‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

«Ничего лучше, чище, гармоничнее, глубже и целомудреннее, чем наша история - придумать невозможно»

Интервью с писателем Николаем Михайловичем Коняевым.

Интервью с писателем Николаем Михайловичем Коняевым.

Николай Михайлович Коняев родился в 1949 году. Секретарь правления Союза писателей России. Автор книг о Митрополите Иоанне (Снычеве), священномученике Вениамине, Митрополите Петроградском, игумене Валаамского монастыря Дамаскине и других. Широкую известность получили его биографические книги о поэте Николае Рубцове, писателе Валентине Пикуле. Романы и повести Николая Коняева отмечены премией имени Василия Шукшина, премией имени Андрея Платонова и другими литературными премиями. Живет в Санкт-Петербурге.

В Самаре 15 сентября в ДК Железнодорожников имени А.С. Пушкина состоялась встреча редакции газеты «Благовест» с читателями, посвященная 20-летию Православной газеты. На встрече присутствовали дорогие гости, друзья редакции, приехавшие на праздник из других регионов России. На празднике газеты «Благовест» присутствовал и наш старший товарищ, давний автор, известный Православный писатель Николай Михайлович Коняев. После праздника мы встретились с Николаем Михайловичем и записали интервью с ним.
  

Самарское чудо: взгляд из Петербурга


— Николай Михайлович, вы приехали в Самару на юбилей газеты «Благовест». Как, на Ваш взгляд, прошло празднование 20-летия нашего издания?

— Я абсолютно искренне говорю, что газета «Благовест» — это одна из лучших газет, если уж не говорить, что это лучшая газета. Она действительно проповедует те Православные ценности, которые безусловны; она укрупняет те события Православной жизни, которые нуждаются в укрупнении для того, чтобы их разглядели не только их непосредственные участники, но и те люди, которые находятся далеко от них. Она призывает к совершению той молитвы, которая способна преобразить нашу страну, способна вывести ее из того исторического тупика, в котором мы оказались. Разумеется, одной газете это не под силу, но это под силу всему Православному народу России. Но для того, чтобы эта молитва зазвучала в нем, необходимы усилия такие вот, какие прилагает газета «Благовест».

— Николай Михайлович, было много событий за эти два юбилейные дня. Какое бы вы из них выделили? Что стало самым ярким впечатлением?

— Для меня это событие не связано напрямую с юбилеем. Это посещение дома Зои. Для меня это было очень важно, интересно и в каком-то смысле даже чудесно. Я в Самаре не первый раз: и каждый раз, когда бывал в Самаре, я просил людей, которые меня сопровождали, чтобы они меня отвезли в этот дом. И люди, которые отнюдь не чужды Православию, — они с полной убежденностью говорили, что этот дом сгорел, показывали эти обугленные развалины. Ну что ж? Сгорел, так сгорел, но мне-то было от этого грустно, и, во всяком случае, было такое желание — хоть постоять у этих развалин. Поэтому я и упрашивал всякий раз поехать туда. И вот, слава Богу, мы поехали все туда — гости газеты «Благовест». Приехали, остановились — действительно, первое впечатление гнетущее: две собаки, которых мы потревожили, убегали куда-то в лопухи и, укоризненно глядя на нас, оглядывались. Но потом, благодаря Ольге Ларькиной — как-то произошло так, что она не успокоилась — мы узнали, что дом-то, оказывается, цел! Она куда-то убежала и вдруг возвращается радостная, что в тот дом надо пройти чуть дальше. Мы видим действительно чудо — сохранившийся дом! И главное, я его не видел никогда раньше, но вот как-то, знаете, его сразу узнаёшь. И узнал я сразу, что вот этот дом и есть. И когда вошли в дом Зои, когда нас пустили в него, в эту крохотную комнату, то действительно если уж не прямо какое-то духовное просветление испытываешь, то, во всяком случае, к очень многому прикасаешься: ощущение появляется, что действительно настоящая тайна, великая тайна, и ты находишься рядом с ней, прикоснулся к ней. И, конечно, очень трогателен этот простенький образок Николы Угодника, стоящий там — на иконной полочке в углу. Этот мальчик, сын хозяйки, — Николай, этот муж, который все делает так, как хозяйка сказала, — тоже Николай. Она и говорит: у меня все Николаи.

— Николай Михайлович, если уж мы об этом заговорили, то — фильм «Чудо», который уже года три, как в прокат вышел, вы ведь с этим фильмом тоже оказались в соприкосновении. Сюжет вашего рассказа интерпретировали авторы фильма. Как вы к этому отнеслись?

— Мне показалось, что можно раскрыть эту тему Стояния Зои, не касаясь непосредственно того, чего я никак знать не могу, никак описать не могу того, что там происходило. А вот могу вообразить как раз этого юношу, молодого человека, которого ждала Зоя и который не пришел… Это, в общем-то, достаточно просто.

Писатели Николай Коняев (в центре), Василий Ирзабеков (слева) и директор издательства «Зерна» (г. Рязань) Игорь Минин  (справа) возле дома на Чкаловской улице, где в 1956 году произошло Стояние Зои.

Я отнесся совершенно спокойно к тому, что мой сюжет использовали в том фильме. Меня даже повеселило, что сценарист воспринял мой художественный рассказ как документ. В том рассказе была  некая убедительность, которая воспринимается действительно как документ. Хотя понятно, что рассказ, конечно, выдуман. Этого молодого человека я не знаю и не мог знать, но я просто его представил. 

Жаль лишь, что артист Хабенский  совершенно не попал в созданный мной образ. Это абсолютно другой человек. И я должен сказать, что начинается фильм — вроде бы все хорошо, нет у меня к нему никаких претензий. Но все это продолжение, вся эта история  со священником, истеричность какая-то, а уж когда доходит до Никиты Хрущева — тут просто хоть стой, хоть падай. Хрущев прекрасно знал очень простую вещь, что никогда не надо идти в ту ситуацию, в которой ты не знаешь, как себя вести. Конечно же, он никогда бы не пришел в этот дом. Послал бы кого-то другого или велел бы сжечь этот дом, а участников той вечеринки — посадить…


«Я не считаю себя петербургским писателем. Скорее — писателем, который живет в Петербурге»


— Теперь давайте от наших самарских дел к вашим питерским делам перейдем… Как вы оказались в Ленинграде. Как стали петербургским писателем?

— Я родился в Ленинградской области, в поселке Вознесение. Это на берегу Свири, где она вытекает из Онежского озера.

— Места-то какие: поселок Вознесение, Свирь…

— Между преподобным Александром Свирским и поселком Вознесение — прямая связь, потому что Вознесенский монастырь строил Ферапонт Вознесенский, ученик Александра Свирского. Все места по Свири осияны именами учеников Александра Свирского.

Я начинал учиться в Ленинградском политехническом институте, потом, когда умерла мать, оставил институт, пошел работать, и уже тогда возникло ощущение, что мне надо заниматься не техникой, не наукой, а надо заниматься филологией, литературой. И я поступил в Москве в Литературный институт имени Горького. Мне тогда было 25 лет. Раньше гораздо труднее было попасть в этот вуз,  там был достаточно сложный конкурс. Начинал на дневном учиться, доучивался на заочном. Как-то так получилось, что у нас тогда на курсе особо великих писателей не было. Национальные поэты стали «классиками» у себя на родине, народными поэтами. В Узбекистане, в других республиках есть такие классики. Везет меня как-то таксист-узбек по Питеру. А я вез несколько пачек книг, листал одну книгу — получил в издательстве свои экземпляры — первый раз увидел их. И возник разговор. — Кто вы? — Я писатель. — Где учился? — Учился в Литературном институте. Говорю, что были у меня и из Узбекистана однокурсники. И вдруг оказывается, что один из моих однокурсников стал там давно уже каким-то всенародным писателем. И очень большое уважение я вызвал у этого таксиста, что с таким великим человеком учился.

Я не считаю себя «петербургским писателем». Скорее, писателем, который живет в Петербурге.

— Исполнилось 20 лет, как Петербург вновь обрел свое имя. Эта дата значима для горожан, для Церкви, для верующих людей? И как вы оцениваете то, что сделал тогда Анатолий Собчак?

— Замечу, что Собчак хотел переименовать город не в Санкт-Петербург, как это случилось, а в Петроград. Но ведь Петроград — это город Петра, город Императора Петра I. А вот позиция Митрополита Иоанна (Снычева) в этом переименовании была такая, что город должен быть именно Санкт-Петербургом. И не только потому, что так было изначально, но и потому, что это духовно гораздо точнее и, скажем так, гораздо более благодатно. Ведь это город Апостола Петра!

— Город изменился после того, как к нему вернулось имя?

— Конечно же, изменился. Конечно же, это повлияло на духовный климат в нем. Ведь жить в городе Ленина — это очень печально. Но и слово Ленинград, оно тоже не ушло, оно не может уйти из истории. Например, блокада Ленинграда не может быть блокадой Санкт-Петербурга. Вы же не скажете: он был в блокадном Санкт-Петербурге. Это же просто нелепость. Поэтому уйти это имя никак не может, как и Сталинград, в котором была историческая битва, а не в Волгограде.


«Застигнутые ночью»


— Николай Михайлович, вы уже опубликовали свои дневники, воспоминания в самарском журнале «Русское эхо». Что вами двигало? Какие цели были? И вообще, как вы решились публиковать при жизни свои дневники?

— Да, это дневники, но это и не совсем дневники, потому что я не все беру из дневника, а выборочно. В какой-то момент я начал просматривать свои записи (все равно же возвращаешься к ним, чтобы понять, что тогда с тобой и со страной происходило) — мне вдруг показалось, что это очень важно и для других людей. Поскольку проходят годы, напластовываются другие события, напластовывается масса объяснений тех событий и — мы уже не помним, что происходило даже 10 лет назад. Мы уже воспринимаем это так, как нам объяснили. И когда берешь эти записи 20-летней давности, многое оказывается иначе. И это позволяет понять что-то. Тогда и родилась мысль такая, что надо собрать эти дневниковые записи…

Шлиссельбургская крепость.

Книга будет называться — «Застигнутые ночью». Это строчка из Тютчева: Оратор римский говорил// Средь бурь гражданских и тревоги:// «Я поздно встал — и на дороге// Застигнут ночью Рима был!» Большое стихотворение «Цицерон», и эпиграфом ко всей книге идет эта стихотворная фраза. Это как раз то, что происходило у нас в конце 80-х годов. Та ночь, так сказать, — ночь Рима, Советской империи — нас тогда застигла. В это время я и многие из моих близких поднимались к каким-то там должностям, поэтому мы очень остро почувствовали, что эта ночь нас опрокинула в полное небытие. Мы были достаточно известными уже к концу 80-х годов. И вдруг погружение в полную нищету — этого многие не сумели пережить. Мне кажется, что когда эта книга будет целиком напечатана, она поможет читателям понять не только то, что произошло со страной, но и то, как надо себя вести в подобных обстоятельствах. Во всяком случае, кому-то она поможет избежать тех ошибок, которые и мы могли бы избежать, но не избежали.

По моему мнению, дневник — это литературный жанр. И жанр совершенно необходимый в литературе. Это, собственно говоря, то, что происходит с тобой — может быть, самое главное произведение твоей жизни.

Каким ты был год назад — ты еще можешь вспомнить, а вот каким ты был лет тридцать назад — уже не вспомнишь. И тут поможет дневник.

— Можно сказать, что дневник — это не диалог с читателем, а разговор с Богом?

— Все, что ты пишешь буквами, все это для кого-то предназначено. Даже если только ты сам будешь читать этот дневник, все равно он предназначен для читателя: для сына, для дочери, для внука, для правнука. Все равно какого-то читателя каждый человек надеется иметь. Как любой откровенный разговор, конечно же, это разговор и с Богом. Ты пишешь какие-то вещи, что-то пытаешься объяснить, что-то понять, и при этом в дневниках ты оказываешься более честным. Может, и не сейчас это будет все напечатано, не сейчас это будут все разбирать, потому зачем кривить душой, делать какие-то купюры. И главное, что эти дневники, если они не пройдут потом мощную литературную обработку, они все-таки более честны, чем другие литературные жанры.

Память человеческая так устроена: мы запоминаем все только хорошее, что было в нашей жизни. А плохое мы стараемся отодвинуть. Во всяком случае, читая свои дневники, я вновь чувствую ту душераздирающую боль, которая была в тот момент, когда мы действительно мучились, мы страдали. Да-да, конечно, было неприятно: когда-то меня обидели, когда-то бросили, когда-то у меня умер близкий человек — конечно, это очень трагично, очень тяжело, но драмы-то этой нет, когда я вспоминаю это через тридцать лет. А когда читаешь сегодня то, что я пережил тогда, — это, конечно, все глубже, все ярче. Все как будто заново переживаешь в сердце.


Человек, который ушел на Луну


— Николай Михайлович, как писатель вы часто погружались в другие личности: в Рубцова, Пикуля, в Солженицына отчасти, когда писали о них книги. Я уже не говорю о двух Петербургских Митрополитах — Вениамине и Иоанне — о которых вы написали книги. А кем вы сейчас занимаетесь?

— Сейчас я написал первую часть книги «Шлиссельбургские псалмы», это авторское название. А вышла она под названием «Тайны Шлиссельбургской крепости». Шлиссельбург оказывается узловым пунктом в истории России. Более того, многие исторические сюжеты там завязывались, многие там развязывались. Видимо, это обусловлено самим фактом строительства Шлиссельбурга, города-крепости, который построил московский князь Юрий Данилович. Он был организатором убийства святого князя Михаила Тверского. Его убили татары, но сколько денег и сколько соболей потратил Юрий Данилович, чтобы они это сделали!..

— Расскажите, пожалуйста, о «шлиссельбуржце» Николае Александровиче Морозове. Как вы относитесь к этой неординарной личности?

Н.А. Морозов.

— У меня большая глава в книге посвящена как раз Морозову. Это человек, конечно, уникальный. Биография Морозова уже сама по себе является художественным произведением. Можно писать авантюрный или какой угодно роман на материале этой биографии. Он родился незаконнорожденным у помещика от крепостной. Был очень талантливым молодым человеком, но систематического образования не получил. Читал те книги, которые ему попадались. И поэтому у него так: огромные знания в одной области, огромные знания в другой области, а каких-то элементарных знаний он как самоучка не имел. В университете он проучился всего год. А потом сошелся с народовольцами. Непосредственно сам он никого не убивал. Но он стоял возле Степана Халтурина, возле людей, которые убивали Царя Александра II. Он был активным участником «Народной воли». И вот он попал в Шлиссельбург. Там он просидел двадцать четыре года. Шлиссельбург — это удивительное место. Слабых людей оно убивало сразу: некоторые после первых месяцев или сходили с ума, или кончали жизнь самоубийством. Те люди, которым удавалось пройти какой-то определенный рубеж, как ни странно, они жили очень долго потом, и даже счастливо. Они излечивались от всех болезней, обладали отменнейшим здоровьем. Тот же Морозов — несмотря на то, что он был «вечник», то есть пожизненник, в 1904 году он вышел из крепости, его освободили, так как началась либеральная тенденция. Он поехал на фронт Первой мировой войны, был корреспондентом на фронте. После революции Ленин Морозову пожаловал имение его отца. И при советской власти он был фактически помещиком в Ярославской губернии, так как все доходы от этого имения шли ему. В 1937 году ему уже за восемьдесят лет перевалило. И в эти годы он окончил курсы осоавиахима!

— В чем смысл его научной концепции?

— Память у него была феноменальная, книги он помнил наизусть. А потом режим в Шлиссельбурге смягчился, туда стали поступать научные книги. Он занимался химией, физикой, астрономией, филологией и историей. Фоменко и Носовский — из Морозова вышли.

У Н.А. Морозова всегда были сложные отношения с Церковью. Но когда он сидел еще в Петропавловской крепости, там была только Библия на французском языке. Он начал изучать Священное Писание, и больше всего его поразил Апокалипсис, Откровение Иоанна Богослова. Он не просто пытался толковать его. Его осенило некое «прозрение», что эту книгу надо понимать совершенно иначе…  И он начал толковать Апокалипсис, и тогда-то и началась его так называемая «хронология». Он в помрачении решил, что вся история человеческая выдумана: она начинается сразу во втором веке. Не было ни Рима, ни Греции, ни Египта — ничего этого не было, по его дикому мнению, а была некая единая страна…

-Почему эта абсурдная идея до сих пор так популярна? Морозова издают немалыми тиражами…

— Это популярно, потому что это очень смело, очень необычно. Это ошарашивает, а главное, что это приучает к тому, что мы своим умом можем постигнуть любую историческую науку. Не надо проводить никаких исследований, археологических раскопок. Просто сиди дома и думай себе: а был ли Египет? Но Египтом же скучно заниматься. Пусть тогда Египет будет частью России…

А наш современник Фоменко воспринял от Морозова эти нигилистические идеи и начал проводить их еще дальше. Ведь заниматься мировой историей — это очень серьезно, много в ней непонятного, много непостижимого. Надо очень много работать. А можно это все рассказать в двух-трех словах, что, мол, была единая страна, но не было Александра Невского, хотя Батый якобы был его отцом… И прочий бред…

— В чем состоит для нас «урок Морозова»?

— Глава моей книги про Морозова называется так — «Человек, ушедший на Луну». Морозов, шагая взад-вперед по камере, измерил расстояние, им пройденное, и решил: «я уже прошел расстояние до Луны». Камера была небольшая. Но он действительно ушел на Луну.

И все же не все в его работах было чистой фантазией, бредом. Было там и популяризаторство. Были и смелые гипотезы… Во всяком случае, когда Морозов вышел из тюрьмы, у него были работы, посвященные периодической системе Менделеева. Одну из них он вручил самому Менделееву. И Дмитрий Иванович то ли был польщен, что в Шлиссельбурге заключенные интересуются его системой, то ли обнаружил в работе Морозова действительно какую-то научную ценность. Но он добился того, чтобы Морозову присвоили звание доктора наук Петербургского университета. А это очень высокое звание было тогда. Так что его не просто так Ленин сделал еще и академиком, — Ильич-то мог кого угодно кем угодно назначить. А это Менделеев, это другой совершенно уровень. Он оценил его заслуги.

— Так в чем же заслуги-то?

— Тюремный врач Шлиссельбурга сказал такую фразу: каждый народ имеет тех преступников, которых он заслуживает. Народовольцы — это именно те преступники, которых мы заслужили. То неуважение к власти, тот насаждаемый в интеллигенции атеизм, порождают сами по себе тип человека, который рано или поздно совершит еще и уголовное преступление, и будет сидеть в тюрьме, будет осужден. Этот нигилизм уже является в каком-то смысле почвой для возрастания преступников, которые уже совершат явные, уголовные преступления…


Наша справка


«Новая хронология
» Анатолия Тимофеевича Фоменко —  псевдонаучная теория радикального пересмотра истории. Теория была опровергнута научным сообществом, против неё выступили историки, археологи, лингвисты, математики, физики, астрономы и представители других наук. «Новая хронология» использует идеи русского революционера и учёного Николая Морозова по глобальному пересмотру хронологии. Первоначальный вариант теории был сформулирован в начале 80-х годов ХХ века в серии публикаций Фоменко (позднее академика РАН) и с 1989 года развивается им совместно с Глебом Носовским.

«Новая хронология» утверждает, что существующая хронология исторических событий в целом неверна, что письменная история человечества значительно короче, чем принято считать, и не прослеживается далее X века нашей эры, а «древние цивилизации» и государства античности и раннего средневековья являются фантомными отражениями гораздо более поздних культур. Авторы предлагают собственную реконструкцию истории человечества, в основе которой лежит гипотеза о существовании в средние века гигантской «Империи» с политическим центром на территории Руси, охватывающей почти всю территорию Европы и Азии. Противоречия с известными историческими фактами в рамках этой теории объясняются глобальной фальсификацией исторических документов. С середины 90-х годов прошлого столетия «Новая хронология» становится масштабным издательским проектом и теряет всякую связь с наукой. К 2011 году издано более ста книг общим тиражом около 800 тысяч экземпляров.

  

Шлиссельбургская Богоматерь


— Закончена ваша книга о Шлиссельбурге? 

— Закончена первая книга, и заканчивается она неразгаданной историей Шлиссельбургской иконы Божией Матери. Сама икона Казанской Божией Матери была обретена после завоевания Казани Иваном Грозным. Потом начали делать списки с иконы. И вот одним из таких списков была эта Шлиссельбургская икона Божией Матери. Список был помещен в Шлиссельбурге, и когда шведы захватили Петербург в 1611 году, этот список не смогли унести из крепости, его замуровали в стену. Город тогда назывался Орешек, это русское название — а шведы переименовали его в Нотебург: Ноте — орешек, бург — город. Петр I назвал его Шлиссельбург (город-ключ). Ключ к Финскому заливу. А Орешек его назвали, потому что, когда Юрий Данилович строил крепость, на этом острове было много зарослей орешника. И в 1611 году Шлиссельбургская икона была замурована, когда русские уходили из крепости. И когда Петр I штурмом взял Нотебург, солдат, который стоял на карауле, заметил свет, исходящий из стены, и сообщил об этом. Все подумали, что начался пожар, потому что стена была очень сложная, с разными переходами. Тут же стену сломали и обнаружили там икону Казанской Божией Матери. Петр I  присутствовал при этом, приказал поместить икону в часовню. Шлиссельбургская икона стояла в этой часовне. Икона была чудотворной, об этом известно, совершалось ее почитание. И даже когда крепость Шлиссельбург стала тюрьмой, на праздник Казанской иконы Божией Матери туда пускали людей, которые могли и прикладываться к иконе, и совершать с ней Крестные ходы. В 1904 году Варфоломей Стоян, церковный вор, украл Казанскую икону Божией Матери, чудотворный первообраз, и, как считается, он ее сжег, уничтожил. Многие не понимают, почему профессиональный вор уничтожает икону, за которую он мог получить денег гораздо больше, чем за все алмазы на ее ризе. Этот Варфоломей Стоян в результате оказывается потом в Шлиссельбургской тюрьме, сидит рядом с часовней, где находится этот чудотворный образ Казанской иконы Божией Матери. И чем это все кончается? В 1917 году узников выпустили на свободу. И первое, что сделали эти преступники, они ограбили весь город и сожгли Шлиссельбург. В этом пожаре теряется и след Варфоломея Стояна, и след Шлиссельбургской иконы Божией Матери…


«Историком я стал поневоле»


— К сожалению, часто история пишется так, как кому-то вздумается (те же Морозов, Фоменко) или какой придет заказ от власти…

— Приведу пример. Я писал книгу про генерала Власова. А так получилось, что про него вышло одновременно несколько книг. И я даже шутил по этому поводу: в магазин «Лавка писателя» на Невском приходишь, и продавец (продавец, который достоин своего звания!) на слова покупателя: «Я хочу приобрести книгу про генерала Власова», в ответ спрашивает: а про какого генерала вам надо? Про предателя, про помощника Сталина, про героя, про Православного, или про христопродавца?  То есть, какой нужен вам Власов, такая книга и есть. Выбирай!..

— А есть там книга про настоящего Власова?

— Конечно, есть. У меня книга основана на документах о Власове, о том Власове, каким он был на самом деле. Моя книга выходила под разными названиями: «Два лица генерала Власова», «Анатомия измены». Названия говорят сами за себя.

 — Николай Михайлович, просим вас поделиться своими впечатлениями от недавней шумной премьеры двадцатисерийного (!) телевизионного фильма «Раскол». Ведь Вы, как сейчас модно говорить, «в теме». Вами написана большая книга о расколе  XVII века «Костер Аввакума».

— Чтобы просмотреть весь этот фильм до конца, надо исключительное мужество иметь. Но вот от тех серий, которые я смотрел, ощущение очень тягостное. Тягостное, прежде всего, потому что актеры играют примерно так же, как они играют в бандитских сериалах, как играют в этих мыльных операх. Создается ощущение, что сейчас он достанет мобильник из кармана и начнет по нему говорить. Все-таки образы царя Алексея Михайловича,  Патриарха Никона или протопопа Аввакума — это образы, которые требуют глубокого вживания в них, они требуют, конечно же, огромной самоотдачи актеров. Они должны, условно говоря, умереть для мира, чтобы родиться Аввакумом, родиться Никоном. Этого не происходит. Это для них просто обычная работа средней степени ответственности. Но главное все-таки даже не это.

У нас неправильный подход вообще к расколу, понимаете? С чего начался раскол? Распространенное мнение такое. Вот были книги русские древние, в них копились из века в век ошибки. И вот, значит, Патриарх Никон собрал просвещенных людей, которые решили, сверив книги с греческими и еврейскими подлинниками, исправить их. Это исправление и вызвало возмущение в темном и косном российском Православном народе. Так это же абсолютно неправильный подход! Во-первых, — он неправилен почему? — разночтения с греческим обрядом появились не в результате накопившихся ошибок. А просто во времена равноапостольного князя Владимира преподобный Феодосий Печерский принес к нам устав, по которому жила тогда вся Греческая Церковь, весь Православный Восток. И этот устав соблюдался от буквы до буквы, он никак не менялся. Но за эти века, пока Россия находилась под татарами, на греческом Востоке был принят другой устав — Афонский устав. И он несколько отличался от того, прежнего. Это не говорит о том, что первый устав был лучше, чем тот, который был принят потом. Или наоборот, — что тот, который был потом, был лучше. Просто это чуть-чуть разные уставы. Они не противоречат в догматике друг другу ни в чем. 

Вот таким предстает перед нами Патриарх Никон: слева — на портрете кисти его современника, справа — на снимке, сделанном во время съемок телесериала «Раскол». Как видим, общего между ними не очень много…

Есть какие-то несущественные различия обрядового свойства. Так вот, Греция ведь тогда была уже не той Грецией времен Византии, времен расцвета Византийской Империи. Это была Греция, находящаяся под турецким игом. Все Патриархи фактически ставились турками. Может, не ставились напрямую, но находились под непосредственным их влиянием и зависели от них.

Так вот, взгляд, которого придерживались создатели фильма, — что Греция просвещает нас, исправляет наши ошибки, этот взгляд крайне неверен. Греция, поскольку находилась в таком тяжелом и зависимом положении, сама не понимала, почему так отличаются обряды Русской Православной Церкви от Греческой. Это они тогда по недоразумению объясняли тем, что якобы накопились ошибки, но они не понимали, что это более древний обряд. Это тот древний обряд, по которому жила и Греческая Церковь в свое время. А они начали эти расхождения  исправлять именно как ошибки. И в результате что произошло? Раскол. Вот в фильме и показывают не подлинную причину раскола. Они изображают «исправление ошибок» как акт просветительский, как акт культуры, как акт исправления дремучего невежества.

— Для чего такой фильм сделали именно сейчас? Что за послание, что за сигнал в этом для всех нас?

— Мы живем в век, когда нам насаждают понятия толерантности. Да, конечно, нам надо быть терпимыми, мудрыми, добрыми, любить друг друга. Но нам вместо этого — вместо очень хороших Христианских понятий, которые всегда прививала народу Русская Церковь — насаждают какое-то понятие толерантности: мы должны быть толерантны. Но толерантны к чему? К греху? Наверное, я должен толерантно смотреть на то, как содомиты всякие там что угодно делают между собой. Но ежели они вашего сына будут развращать или склонять к гомосексуализму, как вы будете на это «толерантно» смотреть? И кто вы будете после этого, ежели проявите такую «толерантность»?

Этот фильм, я считаю, создан для того, чтобы в очередной раз все запутать. То есть вроде бы сейчас просвещение постепенно стало доходить до каких-то глубин народа: да, мы уже понимаем, что люди в староверчестве — были неправы. Но и те, которые организовывали эту реформу книжную, тоже далеко не во всем были правы. Мы знаем, что Патриарх Никон потом все-таки ведь понял, что он в чем-то совершил ошибку. Да, он был упрямым, он был не шибко образованным человеком для того, чтобы заниматься вещами тонкими, филологическими. Но он это начал понимать. Это исторический  факт, что Патриарх Никон разрешил некоторым лидерам старообрядчества служить по-старому, и, стало быть, и для него эта обрядовая сторона разногласий не так уж была и существенна.

И вот когда начиналось примирение подлинное, как с Патриархом Никоном и старообрядцами случилось, когда он начал понимать всю несущественность причин «книжной справы» по сравнению с последствиями реформ, так сразу, мгновенно, Никона и отрешили от сана Патриарха. То же самое и у нас постоянно происходит. Как только какое-то понимание возникает — во всяком случае, пытается возникнуть — между староверами, между «никонианами», к числу которых принадлежим и мы с вами, — так сразу возникают какие-то силы, которые мешают тому, чтобы этот процесс завершился. Нам ведь сейчас важно не судить кого-то или перед кем-то покаяться —  ведь уже все осуждены, все кому надо покаялись друг перед другом. Нам сейчас научиться бы понимать друг друга.

А фильм этот, он не учит понимать, он наоборот мешает понимать. Он  формирует новую ложь, основанную на либеральной мифологии.

— Николай Михайлович, вы давно занимаетесь русской историей. Не кажется ли вам, что Господь творит пути исторические по законам художественной прозы?

— Это скорее законы художественной прозы творятся по тем законам, которыми Бог совершает Свое участие в судьбах мира. Да, в истории есть свои рифмовки, свои созвучия…

— Может быть, поэтому историю как раз и должен изучать художник, как это раньше было — летописец Нестор, например?

— Карамзин таким был — художником и историком одновременно…

Почему я начал заниматься историей? Потому что когда я писал какие-то книги, например, писал про Ермака, мне необходимо было получить какие-то сведения, которые я не мог найти в исторических сочинениях. Приходилось заниматься научной работой, архивной работой (это уже к тому, что касается ХХ века). Историком я стал поневоле. А потом уже начинаешь понимать красоту этого дела. Да, красота исторического процесса открывалась постепенно. И постепенно приходило понимание, что ничего лучше, ничего гармоничнее, чем наша история, ничего целомудреннее, чище и глубже придумать невозможно.

Подготовили Антон Жоголев, Ольга Ларькина

1235
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
9
1 комментарий

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru