Бабушкина гитара

   На Пасху Алешка обычно ходил к бабушке. Она была старая, жила одна, и утешений у нее было немного. Одно из них — любимый внучек. Ходил он к ней нечасто. Гораздо интереснее было ходить с друзьями в парк на аттракционы или просто сидеть во дворе и учиться бренчать на гитаре. Но бабушку он любил. Просто своей гитары у него не было, а у друга Васечкина гитара была. С двумя, правда, струнами, но настоящая. И ему все завидовали. Самой большой мечтой Алешки было приобрести гитару. Тогда бы он счастлив был, наверное, с неделю. А ведь неделя это так много! За неделю можно проехать на поезде весь земной шар. Можно выкопать яму до середины земли, можно выучить английский язык по самоучителю, посмотреть двадцать фильмов по видику и много всего другого. А тут вот Пасхальная неделя! Целую неделю мама будет всегда улыбаться, а папа перестанет читать газеты, смотреть телевизор и жаловаться, что устал. Будет ходить по квартире в белой рубашке, целоваться с гостями и не будет спрашивать о том, какую оценку поставили его сыну. 
   Вот и сейчас, в Пасху, Алешка шел к бабушке и, конечно же, знал, что его там ждет какой-то подарок. Но бабушка была старая, слепенькая, сгорбленная. Из дома никуда не выходила, а только громко включала радио, но и его уже слышала все хуже и хуже. И даже телефон все время переносила поближе к себе — и потому он был на длинном шнуре, как собачонка. И телефон, как собачонка, перемещался по квартире вслед за бабушкой. Она на кухню — и телефон на кухню, она в коридор — и телефон в коридор. Только когда он был рядом, старушка слышала звонки. Бабушка всю жизнь прожила в городе, в этой самой квартире, с видом на помойку и на завод. И даже сейчас уезжать из нее ни за что не соглашалась. И только детство ее прошло где-то далеко, в степной деревне. Но вот почему-то Алешка стал замечать, что под старость произносит она какие-то странные слова. Коридор называет сенями, нишу — подловкой, комнату — горницей…
     
   Пост был долгий, и все почти время поста Алешке очень хотелось съесть курицу. А вот теперь пост кончился, но курицу есть почему-то совсем не хотелось. Священник на исповеди ему сказал, что дело тут не в курице. А это «вражье искушение», и если он, Алешка, это искушение выдержит, то будет ему к Пасхе подарок. Да какой еще! И вот Алешка весь пост мечтал, что ему подарит на праздник Воскресший Христос. То представлялось, что утром в Воскресенье он обнаружит за иконой много-много денег, и хватит на то, чтобы купить гитару. А еще два мороженых — себе и Васечкину. То представлял, как он поедет с мамой на пароходе в Иерусалим… А там, на Святой Земле, старик-араб почему-то полюбит Алешку и подарит ему старинную гитару…   Алешка выдержал. Курицу не ел, хотя запах вареной курицы преследовал мальчика несколько недель. Только на Страстной этот запах куда-то выветрился. Не будешь же есть курицу в  такие  дни! И теперь он шел к бабушке за подарком. Он знал, что это совсем не тот подарок, о котором он так мечтал, и который ему обещал отец Ростислав после исповеди. Откуда возьмется у бабушки что-то особое? «Наверное, подарит шоколадку», — подумал он, сильно нажимая на кнопку звонка. Бабушка совсем плохо слышала, и потому звонил он долго. Но она все равно не открывала. «Не случилось ли чего», — подумал мальчик. И снова нажал на звонок. Но нет, привычного шороха за дверью все не было. Он прислушался, затих. Из-за двери неслись какие-то странные звуки. Как будто кто-то звенел гитарой. Но этого быть не могло, это, видно, в ушах у Алешки звенело после долгого и такого невкусного поста, после длинных постовых церковных служб и, как говорит отец Ростислав, «искушений». Но аккорды из-за двери доносились все явственнее. Или это работает радио? Но нет, звук был живой, чистый. Тогда он опять позвонил. И снова в ответ услышал только гитарные аккорды…
    Алешка порылся в спортивной сумке — вроде бы, мама положила туда ключи от бабушкиной квартиры — и обрадовался, выудив знакомую связку. Ключ легко повернулся в замке, дверь открылась. Алешка шагнул в прихожую — и остановился, боясь спугнуть неслыханно красивую музыку. Что там три дребезжащих аккорда на разбитой гитаре Васечкина! — это была музыка! Она лилась прямо в душу, ее хотелось слушать и слушать без конца… Но последний аккорд отдался легким вздохом и умолк. Алешка несмело толкнул дверь и вошел в комнату. 
   Бабушка сидела в своем стареньком кресле, а на столике рядом с ней лежала гитара! Настоящая, покрытая темным лаком, с выцветшим атласным бантом теперь уже непонятного цвета на грифе. 
    — Христос Воскресе! — Алешка протянул бабушке душистый куличик с разноцветными просяными зернышками на блестящей белой маковке.
   — Воистину Воскресе! — откликнулась бабушка, расцеловала внука и вручила ему пакетик, сквозь прозрачную пленку которого видны были разноцветные яички, конфеты, маленькая шоколадка. Алешка тихонько вздохнул: что и требовалось доказать…  
   Перехватив Алешкин взгляд, бабушка улыбнулась:
    — Что, хороша гитара? 
    — Еще бы! Бабушка, а разве ты умеешь играть на ней?
    — Когда-то умела. А сейчас — так, пришло на память старое… Вот моя бабушка — эх, как она играла! Это ведь память о ней, моей бабушке Евфросинии.
   Алешка никогда не слышал такого чудного имени. Какое-то старинное…
    — Ты присядь, Алешенька, — ласково сказала бабушка. — Хочешь — я расскажу тебе о своей бабуле Фросе…
     
   Эту гитару она получила от своего отца в день окончания гимназии. Окончила с отличием, первой ученицей — и мой прадед подарил ей гитару. Фросенька была просто счастлива — она так мечтала об этом! Играть она научилась давно, по самоучителю и еще каким-то музыкальным книгам, на инструменте своей подруги. А теперь у нее была своя гитара. Новенькая и очень хорошая!…
   Шли годы, и Евфросиния все реже и реже брала в руки гитару — но уж когда брала!… О, как пела гитара, как звенела хрустальными колокольцами, как рокотала морским прибоем… И мы, внуки, любили слушать бабушкину игру. А она в нечастые часы досуга учила нас играть на гитаре. Не бренчать! — ох, Алешка, знал бы ты, до чего же неприятно слышать это ваше лихое пустозвонство.  
   Мне было, как вот тебе сейчас, лет двенадцать — да, как раз двенадцать, я же с двадцать пятого… За день набегаешься, наиграешься, ночью спишь — пушкой не разбудишь. Но однажды незадолго до Пасхи я проснулась от негромкого стука в окошко. Бабушка, не зажигая лампы, вышла на крыльцо, осторожно завела кого-то в сени, потом я услышала, как кто-то словно бы крадучись поднялся по приставной лесенке на подловку…  
   Утром я спросила:
    — Бабуля, а кто это пришел к нам сегодня ночью?
   Бабушка с мамой тревожно переглянулись, и мама прижала палец к губам: молчи! — указывая на встрепенувшихся малышей. Я поняла, что сморозила лишнее, и поспешила исправиться:
    — К нам ведь вчера соседка заходила за солью?
    — Заходила… — ответила бабушка.
   После завтрака она позвала меня с собой, прибраться во дворе. Сестренка Наташа увязалась было с нами, но бабуля непривычно строго велела ей оставаться дома.  
   Мы вышли в сенцы, и бабуля сказала:
    — Девочка моя, я не могу ничего сказать тебе, не имею права. Поверь, человек, который вынужден скрываться у нас, не сделал ничего плохого. Но если ты хоть словом обмолвишься о нем, он погибнет. 
   Я молча слушала, припоминая, что ведь и прежде к нам, случалось, заходили незнакомые странники. Плохо одетые, изможденные, они валились с ног от усталости и голода. Бабушка топила баню, кормила их, стирала и штопала их одежонку, и потом они по нескольку дней жили у нас, кто в бане, кто на сеновале. И тогда бабушка тоже старалась укрыть их от посторонних глаз. Но этот ночной визит был особенно таинственным…
   Весь день бабушка молчала, в глазах ее светилась непонятная печаль, словно предчувствие близкой беды. Вечером она достала гитару, пробежала пальцами по струнам… и протянула ее мне. 
    — Возьми, Танечка, теперь эта гитара — твоя. 
   Как ни обрадовалась я, одно слово больно резануло слух. 
    — Почему — «теперь»?
    — Времени у меня совсем нет, а ты любишь музыку. Играй…  
   Я прижала к груди безценный бабушкин подарок, а Наташа и Леня не могли отвести от гитары завистливых глаз. 
   А ночью…
     
   Ночью на Страстную Пятницу мы проснулись от жуткого грохота и ругани. В дом ввалились незнакомые вооруженные люди в кожанках и громко стучащих кованых сапогах — этих страшных людей в селе называли комиссарами. Кто-то все-таки углядел, как к нам закоулками пробирался тот ночной гость, на бабушку донесли. И теперь она стояла перед ними, бледная, но спокойная. Ровным голосом тихо отвечала на злобные выкрики «комиссаров». И только просила не шуметь, не пугать малышей.
    — Раньше надо было жалеть детей, нечего всякую контру привечать! — хлопнул папкой по столу горбоносый комиссар. 
   В комнату с ужасной руганью ввели старенького священника. Хоть он и был одет по-мирскому, густая борода, длинные седые волосы, весь его благородный облик выдавал священнослужителя. Конвоир успел «приложить» его прикладом винтовки, батюшка еле шел, хромая, из рассеченной щеки текла кровь. Возле «воронка» он оглянулся и благословил нас. «Христос Воскресе!» — мне показалось, шепнули его разбитые в кровь губы.
   Больше я не видела ни бабушку, ни, конечно, этого священника. Маму не забрали — бабушка на всех допросах утверждала, что никто из домашних не видел и не догадывался о ее «контрреволюционной деятельности». Мы так и не узнали, как она окончила свой путь, — след бабушки Фроси затерялся в Котласских лагерях…
     
   А мне вот осталась эта гитара. Я много лет не прикасалась к ней, а сегодня, когда во всем мире такая пасхальная радость, мне припомнилась моя милая бабуленька, и гитара будто запросилась ко мне из шкафа. Я почувствовала, как она за эти годы лежания на полке истосковалась по музыке. И мне очень захотелось подарить эту гитару одному моему знакомому мальчугану. Ведь сегодня Пасха — и я надеюсь, ему придется по душе мой подарок.
    — А… кому ты ее подаришь? — робко спросил Алешка, не смея верить своему счастью.
    — Конечно, тебе! — засмеялась бабушка и слегка взъерошила его светлые волосы. — Только обещай мне, что обязательно научишься играть на гитаре. Не бренчать — играть! Ведь это память о самой лучшей бабуле на свете…   И еще: когда будешь брать в руки гитару, не забывай помянуть бабушку Фросю… и меня…  
   Алешка тихонько прошептал: 
    — Ты тоже — самая лучшая!
   И, как ни удивительно, бабушка услышала. И светлой улыбкой ответила любимому внуку.

Антон Жоголев 
Ольга Ларькина
Рисунки Ирины Евстигнеевой.

01.05.2005