Дымка

Сказочная повесть для детей.

Окончание. Начало см.

«Рождество Твое, Христе Боже наш!..»

Утром я проспал и не успел выйти из сторожки вместе с Митричем. А потом уже было поздно, ведь сам я дверь открыть не могу!
Добрый Василий Дмитриевич оставил для меня полное блюдце тёплого супа, позаботился и о кошачьем туалете. Как будто я смогу ходить в туалет здесь, где с икон смотрят святые лики!..
И есть не хотелось. Потом уж, попозже…
А пока я встал перед иконами и стал, как получалось, молиться.
В правом уголочке среди икон я разглядел одну, совсем маленькую, святого воина Димитрия. В сердце ворохнулась тёплая волна нежности. Мой святой Покровитель!.. Интересная у него фамилия — Солунский! Я вот, оказывается, не просто Димка Голубев, а отрок Димитрий, а он — мученик Димитрий Солунский! Хотя… — может, это совсем и не фамилия? Ничего-то я толком не знаю. Эх, узнать бы!.. Может, Митрич догадается мне о нём рассказать поподробнее?
Но всё равно — как же это хорошо, что он у меня есть, Небесный покровитель! Ох, если я только стану мальчиком — обязательно всё о нём прочитаю!
Я осторожно запрыгнул на стол и увидел раскрытую книгу. Молитвослов, как называл её Митрич. А в этой книге я с трудом (вы не представляете, как трудно читать — котёнку!) прочёл:

Рождество Твое, Христе Боже наш,
возсия мирови свет разума.
В нем бо звездам служащии
звездою учахуся
Тебе кланятися, Солнцу правды
и Тебе ведети с высоты востока.
Господи, слава Тебе!

Я перечитал это несколько раз, пока не запомнил накрепко. Какая чудесная молитва! То есть тропарь — так написано вверху. Вот что за тропарь обещал спеть вместе со мной Митрич! Там, в этой книге, был ещё и кондак, но у меня заболела шея с непривычки, и я не смог его прочитать.

Перед службой

Видимо, потому что теперь я жил в тепле, да и накормил меня вчера Василий Дмитриевич очень сытно, есть ни капельки не хотелось. Раньше, когда с Мурзиком и Пиратом мёрз в игрушечном домике — я вмиг вылизал бы весь вкуснющий суп и ещё посмотрел бы, нет ли какой добавки. А сейчас я только ходил по комнатке и думал: чем же мне отблагодарить заботливого Митрича, чем порадовать!
Хвостом замёл в угол сторожки несколько соринок, а больше ничего сделать не получалось. Эх, как плохо без рук!
Я ещё немножко вздремнул на печи, а потом пришёл Василий Дмитриевич. Увидел полное блюдце и расстроился: никак, заболел бедненький котишка? Потрогал мой носик, заглянул в глаза и успокоился: здоровый.
— Да неужто ты в честь сочельника постишься? — произнёс он растроганно. — Ну котик, ну это просто я не знаю что такое!.. Маленький ты мой, иди, поешь — звезду уже вынесли в храме на Литургии, теперь можно и людям немножко подкрепиться, не то что малым тварям Божиим.
Я уже не обижался на слово «тварь». Ведь тварь Божия — это совсем не обидно! Если подумать, то это очень даже хорошее слово. И я, и все зверушки, и люди — твари Божии, потому что сотворены Богом! Вот так-то!
Мы с Василием Дмитриевичем пообедали. Вообще-то он так и не стал есть, только чайку́ попил с кусочком хлебушка. А я на радость ему тщательно вылизал супчик из блюдца. Митрич вымыл блюдечко, и мы с ним вдвоём вышли во двор. Я  — по своим кошачьим делам, он — прибраться к празднику. Я ещё раз подбежал к вертепу. Огляделся: никого нет рядом — и снова поклонился Богомладенцу. До чего же это было радостно!
Вечером службы долго не было. Митрич весь измаялся, всё ходил то к вертепу или в церковь, то  — опять в сторожку.
— Поздно нонче будет служба, в одиннадцать часов, — объяснил он мне. — А я пораньше пойду, на Исповедь. Исповедь — это знаешь что такое? Стою я перед батюшкой и все-превсе свои грехи… то есть все свои плохие дела, мысли, даже чувства плохие — всё ему рассказываю. Потому что это я не человеку, а Самому Богу винюсь. Прошу простить моё окаянство и помочь исправиться.
У меня даже сердце чуть не остановилось. Так что же — когда я в храме плакал о том, какие плохие поступки совершал, — это я Богу исповедовался? Но я ведь не священнику всё рассказывал…
Вот когда стану… — если стану человеком, приду и исповедуюсь в церкви по-настоящему. И тоже обо всём — обо всём батюшке расскажу, ничего не утаю. И как я бедного Мурзика чуть не погубил… Пусть даже будет очень стыдно. Василию Дмитриевичу ведь тоже стыдно говорить о том, что он плохого сделал или даже подумал, но он же вон как ждёт Исповеди!
Господи, вот бы и мне исповедаться!

Спасе, спаси нас!..

В небе зажглись ясные звёзды. Я смотрел на них и пытался угадать среди них ту, Вифлеемскую, что сияла над пещеркой, в которой родился Христос. Но звёзд было много, они мерцали, переливались в морозном воздухе.
А у вертепа толпились люди. Подходили, крестились, кланялись Младенцу. Некоторые вслух пели тропарь и кондак.
Возле иконы выросли горки из принесённых верующими конфет, свечек и монеток. Совсем как дары волхвов!
Зажжённые свечи горели у иконы, освещая прекрасные лики, и даже вдоль тропинки на ровных снежных насыпях кто-то воткнул в снег и возжёг свечи. Наверное, это не очень правильно, ведь свечи должны гореть в церкви, но до чего же красиво смотрелась сияющая множеством маленьких золотистых огоньков дорожка к храму! Я вспомнил, как Василий Дмитриевич растроганно сказал сегодня, отложив Псалтырь: «От избытка сердца глаголют уста!» Так, может быть, и эти свечи под открытым небом тоже — от избытка сердца?..
И вот уже над церковью и над всеми окрестными домами поплыл гулкий звон большого колокола. Все сразу заторопились в церковь, мальчишки, затеявшие весёлую возню, отряхнулись от снега и с серьёзными лицами пошли рядом с взрослыми.
Я увидел Ленку Симонову — и скорее побежал следом за ней в церковь. Встал поближе к стене, чтобы не наступили на лапы, перед иконой святого Димитрия. А народу-то было, народу!.. Как много людей, оказывается, верует в Бога!
Правда, не все стояли и молились. Многие — особенно молодые парни и девчонки — заходили в храм, ставили свечи на первый подвернувшийся пол руку подсвечник, с любопытством разглядывали иконы — и уходили, как вошли, стайкой. А навстречу им протискивались новые толпы таких же не очень понимающих, что здесь происходит, юнцов…
Я устыдился этих мыслей. Как-то нехорошо получилось, словно я так вот и разглядел, кто — молится, а кто просто любопытствует. Мне-то откуда это знать! Да ведь они-то сами пришли в церковь, а я?.. Я-то уж точно, если бы не превратился в котёнка, сейчас сидел бы у телика и даже не подумал бы помолиться Богу. Или, как они, хоть зайти в церковь, свечку поставить…
Кто-то громко и торжественно читал вслух, для всех пришедших в церковь, красивые малопонятные слова. А потом хор грянул:
— С нами Бог!
И свечи жарко горели, перед иконами теплились лампады (одна старушка показала своему внуку на то, что я называл для себя вазочкой, и сказала: «Вот, Витенька, это — лампада! Как лампочка, только гораздо лучше! И красивее!»). Хор радостно пел:
— Молитвами Богородицы, Спасе, спаси нас!
Я увидел, как Митрич, скрестив на груди руки, повернулся лицом к стоявшим с левой стороны храма перед священником людям и поклонился им:
— Простите, Христа ради!
Кто-то негромко отозвался:
— Бог простит!
И сторож пошёл к батюшке, склонив повинную седую голову. Слезинки, одна за другой, капали из его глаз, текли по морщинистым щекам… Мне стало жалко Митрича, и я попросил: «Господи, пожалуйста, прости ему все грехи! Ради Христа!..» И тоже смахнул слезинку левой лапкой.
Мало-помалу толпа народа в храме стала редеть. Теперь стало больше видно людей молящихся, с умилённо-радостными лицами. Они все вместе пели о том, что веруют во Единого Бога Отца Вседержителя и Его Сына… Вместе пели уже запомнившуюся мне молитву «Отче наш».
А когда почти все встали в длинную очередь к сверкающей Чаше, я заплакал и вышел из церкви. Кто-то торопливо входил с тепло закутанным ребёнком на руках, а я выскочил наружу.
Было светло и грустно на сердце. Я так жалел, что не могу вот так же, как все, подойти и причаститься. И верил, что всё ещё будет хорошо, что когда-то и я тоже буду молиться в храме вместе с мамой…
Ой, да ведь я так и не посмотрел, пришла ли моя мама на праздничную службу! Что же это я!.. Ну да сначала в церкви было слишком много людей, не протолкнуться, а потом… Потом стало вообще ни до чего и ни до кого. Я и Митрича потерял из виду, просто стоял — и всем своим крохотным существом отдавался молитвам.
Но мне бы хоть одним глазочком, хоть издали — поглядеть на маму!..
Только сам я не мог открыть дверь, а больше никто не входил и не выходил их церкви.
За воротами мелькнули две тёмные тени. Может быть, запоздалые молитвенники пришли? Ну или хоть просто так — свечки поставить, постоять. Они в храм зайдут, и я следом прошмыгну. Я заторопился к ним навстречу.
Но эти двое не собирались заходить на службу. И вообще какие-то они были… недобрые. Я повернулся и хотел отбежать от них подальше, но, услышав, о чём они говорят, так и застыл в испуге.
А говорили они о том, что служба скоро кончится, люди будут расходиться из храма. И они остановят «вот тут, в тёмном проулочке!» какую-нибудь одинокую женщину, побогаче одетую.
Я хоть и маленький, а понимал, что ничего хорошего это не сулит бедной женщине. Снимут и шубу, и золотые украшения, и деньги отнимут. А могут и ударить по голове, чтобы не позвала на помощь…
Сердце больно сжалось. А вдруг… — вдруг это будет моя мама? Ведь как раз через этот проулочек ближе всего идти к нашему дому. Да хоть и не она, всё равно — это же чья-то мама!
Я заметался в ужасе.
Что я могу — такой маленький, слабенький котёнок?
Я даже крикнуть не могу, предупредить: не ходите туда, там бандиты!
Издали донёсся глухой собачий лай.
Собаки… Злые, страшные — я держался от них подальше с тех пор как стал котёнком.
Собаки! Вот кто может спасти мою мамочку! Или другую женщину…
Я побежал туда, где лениво перебрёхивались огромные злые уличные псы.
Они столпились у большого дерева, на котором тихонько пищал от страха невесть как успевший вскарабкаться на ветку незнакомый котёнок. Явно — уличный, брошенный: уж я-то научился с первого взгляда различать своих товарищей по несчастью.
— Разорр-ву! — гавкал свирепый бульдог.
— На части! В клочья! — вторила ему маленькая шавка.
И все столпившиеся у дерева псы не сводили глаз с ветки, с которой неминуемо должен был свалиться, когда ослабеет, малыш. Бедный котёныш…
Я разозлился.
— Эй вы, собаки! — крикнул я. — Храбрые — всемером нападать на одного несчастного мальца? А у церкви два злодея собираются людей грабить. С ними справиться — слабо́?
Псы повернулись ко мне, недоумевая: как эта малявка смеет обзывать их, и не боится же!
А я боялся. Стая злых псов… — это ещё пострашнее, чем трое дворовых котов. Я очень боялся! Но ещё больше боялся, что те двое обидят мою маму или какую-то другую женщину…
И ещё — вы никому не скажете? Знаете, когда я побежал сюда, к собакам, то словно почувствовал рядом с собой святого воина Димитрия. Услышал его спокойный голос: «Иди и ничего не бойся! Ведь Сам Христос сказал: нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя! И я всегда с теми, кто воюет за правое дело. Я с тобой, Димитрий!..»
Святой Димитрий и сейчас был рядом со мной! Или  — в моём сердце… И это придавало мне храбрости.
Я отчаянно махнул лапой:
— Ну вы долго ещё будете меня разглядывать? А ну, бегом — христиан выручать!
Самый свирепый пёс опомнился первым.
— Ну, если врёшь!.. Разорррву!..
Он бросился за мной, и следом крупными прыжками летела вся собачья стая.
Надо будет потом вернуться и помочь котёнку спуститься с дерева. И вообще — помочь… Может, Митрич его возьмёт к себе, будем жить вместе в его сторожке, а нет — так придумаем что-нибудь… Да хоть к Мурзику и Пирату отведу, попрошу приютить. Потом…
Если, конечно, оно ещё будет — потом!
Я остановился, и собаки чуть не налетели на меня. Сердито встопорщились: ты чего?..
— Постойте, — сказал я. — Если сейчас мы всей сворой прибежим, бандиты увидят нас и сбегут. Мы только людей напугаем, а эти злыдни где-нибудь в другом месте нападут на беззащитных
— Дело, — одобрил красивый сеттер с лохматыми коричневыми ушами. — Что предлагаешь?
— Предлагаю тихонько, без звука подкрасться поближе — и подождать, пока из храма пойдут люди. И как только те злодеи…
— Р-разорвём! — восторженно тявкнула шавка. Бульдог прицыкнул на неё: молчи, дурёха!

Встреча в переулке

Мы молчаливыми тенями подобрались к переулку, в котором затаились злодеи. А они были там — я видел огоньки от их сигарет.
Псы переглянулись: похоже, не обманул! Они улеглись за высоким сугробом, приникли к снегу.
Отсюда было хорошо видно, как открылись двери церкви, и из них не спеша стали выходить люди. Возле ограды стояли машины — иномарки и простенькие нашенские «лады». Многие уселись в машины и уехали. Злодеи нервно погасили сигареты, подобрались: вот сейчас кто-то пойдёт в их сторону.
— Смотри, не бросайся на первую встречную! — тихо процедил один. — Выбирай, у которой шуба побогаче!
— Сам знаю! — огрызнулся другой. — Самые богатые вон в машинах уехали, к ним не подберёшься!
— Ничего, не все на колёсах, есть и безлошадные! — хохотнул первый. И оба уставились на дорогу.
Я замер.
От церкви шла мама! Прямо в этот закоулок, где стояли те двое.
Мама была в длинной новенькой дублёнке — как раз в начале зимы купила! — и песцовой шапке. Грабители переглянулись: ничего, сойдёт!
Я с воплем выскочил на дорогу:
— Не трогайте мою мяаау-му!
Мне сапожищем наступили на ногу, но я не чувствовал боли.
А с боков уже подлетели, молча ощерив страшные клыкастые пасти, семь собак. Шесть большущих — и одна маленькая, но очень шустрая шавка. И с грозным рычанием вцепились в руки и ноги злодеев. Выбили из их рук короткие остро заточенные ножи…
Мама стояла, не сводя глаз с развернувшейся перед ней сцены.
Только что в тёмном проулке на неё напали злые люди, и вот — целая стая собак примчалась на выручку…
И маленький встрёпанный воробьишка — откуда только взялся, ведь птицы спят ночью! — с отчаянным чириканьем камешком свалился на головы грабителей и ну клевать их, и царапать острыми коготками!
И знакомый дымчатый котёнок с карими глазами отважно кинулся под ноги злодеям…
И… превратился в Димку! В пропавшего сына!..
Она ну никак не могла этого разглядеть — в темноте переулка, но непостижимым образом увидела всё до мельчайших подробностей. Всё!..
А вот я и не заметил, как произошло это превращение. Теперь я ни на миг не потерял сознания. Просто — стал опять мальчишкой в сером дымчатом свитере со свалявшимся ворсом.
И кинулся к маме:
— Мамочка, мама! Родненькая моя!..
Собаки с громким лаем гнали злодеев до самого отделения милиции — и дождались, пока вышел дежурный и арестовал грабителей, которые рады были сознаться во всём, лишь бы избавиться от страшных псов. Об этом я потом уже узнал из городских теленовостей.
Мама всплеснула руками:
— Димка! Без куртки!.. Ты же замёрзнешь, маленький!
Дрожащими руками она расстегнула дублёнку и затолкнула меня под распахнутую овчинную полу. Крепко прижала к себе:
— Димка мой, Димка! Димитрий…
А я сказал ей:
— Мам, тут недалеко на дереве котёнок сидит… Он сам ведь не сможет спуститься. Возьмём его? Эти собаки загнали его на дерево…
— Конечно, возьмём!
У мамы по щекам катились счастливые слёзы.
А с церковного двора к нам на помощь бежал с совковой лопатой наперевес задыхающийся от быстрого бега Митрич.
— Жива? — еле ворочая языком, выговорил он. — Не погрызли тебя собаки?
— Нет, они меня от грабителей спасли! — счастливо прошептала мама. — Их мой сыночек привёл!
Тут только Митрич разглядел, что она стоит не одна. Обрадовался:
— Ну я же говорил, что поможет Господь, найдется твой сын! И мученик Димитрий Солунский поможет! Он же знаешь какой сильный святой!..
Митрич вгляделся в моё лицо и удивился:
— Вроде и не видал тебя никогда, а таким знакомым кажешься! Глазищи такие… Ну ладно, ежели у вас всё в порядке, я тогда пойду. Беда вот, котёнок у меня пропал…
Мы с мамой переглянулись.
— Дымчатый? — спросила мама. — Он свою… свою хозяйку отыскал…
— Ну вот… Оно-то и хорошо, но я уж так к нему привык! Не знаете, где бы котёночка взять? Такого, как Дымка, уж конечно не найти, но хоть какого-нибудь махонького…
— Да во-он в том дворе на дереве сидит малец.
Мы пошли с мамой, но Митрич окликнул:
— Погодите, я вам тоже подарок дам!
И подарил мне маленькую иконочку Рождества Христова — совсем такую, как в вертепе, только во много раз меньше. С мою ладошку.
— Смотри, Димитрий, больше не пропадай! Не расстраивай свою мамку. Она у тебя хорошая!..

С предрассветного неба падали крупные хлопья снега, заботливо укрывая дома и деревья, гнёздышки малых птиц. И от этого мягкого снежного одеяла в домах и гнёздах становилось тепло и спокойно.
Мурзик проснулся, прижался к отцу:
— Ой, папка, мне сейчас Дымка приснился… Радостный такой!.. И почему-то он был не котёнок, а мальчик. Совсем как тот, который… Ну тот мальчишка с балкона… Только — добрый-добрый! Он меня погладил по головке и спинке и сказал: «Мурзинька, прости меня, ради Христа!» И я его простил. Знаешь, какой он теперь… хороший!
Пират ласково поглядел на него — и ничего не ответил. Ведь и он тоже — давно простил меня, непутёвого.
Я к ним утречком забегу, отнесу сосисок. А воробышкам насыплю хлебных крошек…

Фото иерея Димитрия Максимова, с. Тихоновка Иркутской епархии.

Ольга Ларькина

См. также

04.03.2010