«Бедный папка!»

Из цикла «Простые истории».

Петрович когда-то был художником. Как уверяли знакомые, талантливым и подающим надежды. Но с каждым годом надежды все больше таяли, и все меньше было слышно от друзей о художественном таланте Петровича. Вскоре его самовыражением в жизни стали не кисти и мольберт, а бутылка и рюмка. Родственники сначала пытались лечить Петровича, но тяга для него была сильнее всех медицинских хитростей и сильнее всего в этом мире… После нескольких учиненных по пьяни драк и последовавших за ними административных судов родственники отправили Петровича жить на дачу. Подальше от всех соседей, которые так любили и главное умели судиться. Домой он сначала приезжал помыться и побриться, но потом эти процедуры показались ему совершенно безполезными и ненужными. Петрович пристрастился лазить на свалках, помойках и по-детски радовался каждой находке. Находил там, как ему казалось, очень нужные вещи и нес домой. В выходные приезжали родственники и приходили в тихий ужас от того, как Петрович обустроил за это время вещами со свалки вполне добротную дачу. А Петрович так был доволен своей жизнью, что даже и не понимал, зачем раньше он жил по-другому. Зачем надо было чего-то там доказывать в жизни, биться в каждодневной суете, если можно просто жить. Вот так жить и радоваться всему… Встрече с бродячей собакой, рождению под крыльцом пяти котят, старому чайнику со свалки, который еще крепкий, без дырок и вполне может вскипятить чай.
По большим праздникам Петровича отмывали и отчищали, наряжали и вели в храм. В такой день легкой тенью в доме появлялся тот прежний талантливый художник, который подавал надежды… Но Петрович будто специально бежал от самого себя на любимую дачу к бродячим собакам. Домой его тянуло все меньше и меньше, только чтобы спросить немного денег на бутылку.
— Лидочка, доченька, открой, — скрябал входную дверь Петрович, — папе надо совсем немного денег. Я же вам всю пенсию отдаю, дайте же мне хоть немного… Девочка моя, немного мне надо…
За несколько лет родственники смирились с такой жизнью и выдавали Петровичу на бутылку, но в этот день повели себя твердо и решительно — несмотря на уговоры, дверь в этот вечерний час даже не открыли. Петрович плакал на лестнице, показывал на пальцах, какая небольшая сумма ему нужна, и приговаривал:
— Совсем я пропащий человек, Господи, меня даже домой не пустили…

Он спустился по лестнице и заплакал еще сильнее, он оплакивал всю свою жизнь … Двойки, несправедливо поставленные в школе строгими учителями. Маму, которая так рано умерла и оставила его один на один с этой сложной жизнью. Упреки и измены жены, от которых тогда ему хотелось громко завыть… Но более всего сердце резала холодность любимой, очень любимой им дочки. Он уже не думал о деньгах и бутылке, он только плакал. Во дворе Петрович присел на лавочку, отдохнуть от своих обид и бед — и носком ботинка откинул первые опавшие желтые листья, и вдруг какая-то бумажка просто приклеилась в его ноге. Он нагнулся и не поверил своим глазам — это была тысячерублевая купюра. Бутылка была сразу же куплена, остальные деньги Петрович не оставил на завтра и послезавтра, он их все… раздал.
По улице Гагарина шел пожилой выпивший, плохо одетый человек, раздавал всем встречным и поперечным деньги и приговаривал:
— Добрый Боженька, какой добрый Боженька… Любите Бога!
Он вглядывался в глаза прохожих и пытался увидеть там отражение своих слов, но видел или усмешку, или вообще пустоту. Только такой же бедолага Колька, еще совсем молодой парень, радовался словам Петровича и даже потом проводил его домой. Постучал громко в дверь и потребовал впустить Петровича домой. Всем домочадцам, всем, кто несколько часов тому назад даже не пускал его на порог, Петрович раздал деньги. И как на улице, раздавая, приговаривал.
— Боженька добрый, он очень добрый…
А любимая дочка в первый раз в жизни взглянула на родного папку другими глазами. Дело тут не в деньгах, она их сама зарабатывать умеет — дочка вдруг перестала брезговать отцом, перестала стесняться отца перед знакомыми, и его пожалела… Сколько раз в храме она молилась за своего пропащего папку, но только сейчас почувствовала настоящую, все прощающую и все покрывающую жалость… Утром она позвонила мне и рассказала всю эту историю.

Рис. Германа Дудичева

Ольга Круглова

20.08.2009