‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Тысячелистник

Рассказы Православного писателя из Сызрани Олега Ивановича Корниенко.

Об авторе. Олег Иванович Корниенко родился в 1954 году в с. Котовское на Киевщине. 27 лет отдал Сызранскому высшему военному авиационному училищу летчиков, воевал в Афганистане. Награжден восемью медалями, в том числе медалью «За боевые заслуги». Майор запаса. Член Союза писателей России. В московском Православном издательстве «Настя и Никита» в 2012 году издана его книга «Воздушный поч­тальон». Живет в г. Сызрани Самарской области.

6 февраля Олегу Корниенко исполнилось 60 лет. Мы поздравляем юбиляра и желаем ему новых книг, новых читателей!

Тысячелистник

­ — Бабушка! ­ — кричу я, уронив кухонный нож. — ­ Я пальчик порезал!

Испуг от боли и вида крови несет меня через весь огород. Увидев мое заплаканное лицо, бабушка бросает работу.

­ — И как это тебя угораздило? — то ли жалеет, то ли ругает она меня.

Оглянувшись, бабушка выщипывает несколько каких­-то мохнатых стебельков, растирает их пальцами и осторожно прикладывает к ране. Боль постепенно утихает, и я успокаиваюсь.

«Раньше йод и зелёнку в деревне мало кто знал, ­ — вспоминаю слова бабушки, ­ — поэтому лечение, если поранишься, было одно ­ тысячелистник. Его и искать не надо ­ повсюду растет».

Когда в нашей семье кто­-нибудь заболевал или за помощью обращались соседи, бабушка не спеша, шаркая комнатными тапочками, проходила в спальню и, опершись сухой рукой о край старой деревянной кровати, по­-старчески кряхтя, становилась на колени и долго молилась перед иконой. Потом заглядывала под кровать. Там, в царстве полумрака и пыли, в картонных коробках хранились высушенные стебли, корни и цветы.

Бабушка стелила старую, пожелтевшую от времени газету и бережно выкладывала на нее содержимое коробки, пока не находила нужный пакет или связанный пучок. Занятая поисками, бабушка не замечала моего присутствия, и я со стороны мог наблюдать, с какой осторожностью она берет каждый пучок, как внимательно изучает его через сползшие на нос очки.

От пыли щекотало в носу, я чихал, но бабушка, обнаружив меня, не гнала, а усаживала поближе. Продолжая перебирать венички, пакетики, мешочки, она говорила о лечебных свойствах находящихся в них трав. Благодаря цепкой детской памяти я и сейчас узнаю, если встретятся, зверобой, душицу или «медвежье ухо».

В нашем доме не было той стерильной чистоты, так характерной для современной городской квартиры с крашеными полами, обоями и полированной «стенкой». Именно в эту простоту деревенского быта, наполненную нужными в хозяйстве вещами, тянуло меня всегда.

А какие бабушка пекла пироги! На широких противнях они исчезали в прокопченной пасти печи, чтобы появиться через некоторое время румяными, источающими неописуемый запах пропеченного сдобного теста.

Это было на праздники. А еще были будни, не уступающие им: ржаные блины, как «колесо машины», которые мы, намазав сливочным маслом, уплетали за обе щеки, и деруны, или, как правильно поясняет белорусская национальная кухня, драники.

Чтобы рассказать о них кому­-нибудь из своих друзей, мне для начала приходилось опускаться до выражения «картофельные блины». И это звучало настолько примитивно и серо по сравнению с тем объеденьем, какое представляли они, не только тушенные в сметане, а хотя бы просто со сковороды: румяные, вприкуску с прозрачными шкварками или с простоквашей.

Годы давали о себе знать: болели руки и ноги, болела голова, и что бы бабушка ни делала по хозяйству, она быстро уставала. Тогда она садилась на длинную некрашеную скамью у окна, что выходило в сад, устало шевелила пальцами ног.

Некоторое время она сидела неподвижно, точно прикидывала: а все ли сделано? Затем, наклонив голову и охнув, она отрывала от скамьи свое невесомое тело и медленно направлялась к комоду. Скрипела дверца, и бабушка доставала коробочку из-под фиолетовых чернил, где хранились таблетки от головы ­ — «пятерчатка». Приняв лекарство, бабушка проходила в спальню. С этой минуты от нас с братом требовалось одно: тишина. Но разве мы тогда понимали это? У нас была своя жизнь, свои дела и заботы. Мы бегали, стучали дверью, шумели…

Бабушка появлялась через мгновение. В дрожащей руке у нее был дедов ремень. Лицо ее, маленькое и смуглое, выглядело усталым и жалким. Лупила она не больно, но я как волчок вращался на месте и орал в надежде, что громкий плач ­ — признак боли и раскаяния — остановит расстроенную бабушку. Впрочем, она и сама вскоре бросала ремень, садилась на ту же скамью у окна и начинала плакать.

От вида слез нам становилось не по себе, и мы, продолжая реветь, принимались просить прощения. И бабушка, конечно, прощала.

Она умерла через три месяца после того, как я стал курсантом военного училища. Тщетно пытался я объяснить командиру роты, что после смерти матери бабушка заменила ее. Ее посчитали дальним родственником, а потому на похороны меня не отпустили.

Через неделю я получил письмо от дяди. Он сообщал, что похоронили бабушку возле отца и матери, рядом с большим кустом сирени, на городском кладбище, которое в пяти километрах от села.

Спальню бабушки облюбовал вернувшийся из армии брат. Он быстро потеснил всё в комнате: сундук и шкаф для одежды, коробки с травами ­ стеллажами с книгами и журналами. То, что не поместилось на полках, перекочевало в пропахшие травами картонные коробки.

Больно было видеть, как исчезает последняя память о близком человеке, осознавать личную причастность к этому, поскольку ни я, ни дядя не смогли, а точнее, даже не пытались противостоять этому книжному нашествию.

И я за целый месяц отпуска не нашел времени сходить на кладбище. Что это: эгоизм или непонимание того, что наша любовь нужна не только живым, что помнить о ближнем нужно не только когда он рядом, но и когда его нет больше с нами? Ведь главное наше предназначение на этой земле — ­ творить добро. Только в этом случае у нас есть надежда остаться в памяти потомков. А много ли я добра сделал?

Осенью я не поехал на юг, как планировал, в рапорте на отпуск указал адрес бабушкиной деревни.

Знакомый куст сирени без листвы стал почти прозрачным, за ним еще издали я заметил гранитную плиту. На ней было высечено знакомое до боли лицо бабушки. Ограды, как на других могилах, не было, и я свободно подошел к могилке и положил на поросший барвинком и другой кладбищенской травой холмик букет таких обычных, но дорогих мне цветов тысячелистника.

Шаги за дверью

Стёпка жил в небольшом посёлке и давно мечтал сходить в зоопарк или цирк. Зоопарк был в другом городе. Там жил дядя Коля, ехать к которому на электричке часа три. Стёпку одного не отпускали ­ мог заблудиться в большом городе.

Всё решил телефонный разговор с дядей. Договорились, что здесь Стёпку посадят на электричку, а там дядя встретит его.

Но дяди на станции не оказалось. Стёпка подождал некоторое время, и когда большая стрелка на вокзальных часах перескочила на другую цифру, подошёл к полицейскому:

­ — Вы не знаете, где улица Парковая, дом 8?

­ — Парковая? Это идёшь прямо и упираешься в кинотеатр. А первый дом слева ­ твой.

Стёпка шёл по улице и рассматривал витрины магазинов. В одной из них он увидел чучела и клетки.

­ — Зоомагазин, — ­ прочитал Стёпка и без колебания открыл дверь.

Чего здесь только не было! Прозрачная стена из аквариумов с разными рыбками, хомячки, декоративные кролики, много скрипучих попугайчиков, о которых давно мечтал Стёпка. Одним словом, всё что угодно, кроме слона. Слон ждал Стёпку в зоопарке, а потому Стёпка поспешил на выход.

Он быстро отыскал дом дяди и его шестую квартиру. На звонок никто не вышел. Стёпка позвонил ещё раз, и ещё…

И вдруг Стёпке послышались шаги. За дверью дяди­-Колиной квартиры кто­-то ходил. Стёпка перестал дышать и прислушался: шаги то удалялись, то снова осторожно приближались.

Он нажал на кнопку звонка.

­ — Дядя Коля, откройте! Это я, Стёпка!

Нет, ему не почудилось, по коридору кто­-то ходил: быстро­-быстро туда­-сюда. Стёпка опять требовательно позвонил. Но никто не откликнулся и дверь не открыл.

Он сел на ступеньки, прижал к себе рюкзак и прислонился к стенке…

Его разбудил дядя Коля.

­ — Ты давно сидишь? Я уже все электрички встретил ­ нет тебя. Хотел уже звонить родителям ­ узнавать, в чём дело.

­ — У вас кто-­то за дверью ходит, — ­ сказал Стёпка.

­ — А это мы сейчас посмотрим, ­ — улыбнулся дядя Коля, открывая дверь.

Навстречу им из кухни выбежала… газета.

Когда дядя включил свет, газета развернулась на месте и покосолапила в тёмную комнату.

­ — Это ёжик. Постель на ночь готовит, ­ — пояснил дядя.

­ — Ёжик? — ­ удивился Стёпка.

­ — Ну да, ёжик. Недавно у подъезда в кустах подобрал. Лапку, видно, поранил. Подлечу его маленько, а потом в зоомагазин сдам на чучело. Какие ни есть, а деньги.

Ночью Стёпка несколько раз просыпался и слышал, как шуршит газетами ёжик.

Когда утром он проснулся, в комнате никого уже не было. На столе лежала записка: «Завтрак на плите. В зоопарк пойдём завтра». Рядом лежал ключ, скорее всего от квартиры.

И тут он вспомнил про ёжика. Ёжика нигде не было.

— Неужели уже отнёс? ­ — испугался Стёпка.

Он прошёл в другую комнату и заглянул под шкаф. Там шевелились обрывки старых газет. Это сонно дышал ёжик. Рядом стояло пустое блюдце.

Стёпка быстро выложил привезённые дяде гостинцы из рюкзака. Одно яблоко он оставил на обратную дорогу. Достал носовой платок и положил в него сонного ёжика.

«Мы с ёжиком паехали домой. Стёпка», ­ — написал он на обратной стороне записки, с орфографической ошибкой в слове «поехали».

Дорога к станции шла направо. Стёпка повернул налево, в городской парк. Он прошёл в глубь парка, вырыл под кустиком ямку, выстелил её травой и осторожно положил в неё спящего ёжика.

В животе заурчало от голода. Он вспомнил про яблоко. Наливное, душистое, оно еле помещалось в Стёпкиной ладони.

­ — Я только немножко… ­ — сам себе сказал Стёпка. Он положил надкушенное яблоко рядом с ёжиком и зашагал в сторону железнодорожной станции.

Рис. Ильи Одинцова.

974
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
4
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru