тогда передумал в яме.

Наступила ночь. Я помолился, как умел, и здесь, под открытым небом, заснул. Сон развеял все мои мрачные мысли, и, как только воссияло солнышко, я решил возвратиться с покаянием в дом отчий. Совесть мучила меня за допущенный мною поступок. Я ясно сознавал, что Владыка болезненно переживал мое отсутствие и что он всю ночь не смыкал своих очей от томления за меня. Мне становилось тяжело от такого сознания. Теперь ничего не удерживало меня от желания пойти и покаяться перед старцем. Вот я уже перед Владыкой весь в трепете и ужасе... Он обнимает меня... Я чувствую его всепрощающее сердце… Мне становится легко... Я все подробно рассказал Владыке о том, что передумал за прошедшую ночь и какие мысли обуревали и тревожили мой ум и сердце. «Больше я никогда так не поступлю с тобой», - сказал старец и провел меня в свою келью. Слезы радости потекли из моих очей.

Первая награда

Лето... 27 июля (ст.ст.) - день празднования Великомученика Пантелеимона. Правый придел Никольского кафедрального собора посвящен этому великомученику Христову. Три года назад в этот день я был пострижен в стихарь. А теперь я совершал раннюю Литургию в левом Успенском приделе. Что мыслил обо мне в это время мой старец, я не знал. Литургия уже подходила к концу. Когда я приобщался Христовых Тайн и приготовлял Дары для причастников, мне передали белый конверт от Владыки. Я немного смутился. Перед службой я заходил к Владыке, и он ничего мне не сказал, а тут - на тебе - какое-то сообщение. С трепетом я открыл конверт. Читал написанное и от волнения ничего не мог сообразить. На белой бумаге было написано: «Указ» … и т.д.: «Такой-то и такой-то за трехлетнее неустанное проповедование Слова Божия награждается набедренником. Соблаговолите участвовать на малом входе за поздней Литургией. Архиепископ М.».

Потоки радости хлынули к моему сердцу. Ум наполнился мыслями о предстоящей награде. Но было непонятным одно обстоятельство: почему мой старец так неожиданно поторопился с моей наградой и скрыл от меня свое намерение? Эта мысль переплеталась с внутренней радостью и не оставляла меня до того момента, когда была открыта для меня тайна старческого сердца.

Ранняя Литургия окончена... В 9 часов утра началась поздняя. Служил Владыка. Я приготовил набедренник и на малом входе вышел к архиерейской кафедре. Перед тем, как возложить на меня набедренник, Владыка обратился к народу и объяснил ему, за что он собирается награждать молодого священника. Он охарактеризовал всю мою деятельность от начала моего проповедничества до последней минуты, указал все мои недостатки и ляпсусы в языке и, самое главное, он отметил помазанность моего проповедничества и любовь неугасимую в этом благом и спасительном деле.

«Аксиос!» - торжественно произнес Владыка, надевая на меня набедренник. «Аксиос! Аксиос! Аксиос!» - пропели дружно духовенство и весь народ. Лицо Владыки сияло. Казалось, что он совершил какое-то очень важное дело, и потому так радостно звучит его голос и ликует сердце. А это было действительно так. Когда окончилась Литургия и Владыка возвратился домой, то он поведал тайны своего сердца: «Рано утром, когда проводил тебя в церковь, я услышал внутри себя голос, говоривший мне: «Поторопись с наградой о. Иоанну». Я быстро взял перо и бумагу и написал Указ о твоем награждении. И я уверен, что успел это сделать до своего ареста. Поверь мне, что немного осталось мне пребывать на свободе. Мое сердце чувствует, что я скоро должен быть арестован. И радуюсь, что успел до этого дня наградить тебя». И он замолчал. Вот та тайна, которая побудила его сердце к быстрой моей награде. Это совершилось семь месяцев спустя после моего посвящения в сан иерея.

Последние дни моего пребывания со старцем

Трудно описать на бумаге все те переживания, которые испытывало мое сердце в эти последние дни. События как-то всё нарастали и нарастали. Внутреннее безпокойство моего старца всё более и более увеличивалось, и было заметно, что он действительно готовился к великому дню испытания. Чаще стали посещать наш дом непрошеные «гости», да и на улице некоторым из наших не давали покоя: всё о чем-то допытывали, о чем-то узнавали, интересовались. Незаконченность одной работы Владыки связывала их решимость и отдаляла время рокового дня.

Не скрою такого печального факта в нашей обыденной жизни: вечерами в один определенный день, еженедельно в наш дом приходило некое лицо (духовного звания) и потом строчило целые листы о всём том, что делал мой старец, о чем он говорил, с кем имел встречи и т.д. А затем все эти сведения инкогнито относились в соответствующее учреждение для пополнения личного дела Владыки. Так шла подготовка к злому делу. Я поражался мужеству и стойкости, которые проявлял мой старец в эти печальные для него минуты. Тайны темного замысла были для него открыты. Он всё чаще и чаще напоминал мне о своем уходе. А я слагал всё это в своем сердце и говорил: «Да будет на всё воля Божия!»

Последний раз Владыка посетил Бугуруслан в канун праздника Успения Пресвятой Богородицы, и на этом прекратились его поездки по епархии.

В то время как мой старец готовился к уходу из епархии, в ином месте шли успешные приготовления к созданию причин и поводов ареста. На областных собраниях (конечно, тайных) партийных организаций был поставлен вопрос о местном архиерее в связи с усилением религиозности среди пожилого и молодого населения города и области из-за его личного авторитета. Постановили: «Убрать». На основе этого решения начали подыскивать причины, не имеющие в себе какой-либо серьезной достоверности. Ожидали ближайшего повода. И этот повод вскоре нашелся. Некий полковник, сын которого несколько раз приходил в наш дом, явился в обком партии и потребовал применить в отношении архиерея судебные мероприятия в связи с тем, что, как он заявил, архиерей обратил его сына в свою веру. Этого было достаточно, чтобы всё накопленное на моего старца применить в действительности. Ордер к аресту был подписан.

Печальная ночь

Всякий раз, когда вспоминаешь эту ночь, содрогается сердце и слезы горечи сами собой обильно текут из очей моих. Да, это была действительно печальная ночь. Шел одиннадцатый час ночи с четвертого на пятое сентября. Все мы были заняты кто чем: одни сидели за рабочим столом и что-то писали, другие читали священные книги, иные суетились на кухне и убирали посуду. Я же приготовил таз с теплой водой и вошел в келью Владыки, чтобы помыть ему голову и ноги. Всё было мирно и хорошо, и никто не подозревал надвигающейся опасности.

В нашем доме в это время гостил Илья Трофимович Семыкин из Бузулука. Я закрыл келью Владыки и приступил к исполнению своего послушания. Сначала я вымыл голову своему старцу, а затем приготовился мыть ему ноги. Он спокойно сел на кровать и опустил ноги в воду.

- Да, отче, возможно, последний раз ты моешь мне ноги, - тихим спокойным голосом проговорил Владыка.

И едва только он проговорил эти слова, как в парадную дверь послышался стук.

- Кто это может быть? - обезпокоенно спросил меня старец. - Кого недобрая несет в такой поздний час? Иди, посмотри!

Я быстро встал и вышел из кельи. В это время один из мальчиков по имени Георгий уже впустил непрошеных гостей. В парадной послышались твердые мужские шаги. Дверь распахнулась, и в дом вошли трое мужчин в штатском.

- Что вам нужно? - спокойно спросил я.

- Мы пришли проверить паспорта, - ответили они, не сводя глаз с кельи Владыки.

- Паспорта? - безо всякого подозрения на опасность спросил я. Повернувшись, я медленно пошел к келье старца. Я приоткрыл дверь в келью, и вдруг один из пришедших стремительно кинулся к двери и всем корпусом надавил на нее.

- Куда вы лезете! - возмутился я. - Владыка моет ноги. Дайте возможность ему спокойно домыть...

Не успел я договорить, как этот человек силой оттолкнул меня и вышвырнул из кельи.

- Домоете после, - с усмешкой проговорил он. Вслед за ним вошли остальные двое мужчин и закрыли дверь.

«Что за странности? - недоумевал я. - Пришли проверить паспорта, а сами безо всякого стеснения влезли в келью Владыки, не дав даже помыть ему ноги». «Странно, странно», - говорил я себе, все еще не понимая, что происходит и к чему клонится дело. Вскоре из кельи вышел один мужчина и попросил нас собраться в небольшой комнате и никуда не выходить без их разрешения. Затем он пригласил следовать за собой Илью Трофимовича и Екатерину Павловну. Мы остались одни при свете тускло горевшей электрической лампы. Никто из нас даже не предполагал, что мы скоро расстанемся с Владыкой. Все надеялись, что мужчины просто проверяют документы. Время от времени мы даже шутили.

Но время шло, а пришельцы не уходили. Что они там делали - для нас оставалось тайной. Часы показывали уже два часа ночи... Пора бы ложиться спать, но спать в такие минуты казалось преступно, да и хотелось узнать, чем закончится дело. Прошел еще час... Три часа ночи... Пришельцам самим было душно и тошно: они часто выходили во двор передохнуть и выкурить папироску. Одному из них мы задали вопрос:

- Скоро ли вы кончите?

- Скоро, скоро, - ехидно улыбаясь, ответил он и, выкурив папироску, вернулся в комнату.

Ах, как томительны были эти минуты! Кто может передать всё это на бумаге? Они тянулись так долго, что едва хватало терпения. Мы готовы были уже разрыдаться. Но вскоре к нам вышел Илья Трофимович и рассказал нам всё, что творится и что происходит. Словно острые стрелы пронзило наши сердца сообщение нашего друга, и шутливые настроения сменились горьким плачем. Слезы лились ручьями, и казалось, им не будет конца. Время расставания приближалось, и сердца наши разрывались от неминуемой разлуки.

В комнату вошел мужчина и, осмотрев нас всех, начал обыск. Он грубо рылся в книгах, стоящих на полках, в вещах, в тумбочках и во всём том, что вызывало у него подозрение. Он прошел в мою келью, осмотрел все мои книги и вещи и, оставив всё на своих местах, удалился. Только теперь я осознал смысл сказанных мне старцем слов о своей с нами разлуке. Прошло еще несколько минут глубокого сердечного томления. Двери комнаты открылись, и мы увидели нашего старца одетого в рясу и готового к предстоящему подвигу. Все, стоящие в прихожей, разразились неутешным плачем. Комнаты наполнились душераздирающим воплем.

- Я надеюсь, - обратился Владыка к мужчинам, - что вы позволите мне по праву закона проститься с домашними?

После этого старец подошел ко мне и передал свои карманные часы. Затем он стал благословлять каждого из нас, плачущих и рыдающих. Меня он в этот момент не благословил. Владыка хотел сказать мне что-то особенное наедине и выжидал удобного момента. И как только он поравнялся с дверью в мою келью, сразу же быстро зашел туда и привлек меня с собой. Но мужчины... Эти дерзкие люди последовали за нами. Старец остановился посреди кельи, и я упал ему в ноги и со слезами целовал их.

- Прощай, сын мой! - едва сдерживая слезы, сказал мой старец. - Прощай, но не унывай, оправдай мое доверие. Я вернусь.

Это были его последние, ободряющие мое бедное сердце слова. Я встал, получил от него последнее святительское благословение, а затем, обняв друг друга, мы с минуту стояли в сердечном оцепенении.

- Прости меня! - вопил я. - Прости, отец, прости всё, что я мог причинить твоему больному сердцу...

Святое отеческое и сыновнее лобзание завершило наше прощание. Старец удалился под конвоем... Послышался рокот мотора. Машина тронулась. Она быстро скрылась за поворотом, увозя куда-то скорбящего и ни в чем не повинного старца. Время было пять часов утра. Наступал рассвет, но в наших сердцах он преломлялся в наступление тьмы и в начало внутреннего многолетнего томления.

Первый день разлуки

С уходом старца дом как будто бы совершенно опустел. Кругом наблюдался безпорядок, произведенный обыском. Везде валялись разные бумаги, обрывки книг и тетрадей. Стулья стояли в полном небрежении. Библиотека Владыки была вся перерыта, а на столе валялся целый ворох разных писем, брошюр и записок. Очевидно, что что-то искали, к чему-то подходили критически и с подозрением. «Хозяйская» рука ничего не оставила в покое. Да, дом был пустой. Спать не хотелось - невыносимая скорбь отгоняла сон от наших очей. У всех на устах царило молчание. Не хотелось ни о чем говорить. Всё еще так живо рисовалась ужасная картина печальной ночи.

Как только едва рассвело, я отправился в храм: мне надлежало служить раннюю Литургию. Попутно я зашел к настоятелю собора о. Сергию и рассказал ему обо всём случившемся в прошедшую ночь. Вся служба прошла у меня в горячих и неутешных слезах. Певчие и простые верующие недоумевали произошедшей во мне перемене. Но вскоре от одного к другому стала разноситься весть об аресте Владыки. Мрак печали охватил сердца верующих. Все интересовались, как и по какой причине произошло такое печальное событие? Но никто не получал, да и не мог получить ясного ответа. Это оставалось тайной не только для простых верующих, но и даже для тех, кто вместе с Владыкой жил и вместе делил трапезу. Днем мы получили телеграмму из Ленинграда, извещавшую нас о смерти брата Владыки Павла Викторовича. Так прилагалась скорбь к скорби.

Всё, что было возможно, мы переправили в квартиры своих знакомых, так как с часу на час ожидали нового прихода «гостей». Но никто не приходил. Я переселился в комнату Владыки и там расположился на ночлег. В разных думах и переживаниях прошел первый день разлуки. А дальше? А дальше потянулись дни непрерывных скорбей и тревог за судьбу старца и близких людей.

Жизнь без старца. Первые дни разлуки

Первые дни еще теплилась надежда на возвращение старца, но затем она стала постепенно угасать... На второй или на третий день (точно сейчас не помню) нас официально известили о том, что мы можем передать Владыке постельные принадлежности и кое-какие вещи из белья. Выполнить это мы не замедлили и быстро отправили всё необходимое с доверенным человеком. На этом все отношения с Владыкой прекратились. Проходили дни за днями, а известий о судьбе старца не поступало. Правда, приходили какие-то люди и говорили нам, что они, мол, видели Владыку там-то и там-то, но всё это был один только обман. Передачи были прекращены. Очевидно, шло следствие.

В церкви почти ежедневно совершалось молебствование об освобождении Владыки. Я даже составил специальный канон о сущем в темнице и читал его по вечерам на молебнах. Как ни горячи были наши моления перед Богом, однако судьбы Божии о старце были неисповедимы. Владыка продолжал пребывать в темнице, а мы изо дня в день испытывать горести. Интересно, что кроме сочувствующих моему горю лиц нашлись и такие из среды духовных, которые злорадствовали моему бедствию и не стесняясь говорили мне в лицо: «Ну, науправлялся? Мануиловщина!». Мне было сугубо больно от таких несправедливых упреков. Но я молчал. Да и стоило ли говорить с теми, кто запятнал различными пороками свою совесть. Бог им да будет судья!

Прошло три месяца разлуки. Многие, пребывавшие в нашем доме, разъехались по своим городам, а я и тетя Феклуша остались в архиерейском доме. За это время мы, в пределах возможности, закончили оформление «Каталога русских архиереев за последние 50 лет», над которым Владыка трудился много лет. Я решил ехать в Москву и передать лично Его Святейшеству этот труд и рассказать ему обо всём случившемся. В первых числах декабря поезд вез меня на Москву. В столицу я прибыл накануне праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы. Остановился я у Нины Васильевны. Здесь я узнал, что Святейший Патриарх служит в Никольском храме, что в Кузнецах. Туда я и направил свои стопы. Прошел в алтарь и стал на правой стороне от престола. Протопресвитер Николай Колчицкий оказал мне свою любезность, а настоятель собора дозволил мне принять участие в богослужении. После встречи Святейшего началась всенощная. На литию и на полиелей выходил и я. После службы, когда все подходили под благословение, подошел и я к Патриарху. Он отнесся ко мне внимательно и благословил меня служить с ним Божественную литургию в день праздника в Елоховском соборе. Это было для меня большим счастьем.

Ночь я провел у Нины Васильевны. В самый день праздника, как и благословил Святейший, я участвовал за Божественной литургией в Елоховском Патриаршем соборе. После службы Святейший благословил мне на следующий день прийти к нему в Патриархию. Радостным я возвратился в тот день из храма к себе на квартиру.

Назначение нового епископа

Из Москвы в Оренбург я возвратился в четыре часа утра. Было совсем темно. На привокзальной площади стояло много легковых машин. Я нанял частное такси и отправился в Форштадт. Не скрою, что я испытал страх по дороге от вокзала до дома. Когда я сел в машину, то справа от меня сел еще один мужчина, а когда немного проехали, то спереди посадили еще одного подозрительного парня. Мне нужно было ехать по главному проспекту, а тут вдруг на первом же переулке свернули влево. Сердце у меня застучало от страха. «Ну, - подумал я, - теперь всё, пропал!» В глубоком волнении я ухватил шофера за плечо и испуганно воскликнул:

- Остановись! Сюда я не поеду! Или поворачивай назад, или я выйду!

- Чего вы так испугались? Ведь я попутно отвожу своих товарищей, но если вы не желаете, чтобы я их вез, то я попрошу их выйти.

Епископ Саратовский и Вольский Борис (Вик). Фото 1940-х годов.

С этими словами он остановил машину и высадил моих попутчиков. Затем он повернул назад, и мы поехали по главной освещенной улице. Почти всю дорогу водитель волновался: он не ожидал такого страха с моей стороны. Да и напрасно я предъявил ему такие претензии. Ведь если ехавшие со мной люди были действительно с худыми мыслями, что я мог бы с ними сделать? Они закрыли бы мне рот, и я не смог бы даже и пикнуть. Но страхи у людей бывают.

Но вот я и подъехал к своему дому. Стучусь в калитку - не открывают. Стучусь сильнее - то же самое. «Что за история? - подумал я. - Всегда так быстро открывали, а сейчас не достучаться». Долго я еще стучался, и наконец мне открыли. Но что за диво?! Дверь мне открыл другой человек. Это была м. Аполлинария. «Почему она ночует здесь? Где тетя Феклуша и все остальные?» - тревожно думал я. Когда я прошел на кухню, то увидел, что дом совершенно пуст - всё из него было вывезено. Оказывается, в мое отсутствие прибыл новый архиерей из Саратова. Тетя Феклуша со всем оставшимся имуществом переехала на квартиру к Киселевым. Теперь оставалась очередь за мной. Из рассказов присутствовавших при нашей встрече я узнал кое-что о новом епископе. Он был крупного телосложения с черной слегка подстриженной бородой и с черными, пронизывающими насквозь глазами. Уклад жизни его был совершенно противоположен укладу жизни моего старца. Когда он осмотрел всё имущество архиерейского дома, то, не стесняясь нашей старушки, сказал: «Что за архиерей здесь жил? Ни посуды приличной нет, ни ковров и ничего такого, что составляет ритуал культурного человека. Даже рюмок нет для вина. Просто возмутительно!». На его возмущение тетя Феклуша спокойно ответила: «Владыка святый! Чем вам возмущаться? Ведь наш Владыка был монах, и он ничего лишнего не позволял держать в своем доме. Вина он не пил и рюмок потому не держал».

А новый епископ действительно отличался культурой и вкусом. Как он прекрасно разбирался в сервизах, в тонких кушаньях и в разных марках виноградных вин. Аппетит у епископа был великолепный. В несколько приемов он мог скушать не только рыбные блюда, но и целую зажаренную индюшку. А как он глубоко интересовался богословской литературой? Напрасно бы человек потратил время, если бы захотел среди его книг найти хоть одну святоотеческую. Но зато сколько у него было книг о современной жизни! Таков был вкус нового архиерея. Мне стало не по себе, когда я услышал такую характеристику вновь прибывшего епископа. Архиерей для меня был идеалом нравственной и духовной жизни. В таких тяжелых думах я, даже не раздевшись, уснул на кухне.

Утром, когда стало совсем светло, я увидел нового Владыку. Между нами состоялась довольно откровенная беседа, закончившаяся тем, что новый архиерей предложил мне оставить Оренбург и переехать в Саратов для учебы в Духовной семинарии. Я, конечно, по своим соображениям отказался. «Ну, смотри! Как бы не было тебе хуже», - сказал Владыка. В этот же день я отправился на свою новую квартиру, где уже всё для меня было приготовлено хозяевами и тетей Феклушей. Слова епископа о поступлении в семинарию не давали мне покоя. Мысли двоились: ехать мне или не ехать? Конец всем моим сомнениям положил о. Даниил^[*]. Это был дивный старец, живший до самого закрытия в Оптиной пустыни под руководством великих подвижников. С ним я был знаком сначала письменно, а затем и лично. Он проживал в Сорочинске у знакомых и изредка приезжал в архиерейский дом. И теперь, когда приехал новый епископ, он явился в Оренбург. Я пригласил его к себе на квартиру и высказал ему свое сомнение. Он немного подумал, а затем быстро-быстро произнес: «Бог благословит тебя в семинарию, поезжай». На сердце стало легко, я уразумел, что в моей поездке в семинарию руководит воля Божия.

Я решил поступить в семинарию. О своем решении я доложил архиерею и тот, улыбаясь, сказал: «Давно бы надо было так», - и я стал готовиться к отъезду. Отпраздновав день Св. Николая Чудотворца, епископ Борис и я держали путь в Саратов. Дорогою между нами завязалась интересная беседа.

- И как это вы не могли удержать своего архиерея? - с заметным раздражением обратился ко мне епископ.

- От чего удержать? - в свою очередь спросил я.

- Да от всего ненужного! Да зачем ему было, например, устраивать какие-то приюты в своем доме, кормить нищих, предпринимать крестные ходы? Ведь это же всё не современно! Поймите же, наконец!

Голос епископа звучал патетически. Он хотел убедить меня в том, что я, дескать, был лопухом, не сумевшим остановить своего старца от ненужных действий.

- Как же я мог его остановить? - смущенно ответил я. - Ведь я всего-навсего послушник. Я следую своему старцу, но не руковожу им.

- Нет, ты неисправим! - с грустью и уже не так громко сказал епископ. - Ты, как патефонная пластинка, завел одно и то же.

Разговор наш прекратился. Епископ почувствовал, что разубеждать меня в том, что для меня является святыней - безполезно. Он оставил меня в покое. Утром мы были уже в Саратове. Первую ночь я провел в доме епископа. Покои архиерея действительно были шикарными. На ступеньках лестницы и на полу были разостланы прекрасные темно-вишневого цвета дорожки и ковры. Стены комнат были под масляную краску. Стояли буфеты заграничной марки с целыми комплектами хрустальной и фарфоровой посуды. Потолки были украшены люстрами из чистого хрусталя. На столах красовались хрустальные вазы с искусственными цветами. Словом, всё горело блеском и ласкало взоры человека. Наш архиерейский дом по сравнению с этими покоями представлял просто-напросто бедную лачужку. Но всё это земное и тленное.

На следующий день я посетил семинарию и присутствовал во втором классе на уроках. Как раз писали сочинение по русскому языку на тему: «В чем истинное счастье человека?». В написании сочинения принимал участие и я. Написал я, как узнал впоследствии, на «четыре». После предварительных разговоров с ректором я был принят во второй класс Саратовской Духовной семинарии.

Продолжение следует.