Жили-были…

Рассказы.

Ее диссертация

Группа сельчанок у колодца лузгала семечки. У ног их стояла пятилитровая баклага пива, они собирались на пруд, мило поросший камышами и озвученный празднующими многочисленные свадьбы лягушками, и вообще пейзанки радовались жизни.
Мимо них прошла женщина. Поприветствовала их с улыбкой и легким поклоном и пошла дальше.
— Здрссссте, — послышалось ей вслед.
— Это кто? — раздалось в компании после минуты молчания.
— Да я ж тебе рассказывала, — охотно начала одна из дам. Но остальные приняли живейшее участие в беседе:
— Это попа жена! Попа к нам прислали! Чего? да кто его поймет, молодой или старый, весь усами зарос, не пойми там… Где живут — да понятия не имею, мне еще об этом думать время тратить… А эта-то, эта! Им религия не позволяет, видать, загорать-то, на пляж не ходит, вон в длинной юбке и чешет, сопреет ведь, дуреха… Жизнь тратит, потом пожалеет, да поздно будет… Еще и детей понарожали, это им тоже так положено, нельзя предохраняться, рожай сколько Боженька велит. Ходит, улыбается… Дармоеды, работать бы шли…хотя где им, небось ни профессии, ни учебы, вот и бездельничают… С такой рожей да без образования никто приличный замуж и не взял, только поп и позарился… Откуда они только берутся на нашу голову…

Матушка не зря спешила домой. Чадушки, радостные, что остались без контроля, осуществили давний коварный план. Младшие вместе с гостившей соседской семилетней Анькой влезли в кладовку — ну, в ту, что в коридоре, — и достали огромный запыленный баул, где, перевязанные веревкой, томились какие-то старые бумаги. Аньке они сказали, что там пиратская карта сокровищ. Анька не поверила, но полезть полезла, весело ведь высыпать такую кучу бумаги на пол и покопаться в ней… А старшие, девяти и восьми лет, пользуясь сном годовалой Милки («ну чего за ней следить, спит ведь…»), влезли в категорически запрещенный для влезания ящик и достали не менее запрещенную коробку с документами. Папины документы они добывали в прошлый раз, нашли синий диплом инженера и пару писем от каких-то столичных директоров, где папа почему-то, среди благодарностей, именовался не священником, а выдающимся… кем-то там… кем-то компьютерным, в общем. Странные они люди в столице, не знают, что их папка — батюшка.
А вот теперь пришел черед и маминых бумаг!
— Так-так, интересно, — с видом следователя перебирали ребята странные «корочки».— Удосто…верение. Жур-на-лист. Пропуск…куда? В правительство? Ой-ой…ааа, в правительство области! А при чем тут мамина фотография? Наверно, попутали что-то. Ой, и диплом у мамы неправильный, у всех синенький, и у папы, и у деда, а у мамы красный. Наверно, не хватило синих корок, из красного сделали.
— Да нет, а вот смотри, корки от аттестата, школу она закончила, — буковки золотые, а у папы простые.
— Ну, значит, на этот раз папе не хватило… Не вредничай, Мишк, давай дальше смотреть.
Тут выползла из коридора малышня.
— Мишк, Мишк, а там какие-то куски из газеты и внизу мамино имя, это почему?
— Отстань, подожди, сейчас приду гляну…
— А еще там фотографии, вот!
На фотографиях оказалась мама, совсем молодая. Одета как начальница из кино, в руке блокнот и какая-то приспособа, так папка называет мелкие технические штучки, а рядом какие-то большие строгие дядьки и раскрашенные тетки.
— Мишк, Анька говорит, что она вчера в новостях по телевизору вот эту тетку видела и этого дядьку. Врет, да?
— Не знаааю… — протянул Мишка.
Последней из коридора вылезла Анька. С пухлой пачкой скрепленных между собою печатных листов. И спросила:
— Мишк… а что это такое: «дис-сер-тация»???

Жил на свете дворник

Жил на свете дворник. Жил он один, играл на губной гармошке у своего подъезда. Рядом с ним всегда садился приблудный кот, косматый и рыжий. Слушал.
Дворник улицу мел хорошо. Чисто. Вредные старушки бурчали, что плохо, им вечно на глаза попадалась бумажка или бутылка, сиротливо прикорнувшая в уголке, и вредные бабушки брали запыленную трубку телефонного аппарата образца советских-семидесятых, находили в приклеенном к стенке списке номеров заветный номер ЖЭКа и звонили жаловаться. Мягкое начальство высказывало дворнику свое «ай-яй-яй», и дворник шел дальше — к метле, к губной гармошке, к коту. Зарплату ему не повышали, но он об этом не задумывался.
Однажды он весело махал метлой в 5 утра, как вдруг на улице показался человек. Ничем не примечательный человек, одежда чуть помята… — видать, где-то праздновал да заночевал… Вот он остановился напротив дворника. И дворник остановился.
— Улицу, стало быть, метем, — насмешливо начал незнакомец. — Метелкой. В 21-м веке.
— Дык… это, — начал дворник. Он посмотрел на метелку, на свои руки и замолчал.
— Ох, Вася-Вася… Работа на свежем воздухе — предел мечтаний?. Ну ладно, лет тебе уже… учиться не пойдешь. Так газетку бы купил, почитал бы объявления и поливал бы себе цветочки у особняка какого-нибудь, махал бы там метелкой да деньги неплохие получал. А ты что делаешь? Клумбу во дворе поливаешь? Днем выходишь детскую площадку почистить? За «спасибо»? Тебе хоть спасибо-то кто-нибудь говорит? А за то, что тебе платят, и на улицу выходить не надо. Уважать себя надо, Вася, у-ва-жать. Вон Михалыч в моем дворе — знаешь Михалыча? Так он выходит пьяный, за свою же метелку запинается. А получает столько же! А ты — в 5 утра! Вжик-вжик метлой! Эх, Вася… Дурак ты, Вася. Настоящую б работу тебе, на-сто-ящую… Чтоб уважали, а, Вась?
Дворник молчал. Он вспомнил этого незнакомца — по имени он его не знал, но видел, как он приходит изредка к своей матери. Мать, кстати, никогда не жаловалась на дворника Васю.
Человек медленно подошел к Василию.
— Слушай, ну вот что ты за человек такой, а? Почему ты такой? Ты ведь даже не пойдешь прибавку к зарплате требовать! И даже на коллЭг своих, лентяев, жаловаться не пойдешь, вот, мол, они за пьянку деньги ваши получают! Ты что-нибудь в жизни вообще хочешь, а? Жениться тебе надо, жена-то быстро бы на хорошую работу выгнала! — и тоненько захихикал над своей шуткой.
Вася молчал. Собеседник махнул рукой и быстрыми неуклюжими шагами скрылся.
Вася молчал. Нет, вовсе он не был глупым. Он все понимал. И он думал. Нет, не о том, с чего это детина в помятом пиджаке вдруг так озаботился благосостоянием Василия и его, как он счел, несчастной судьбиной.
Он представил себе лицо начальника: «Вась, бабки опять звонили, говорят — под лавкой бутылки валяются, а завтра праздник…»
Представил себе толсторожего Михалыча: «А я гуляяяюююю… Васи-лий! Пошли в пивную, Василь Батькович, пошли! Сидишь тут как сыч!»
Веселый Михалыч.
Вспомнил упившихся подростков, угрожавших ему ножом, когда он ночью вышел и попросил их не бить бутылки на детской площадке. Он стоял и смотрел, а мальчишка шел на него с ножом, из его детских губ с каким-то рыком лились ругательства, и остальные рычали… И, чудо, сказали вдруг: «Оставь ты дедуна, пошли», — и пошли, шатаясь, а мальчишка вдруг упал, а они и не заметили, шли дальше…
Василий поднял мальчишку и понес в свою квартиру, там отпоил водой, кое-как привел в чувство, уложил на свою кровать, укрыл одеялом, — давно в его квартире не было другого человека. Из кармана мальчишки выпал, зажужжав, телефон, на экране светилось: «Мама». Вася давно никому ничего не говорил, кроме «здрасте, доброго здоровьечка», — и здесь он так же начал разговор. Назвал адрес. Через час во двор вкатил, как бы раньше сказали, «Жигуль», только модный какой-то, из него выбежала заплаканная и растрепанная женщина лет тридцати с небольшим. Вася на руках вынес парня матери, на ногах тот еще толком не стоял, и посадил в машину. Наутро в конторе начальник сказал: «Слушай, бабки в твоем дворе совсем…ку-ку. Звонят и говорят, что к тебе женщины на машине по ночам ездят, и ты из-за этого двор плохо убираешь!»
Подумал Вася и о том, что сказал ему помятый гражданин. Представил себе, как он, Василий, приходит в контору и начинает жаловаться на веселого Михалыча. Или прибавку к зарплате требовать. А еще читает газетные объявления, работает на работе, которую называют настоящей, и ездит… — да хоть бы на «Жигуле». А что? Жильцы жалуются и мусорят, никому ничего не нужно — помогли б хоть раз битые стекла с детской площадки пособирать, ради своих же детей. А тут… Работа, машина… Въезжает он этак во двор…
В захламленный двор…
«Вжик-вжик-вжик» — заходила по асфальту Васина метла.
Через час Вася окинул взглядом свою работу. Хорошо, когда чистый двор. Детишки будут бегать по песку. Мамки на чистой скамейке книжки читать и болтать. Вредные бабушки выйдут на лавку к подъезду обсуждать и детишек и мамок. Все равно всем приятно, когда чисто.
Дворник отнес метелку в подвал, аккуратно повесил замок. Сходил домой — двери он не запирал — вымыть руки и взять губную гармошку. Из подъездов начали выходить люди — на работу, по делам. Вот дети побежали в школу — «Здрасте, дядя дворник!»
Дворник сел на лавку. Кусты зашевелились, из них вынырнул большой рыжий кот.
На гармошку, кстати, никто никогда почему-то не жаловался.

Тамерлан

«Скорая» тряслась на неровной дороге. Стараясь не всхлипывать, Аня придерживала лежащего на кушетке сынишку, его кидало на этих неровностях из стороны в сторону…Чемоданчик врача уже неоднократно падал с грохотом на пол машины. Сын каждый раз вырывался из забытья и, постанывая от боли, силился приподнять голову и посмотреть. Часы пропищали — полночь. До города — еще полпути…
Больница, крики мальчонки; «нет, не аппендицит, везите в инфекционную». По коридору прошли два «бомжа» с окровавленными лицами, усталая врач указала на стулья, еще одна «скорая» подъезжает во двор. Малыш задремал, у Ани стучало в ушах, и почему-то крутилось, крутилось в голове слово: «Та-мер-лан»…
Какой еще Тамерлан? Откуда выплыло-вспомнилось? Читали с сыном легенду из книги, как Матерь Божия явилась ордынскому полководцу Тамерлану во сне и велела отойти от пределов русских. Сын потом во дворе мальчишкам рассказывал. Вспомнился и эпизод модного бекмамбетовского фильма: «Здравствуй, Тамерлан… какой-то там и безпощадный…» — «Отец, ты чего при ребенке включил?» — «Да ладно тебе, тут не страшно…» Аня все-таки всхлипнула. Только что все было хорошо, и вот, пожалуйста, малыш хрипит от боли в животике. Тамерлан… Да что он привязался? От недосыпу, что ли, глупости в голову лезут…
В «инфекционку» приехали под утро.
Сын, слава Богу, повеселел уже на второй день, но с выпиской Аня решила не торопиться. В палате они были одни, коридор — полупустой, сын наслаждался альбомами с карандашами, фигурками динозавриков и обществом никуда не спешащей мамы.

«Тамерлан», — послышался спокойный голос проходящего мимо двери палаты врача, как будто записи из карточки зачитывает. Опять Тамерлан. Да, повстаешь каждый день в полшестого при засыпании за полночь — еще не то почудится. Аня встала. За дверью раздался топот и детский смех.
Аня выглянула. Двое мальчиков, явно ровесники ее Саши, кувыркались на свежевымытом полу. С разбегу, не щадя шеи.
— Ляльки, вы чего делаете? Вы чего не в палате? Сейчас на уколы позовут! — сказала им Аня, надевая перчатки и беря ведро — мыть палату.
— А мы уже выздоравливаем! — крикнул мальчик повыше, вертлявый и беленький, с крестиком, улетевшим на спину во время очередного акробатического номера. Он подошел к порогу палаты и явно намеревался войти.
— Я тозе, — сообщил маленький, рыженький, курносый и лохматый, этакий Соловушка-разбойничек с нежной улыбкой.
— Тем более, раз вы выздоравливаете — вам к нам нельзя, заразитесь по новой. Вас как зовут?
— Я Сашка, — ответил беленький.
— А тебя?
— А я не зняю! — бодро сказал малыш.
Тут на горизонте появилась медсестра со шприцами, и акробаты с визгом помчались по коридору.

Мальчишки стали приходить к Аниной палате постоянно. «Кушать захотели?» — кричал ей Сашка, видя, что женщина направляется к холодильнику. «Это кто тут дразнится?» — смеялась Аня, и мальчики, делая комично-испуганные глаза, лезли под столы, расставленные по коридору. «Не бось, выходи!» — кричали они Аниному Саше, но Саша с умным видом говорил: «Я пока заразный!»
Приходила уборщица и очень сердилась. Мальчики разбегались, и недовольство уборщицы доставалось Ане. Однажды Ане все это надоело, и она сказала: «Ну что вы все время на меня ругаетесь?» Уборщица возмущенно ахнула и собиралась что-то сказать, но Аня опередила ее: «Давайте я вам помогу!»
— Не надо, — процедила та, но видно было, что ей приятно. В этот день она сама несколько раз заговорила с Аней. И Аня спросила:
— А вы не знаете, из какой палаты эти мальчики?
— Знаю, конечно, во-он из той. У них родителей нет.
— То есть?..
— Сашка, белобрысенький, — из детдома, его вон Ольга Владимировна, медсестра, все опекает. А второй из соцприюта, знать, родители как-то не так живут…
— А как второго звать? Он говорит — не знает…
—  Ой, не поверишь! Мы с Петровной как узнали, так ахнули! Его звать Тамерлан!
Аня замерла.
Как будто услышав, о ком говорят, мальчики ворвались на этаж и принялись скакать и бегать. У рыженького, которого назвали «Тамерланом», личико было… в крови. Кровь текла из маленького носика, лилась по подбородочку…
Аня подбежала к выходившей из дверей ординаторской Ольге Владимировне:
— Пожалуйста, посмотрите… Тиму! Кровь носом — у него так бывает?
Обычно монолитно-спокойная, в летах, полная Ольга Владимировна вдруг изменилась в лице и закричала:
— А ну уйдите от него! Немедленно! Не лезьте не в свое дело, занимайтесь своим ребенком!
— Но у него кровь! — настаивала Аня.
— Не лезь! — гаркнула медсестра и утащила малыша за собой. Вскоре он появился с вытертой довольной мордочкой, но руки были перемазаны. Он встал на четвереньки — «я собатька! гав-гав!» — и пополз, оставляя на полу следы крови. Ольга Владимировна пристально смотрела на Аню.
— Солнышко, тебе бы лапки помыть, — растерянно произнесла женщина. Сонный Саша, пошатываясь, вышел из палаты и подошел к матери.
Рыженький забежал в пустую палату и вскоре выскочил обратно:
— Помый! Помый япки! Япки помый!
— Не лезь, — вновь прошипела медсестра.

Вечером мальчики не пришли. Не пришла и Ольга Владимировна. Усадив капризного Сашу ужинать в палате, Аня подошла к молодой медсестре Верочке.
— Вера, простите, пожалуйста. Я не знаю, как зовут малыша, который приходит к нам играть, не знаю даже, как обратиться. Это ведь можно узнать? А то мне тут сказали, что его Тамерлан зовут.
— Что-о? — засмеялась медсестра. Она вынула карточку и изумилась: «Ой, и вправду!» В карточке черным по белому значилось: «Тамерлан». При русском отчестве и тюркской фамилии.
Верочка убрала руку с бумаг, и взгляд Ани скользнул по карточке. В левом нижнем углу значился страшный диагноз… «Передаётся по крови» — сработало в голове Ани, пять лет назад она, должно быть, сотни раз перечитала санбюллетень об этой жуткой болезни, сидя в длинных очередях женской консультации. Ольга Владимировна с ее криками, соцприют — все сложилось в одну картину. Вера тяжело вздохнула и убрала бумаги в стол.

Наступили выходные. Аня ждала прихода мальчиков: узнав о сиротках, Анины друзья привезли целый мешок игрушек. Большую собачку Аня выбрала для Тамерлана.
— Это кому? — подошла к Ане уборщица.
— Сашке с… Тимушкой.
— Узнала, что ль, про Тимку? Да, бедный мальчишка. Ну вот кто его усыновит? Вот ты бы усыновила?
Аня молча кивнула на сына, гарцующего по палате верхом на швабре.
— А если б бездетная была?
— Тогда — почему бы нет? Только «бы» не бывает, — с неуместным вызовом заявила Анна.
— Ну, тогда смотри, — раздался голос за спиной. Ольга Владимировна. Она указывала пальцем в конец коридора.
С лестничного пролета на этаж выбежала целая ватага, возглавляемая, конечно же, Сашкой и Тамерланом. Мальчики, девочки лет пяти-шести. За ними вынырнули ребята постарше. Двое сутулых подростков лет тринадцати уселись на перила. Замыкали шествие две чинные годовалые девочки в памперсах, их вывела няня. Лица — это Аня запомнит на всю жизнь — у них были невероятно красивы. Просто ангельские лица. Как будто над ними долго трудился неведомый художник.
— Все без родителей, — отчеканила Ольга Владимировна. — Заберешь? Всех? Мешок дать, чтоб удобней до дому тащить?
Аня подхватила пакет с игрушками и направилась к детям.

Вот и выписка. Саша, за выходные сдружившийся с ровесниками, покопался в своих игрушках и вынес самое дорогое, что у него было, — маленьких динозавриков. Беленький Сашка обрадовался — «Ух, ну и шея у моего, как жираф прям!» — и помчался показывать Ольге Владимировне.
Тамерлан с удовольствием рассматривал зеленую рогатую фигурку, тыкал в нее миниатюрным пальчиком:
— Ооой, тё ктё? Тё у него ё-гааа?
— Да, рога, рожки, — отвечала Аня.
— Ёга-а? Тё — бик!
— Нет, это не бык, это трицератопс! — важно выговорил Анин сын.
Вернулся Сашка, уже без игрушки.
— Ну что, уезжаем, да? — по-взрослому спросил он у тезки. — Ой, а у тебя крест какой красивый, а у меня вот — простой!
Рыженький Тамерлан схватился за грудку:
— А де у меня кьестик? Дома забый? У мамы Сеты?
Зазвонил Анин мобильник. К больнице подъехало такси.

***
— Мам, о чём задумалась? — сын потряс маму за плечо.
— Да вспомнилось кое-что. Как ты в больнице был.
— Ой, не хочу больше в больницу. Там уколы и живот болит.
— Не хочешь в больницу — иди руки перед едой вымой.
Топот ног, звук льющейся воды — и звонкий смех-колокольчик.
— Что ты, Сашуль? Ты руки вымыл?
— Мам, нет! Я не руки вымыл! Я помый япки! Япки помый! Ты помнишь?
Аня заплакала.

Юлия Кулакова

г. Самара

20.08.2010