Не погасить в себе священного огня…

Дневник иеромонаха Никиты (Сапожникова) во время его учебы в Одесской Духовной семинарии.

Мы продолжаем публикацию юношеского дневника будущего самарского подвижника иеромонаха Никиты (Сапожникова), в схиме Никандра. Этот дневник показывает, как духовно выковывал себя для будущих испытаний человек, которому предстояло провести четверть века в ГУЛАГе.

Начало см.

Дневник 1911 года.

Февраль, 21. Великий пост. Время до Св.Причащения я решил провести в самоуглублении и заниматься тем, что ведет к уяснению для меня моей духовной жизни и перерождает душу, а все остальное - посторонние книги - оставить. До вечерняго чаю я ничего не ел, а после богослужения ушел на море; там я размышлял о самопознании и читал «О подражании Христу» Фомы Кемпийскаго.

С разрешения Спасского я взял из библиотеки «О подражании Христу» Фомы Кемпийскаго. Хотя и написана очень просто, но я не дал ея [соседу]: с первых же слов у меня сложилось такое мнение, что читать ее с пользой тоже можно не всякому. Написана она в виде кратких изречений, содержащих обобщение многих частных мыслей, пережитых, прочувствованных автором. Для поверхностного читателя она должна показаться скучной. Ее нужно не читать, собственно, а самому размышлять по поводу прочитанного, чтобы понять, какое богатство в ней содержится.

Иеромонах Никита (Сапожников).

Февраль, 23. Совсем было прошла уже зима: снег растаял, земля просохла, того и гляди придет весна, как сегодня ночью опять выпал снег, подул холодный ветер, опять будет грязь, и так неудобно гулять на дворе, а на море хоть совсем не ходи. Для меня этот снег совсем некстати. Но что же - быть недовольным такой переменой погоды? Нет, все, что ни бывает в природе, что даже приносит вред людям, отнимает у них жизнь, пускает по миру - все разумно и целесообразно, всем управляет Премудрый Господь, о всем заботится, все направляет к лучшему, к тем последним целям, сущность и содержание которых скрыты и не могут быть понятны ограниченным существам, но для которых мы существуем. Цели эти - блаженство всех тварных существ; если бы люди понимали это, то не было бы ни ропота на свою судьбу, ни черстваго себялюбия, ни забвения Бога в мишуре временнаго счастья и гордости. Нет худа без добра. Я предпочитаю не замечать худа, потому что лучшим меня оно ведь не сделает, а буду из неприятного извлекать приятное: все переносить мужественно и терпеливо, за все благодарить Бога, такое понимание жизни мира и природы и разумно, и выгодно, потому что даст мне душевность и укрепит мою веру в добро.

На пустой площади над берегом моря читал громко проповеди Иннокентия, Архиепископа Херсонскаго и Одесскаго на вторник и среду в 3-ю неделю Великаго Поста; в них много неподдельного, искреннего чувства, понимания души человеческой и слова Божия и сердечнаго, душевнаго внимания к слушателям. Иннокентий - поэт; проповеди его можно читать с увлечением. Но большее впечатление произвела на меня попытка нарисовать в воображении своем картину страданий Иисуса Христа, Его унижение людьми, смирение и безграничную покорность воле Отца Своего Небеснаго и такую самоотверженную, великую любовь к людям. Я не думал, а старался ясно, отчетливо и полно представить себе события последних дней жизни Христа. И воображение сослужило хорошую службу для покаяния. Сердце наполнилось чувством благодарности к Богу, принявшему на Себя образ раба, для спасения людей отдавшего Себя на поругание. Я живо почувствовал свое ничтожество, захотелось, ничем не смущаясь, исповедовать свою веру во Христа, переносить и унижения и насмешки, страдать во имя Его, только бы остались чистыми и непоколебимыми убеждения.

Февраль, 24. На вечернем богослужении я чувствовал себя утомленным и никак не мог собрать мысли для молитвы. Не скажу определенно, где причины этого: в неразборчивости ли и бездушности чтения, в однообразии богослужения, или в том, что я пощусь и встаю раньше, чем всегда - Бог знает, наверно, все в совокупности; только это очень плохо.

Пост - время, когда человек постящийся должен жить во всю полноту духовной жизни, когда плотское безсилие должно замолчать под действием подъема духа и как бы подняться до высоты покаянного настроения и жить за одно с жизнью духа. Всем должно властвовать хотение духа, а не плоти. Если же изнемождение тела обезсиливает дух, то пост уже много теряет в своей внутренней ценности, он не достигает своей цели, потому что скорее обезсиливает жизнь духовную, чем возсоздает. А чтобы этого не было, нужно внутрь себя направить внимание, возбудить покаянное молитвенное настроение; тогда не сломит тебя усталость и истощение, будешь ты бодр и силен и во внешней жизнедеятельности. Не великое дело быть добрым, когда у тебя все есть, когда ты здоров и телом, и душой; крепись, будь жизнерадостен и спокоен в лишениях, испытаниях, скорбях; в этом - настоящее мужество.

Февраль, 25. Пред утренним богослужением я около 2 часов ходил в Ботаники (Ботанический сад - ред.), пытаясь разобраться в своей душевной жизни. Как трудно заглянуть в свою же душу: она для меня - потемки. Что, думал я, скажу я на исповеди? С прошлым до моего обращения ко Христу не так трудно свести счеты, а вот что сказать об этом промежутке времени от исповеди в начале года до сих пор? Хотя для меня и ясно, что рвение к чистой духовной жизни после того понизилось, все шло так обыденно, но ничего особенно преступного за собой не знаю, живу даже безупречнее других, а что знаю, то все мелочи, о которых и говорить даже как-то неловко. И я стал перебирать эти мелочи. Вспомнил и такую: часто, проходя по коридору, я замечал, как на меня иногда пристально смотрят ученики младших классов, как бы думая разглядеть, что я за человек. Я улыбался, а иногда эта улыбка, невольно прорываясь, змейкой скользила по губам, светилась в глазах. Когда товарищи шутя говорят обо мне что-нибудь, льстящее самолюбию, самодовольная улыбка тоже посещала меня. Как понимать ее? Я думал: это значит, что я любуюсь собой, смотрю на себя глазами наблюдающего меня, ставлю себя, значит, в зависимость от людского мнения. А если так, то где же место сознанию своего нравственного ничтожества? А где же тут взяться смирению? Духовная жизнь подрывается в самом корне, я сам обезсиливаю себя, незаметно для себя самого разрушаю то, что хочу создать. Вот какие у меня мелочи. Посмотрел я и другие мелочи в этом же роде и вижу, что это вовсе не мелочи, это характерные показатели чистоты моей внутренней жизни. В стремлении к совершенству нет ничего неважного, все заслуживает самого серьезного внимания.

Февраль, 26. Окончились дни говения. Сегодня все мы, семинаристы, приобщались Св. Тела и Крови Христа. Какое близкое, нераздельное общение с Господом: я - во Христе и Он - во мне. Непостижимо, но вне всякого сомнения. Мне по милости Божией дано все необходимое для приобретения вечной жизни, для возведения в себе самом Царствия Божия, потому что я - ветвь, питающаяся соками всещедрой лозы - Христа. А если я со Христом, то уже не с миром. Моя первейшая и святейшая обязанность поддержать и закрепить в себе то настроение, какое создаю в дни покаяния. Мирская суета может и всплывает во мне, но в том-то и заслуга, чтобы в этой борьбе постоянно быть победителем; борьба же эта возможна только тогда, если я постоянно бдительно буду наблюдать за собой и за окружающими, а не буду безучастным к тем влияниям, которым подвергаюсь извне. Жизнь есть борьба - непрерывная, напряженная, и все в человеке должно упражняться тоже в борьбе. Если я забуду об этом, то легко потеряю то сокровище, что приобрел, и сам пост, и «духовные делания» его потеряют свое значение. Пищу я сократил во время поста наполовину, чем обыкновенно, два раза в день, а вчера в день исповеди не ел и не пил целый день. Этот пост чуть ли не первый в моей жизни. Я держал на узде свои желания и очень доволен этим самообладанием. Если бы мой пост заключался только в воздержании от пищи, то это, наверно, было бы тяжело, но я старался проникнуться покаянием и читал только духовную литературу; при том же трудно первое воздержание, потом становится легче.

Март, 2. Вскоре после того, как на Рождество Вениамин Семенович Локоцкий объявил, кто когда произносит проповеди, я принялся за обдумывание своей на вторую неделю Великого поста. Темой избрал веру, ея значение и важность в жизни человека и общества, наметил было общий план и взялся за дело. С большим трудом рождались в слабом уме мои мысли, а излагать их было еще труднее. Я, что называется, выжимал их, и они падали едва ли в большом количестве, как капли падают с соломенной крыши, когда уже пройдет дождь и выглянет солнце. Это было не только тяжело, но, правду сказать, и неприятный труд. Но вот я уже отговелся, а проповедь еще и не начата. Я чуть ли не усомнился в себе: что же я напишу за эту неделю, если раньше для обдумывания мне нужно было несколько недель, но все-таки принялся за дело. В пятницу вечером за полчаса у меня сложился кое-какой очень неясный план; в субботу вечером я начал писать - дело пошло на лад; случилось нечто, о чем я раньше и думать не стал: во вторник пред занятиями я окончил проповедь. Я решил написать ее во что бы то ни стало: оставил газеты, лекции по дикции, дневник, чтобы выиграть время; когда просыпался ночью, то сейчас же в голову мне лезли мысли о проповеди, осаждая меня, и в ночной тишине я обдумывал их.

Март, 3. Когда же я писал, то сам себе удивлялся: содержанием проповеди я взял то, о чем раньше никогда даже не думал, но что было близко сердцу: о духе времени, о среде, о значении их в образовании, характер, направление мыслей и жизни, как оградить себя от этого влияния, об истинном величии человека, в конце обращения к слушателям с призывом познать себя и Христа, стряхнуть с себя [равнодушие] к религии и Церкви, потому что в них и весь смысл, в них - объединяются все цепи жизни. Это - свободныя, прочувствованныя рассуждения о жизни, личности человека, о взаимоотношениях с обществом. В проповеди вылилась моя душа, как в зеркале отразились в ней мои цели, стремления, мой образ мыслей и чувств - все, чем я живу. Выражать свои мысли мне не стоило такого гигантского труда, как раньше, выливались они на бумагу легко, последовательно и связно, вся же проповедь цельна и красива; она не похожа на обыкновенную проповедь и представляет живой интерес для молодых людей. Благодарю Бога, что Он вложил в сердце мое мысль поститься, когда нужно было, я легко владел своим аппетитом и жертвовал обедом и ужином, чтобы не прерывать течения мыслей. Уже одно то, что во время писания проповеди я не сделал ни одной поправки: это уже неслыханная новость, большой шаг вперед. Как же понять такое внезапное усовершенствование? Произвело его покаяние в прошлом. На Исповеди Господь сказал мне через священника, как грешнику, некогда расслабленному недугами: «Чадо, прощаются тебе грехи твои», и как там за этими очищающими словами следовало исцеление от болезни, так и с меня снявши тяжесть грехов, Господь исцелил мою болящую душу. Божие всемогущество и премудрость пришли на помощь моему безсилию. Я осязательно испытываю на себе действие милосердия Божия. Как же я гадок буду, если не озабочусь о возвращении в себе даров благодати. Не допусти до этого, Господи! С помощью Божией все возможно. Пусть только в душу не закрадется тщестлавие, а движет мной пусть желание быть униженным и унижающим себя братьями, не знающими цели души человека.

Март, 5. Разрушены мои надежды: Вениамин Семенович нашел мою проповедь неподходящей для произнесения в церкви, хотя признал и очень содержательной, и хорошо написанной: слишком общего она характера и мало назидательна. Это заявление поразило меня, поскольку я не ожидал его. А расхваливание им проповеди моей звучит для меня злой насмешкой, больно было за ту массу времени, что затратил на нее. Для чего я трудился? Но зато я подошел в ней к жизни как только мог близко, говорить семинаристам такия проповеди, какие у нас обыкновенно говорятся, значит сеять зерно на невзрытой, невспаханной почве. И я хотел заставить семинаристов задуматься прежде над собой, указать им, где и как они живут и куда ведет их такая жизнь. Не знаю, насколько бы я выполнил эту цель, но я ее имел в виду. Как я ни старался убедить В.С. в целесообразности такой проповеди, он стоял на своем. Мы говорили на разных языках и так и не поняли друг друга. Вдумываясь хладнокровнее в свою неудачу, я вижу, что она не такое большое зло, как мне показалось. В самом деле, нельзя так враждебно относиться к замечаниям В.С. Как не на руку они мне, но и в них ведь есть много правды. Он, если и не проповедник, то хороший теоретик, поучиться у него есть чему, не следует так пренебрегать его взглядами. При том же я, наверно, слишком большого мнения о своем произведении, как вообще люди склонны приукрасить то, что они любят. Достиг ли бы я желанной цели - это еще вопрос, но пищу для тщеславия приобрел бы, наверно, а с ним - я по опыту знаю - трудно справляться. Уже в том, что на меня смотрели бы с большим уважением, много опасно для души моей. Да и сам труд не пропал: на моем трудолюбии, настойчивости, умении писать, я уверен, он оставил след. Значит, и горевать не о чем, а работать с одинаковым усердием безотносительно к тому, ожидает ли мой труд удача или неудача, потому что он не пропадает, а все накопляясь, производит все большие результаты.

Продолжение следует.