‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Как молились старухи

Повесть.

Повесть.


Об авторе. Алексей Алексеевич Солоницын — известный Православный писатель. Живет в Самаре. Родился в 1932 году в городе Богородске Горьковской (ныне Нижегородской) области. Автор многих книг, в том числе — «Врата небесные», «Повесть о старшем брате», «Свет, который в тебе». Произведения А.А. Солоницына переведены на болгарский, венгерский, польский языки. Член Союза писателей России и Союза кинематографистов России. Награжден орденом св. Даниила Московского, медалью Святителя Алексия.

«Я не могу согласиться с тем, что мать моя умрет. Зная это, я буду протестовать против этого. Я буду доказывать, что мать безсмертна».
Андрей Тарковский, «Дневник».

1.
Не спалось.
Сколько бы она ни кутала ноги, все мерзли ступни, сколько бы ни ворочалась с боку на бок, все ныла поясница. А на левом боку вообще нельзя было лежать, потому что перебойно начинало стучать сердце. А спать она привыкла именно на левом боку, спиной к стене.
Устав маяться, она потянулась к выключателю. Зажглась лампочка под стеклянным колпачком, укрепленная в изголовье кровати. Она села на постели, безпомощно свесив руки. В бумазейной ночной рубашке, с распущенными седыми волосами, она замерла, и равнодушие ко всему овладело ей. Надо бы встать, принять лекарства, напиться горячего чая, как она обычно делала, если не могла уснуть, а тут ничего не хотелось делать, даже пошевелить пальцем.
Кот Мурзик потянулся и зевнул, широко открыв рот. Он задел за свою хозяйку, и она шевельнулась и вышла из оцепенения. Встала, глянула в окно, раздернув занавеску.
Тьма.
Взяв часы с этажерки, она поднесла их близко к глазам, разглядела, что сейчас половина пятого.
«Согреть чаю да помолиться», — подумала она, все-таки встав и пройдя на кухню. Но и горячий чай не прибавил сил.
Вернувшись в свою комнату, она легла на спину, сложив руки на груди. Вытянувшись во весь рост, плоская, в длинном сером платье, в овчинной безрукавке, в опорках, сделанных из валенок, она приготовилась покинуть этот мир. Лицо ее, бледное, скуластое, с закрытыми глазами, выражало сейчас полный покой.
«Я давно готова, Господи», — подумала она, шепча Иисусову молитву.
Соседка Валентина, идя мимо дома Марии, увидела, что в окне подруги горит свет.
«Чегой-то? Уже светло, а она электричество жгет».
Привычным движеньем она скинула крючок с обратной стороны калитки. Пес Полкан повилял хвостом, узнав Валентину, покрутился вокруг нее, когда она быстро прошла по ступенькам крыльца. Открыла дверь в дом.
— Марья, ты где? — громко спросила Валентина, быстро двигаясь по коридору. В спальне она увидела Марию, неподвижно лежащую на кровати.
— Мария? — она наклонилась, разглядывая лицо подруги.
Мария открыла глаза.
— Ну, — она вздохнула, приподнялась. Потом села, увидела лицо Валентины, ее чуть раскосые карие глаза, в которых отчетливо был виден страх. — Ночь-то не спала, а к утру вот вздремнула.
-А я-то. Иду, а у тебя свет. Идем, лавка должна приехать.
По вторникам в Повинную приезжал старенький «ГАЗ», крытый брезентом, с продуктами и промтоварами. Эту машину в селе называли «лавкой». Машина приезжала раз в две недели, и поэтому нельзя было пропустить ее приезд.
Валентина подавала то чашку, то сумку и шла рядом, предупреждая все действия подруги. Высокого роста, плечистая, рукастая; даже сейчас, в свои годы, ее не оставили силы. Шрам на левой щеке, кофта, обтягивающая не по-женски крупную фигуру, черный тяжелый платок сразу выдавали ту русскую женщину, которая с любой работой управится — хоть мужской, хоть женской. И это впечатление было не обманчиво — Валентина в свое время поработала и на комбайне, и на тракторе, и на ферме потрудилась.
Как-то возвращалась из района с дочкой. Автобус все не приходил, сказали, что поломался. Парни на белой «Волге» согласились подвезти, игриво поглядывая на фигуристую Ленку. На полдороги повернули не к Повинной, а к холмам, где рос лес. Два парня стали вязать Валентину, а водитель, плечистый, загорелый, полез к Ленке. Но не тут-то было — Ленке не в первый раз приходилось отбиваться от охотников ее поприжать. Валентина справилась бы и с двумя парнями, но у тех были финки. Когда они поняли, что Валентину не связать, один из парней для острастки хотел ударить ее финкой, но она увернулась, и нож полоснул по лицу.
Увидев лицо, залитое кровью, парни опомнились, сели в машину и уехали, оставив на память Валентине шрам на щеке, а Ленке брезгливое отношение ко всяким интимным отношениям с мужчинами. Все-таки через три года Валентина выдала дочь замуж за механика из Самары Тихона, с отцом которого была знакома по работе.
Теперь двое внуков у Валентины. Оба плотненькие, крепенькие и очень похожи на нее. Но она говорит, что они в мать, оба хорошо учатся и в компьютере уже разбираются.
Вот только редко приезжают к бабушке.
По тому, как Валентина ухаживала за Марьей, сразу было видно, что она относится к ней как к старшей сестре — старалась, как могла, помочь Марии. А что касалось духовной жизни, тут она безпрекословно слушалась Марию, признавая не только ее превосходство в знаниях, но и во всем, что касалось вещей более тонких, не книжных.
— Ночью или утром уже… привиделось мне, — сказала Мария.
— Гляди, Дуня уже стоит. А вот и Алевтина идет.
В центре села, где раньше было два магазина, на приступочке сидела старушка, поставив сумку на колени. У нее было чистое, словно только что умытое лицо, без морщин. Глаза ясные, голубые. А улыбка как будто виноватая. Как будто она что-то хочет сказать в свое оправдание.
Звали старушку Авдотьей.
Еще одна старушка, Алевтина, шла с другой стороны домов, где высилась разбитая церковь с обрушенной колокольней, с зияющим проемом вместо дверей, с облупленными стенами из красного кирпича. Кресты на куполах были погнуты — пытались их стащить, да не получилось. Так и оставили наполовину согнутыми. Но колокола удалось сбросить, а потом утопить в Волге как раз Авдотьиному мужу, Фоме, одному из самых отчаянных парней Повинной.
Внутри храма остались лишь куски настенных фресок — святые лики местами были видны сквозь обрушенную штукатурку. Все остальное разбили, растащили, не забыв, конечно, оставить на стенах свои письмена. Здесь устраивали клуб, потом склад, потом трактора стояли, а когда и их не стало, храм превратился в сегодняшние руины.
Алевтина, старушка с красным носом, улыбаясь, поздоровалась:
— Здравствуйте, девоньки, — и блеснула стальным зубом. Он единственный у нее, зато крепкий. Известна была Алевтина не только в Повинной, но и в других селах тем, что изготовляла из плодово-ягодной смеси питье, которое называла «гамыркой», а мужики «бурдомахой».
— А вот и Вера Ивановна идет, — все так же улыбаясь, поздоровалась Алевтина со строгого вида женщиной, которая, несмотря на годы, спину имела прямую, стрижку короткую, губы слегка подкрашенные.
За глаза звали ее Веркой-сквалыгой. Работала она в районной администрации, но оттуда ее уволили за какое-то скандальное дело. После этого она перешла в сельсовет и стала тиранить местных жителей. Даже самую обычную бумажку заставляла переписывать, всегда находя какую-нибудь ошибку, когда повинновцы заполняли различные заявления и справки.
От Верки дочери сбежали, как только окончили школу — одна в Самару, другая в Москву. Вроде все у них сложилось удачно, но в Повинную, к матери, они ни разу не приезжали. Стоит еще сказать, что муж Верки умер совсем молодым — говорили, что на нервной почве у него образовался рак. А кто говорил, что пил много. Впрочем, чего только в деревнях не говорят про мужей таких вот стальных женщин, как Вера Ивановна, Половинкина по мужу, а в девичестве Мухорылова. Да, и такие фамилии бывали у жителей Повинной.
— Ну, давно ждете? Час? Больше?
— Что вы, Вера Ивановна, — отозвалась Алевтина. — Первой вот Дуся пришла. А и часа нет, да, подруга?
Авдотья согласно кивнула, продолжая горестно улыбаться. Вслед за Валентиной подошла Клава Иванова по прозвищу Кларка-распутница. Кларой она назвала сама себя, потому что ей свое имя казалось слишком уж простым. Вот и придумала она себе «Клару», а уж добавление к этому имени дали ей деревенские.
Клавка остановилась несколько в стороне от других. Платье на ней цветастое, слегка выгоревшее, стрижка короткая, аккуратно уложенная. На ногах надеты туфли на каблуке. Пусть невысоком, но все же каблук есть каблук, при нем и походка другая.
Туфли начищены, Клавка рассматривает их, стоя к остальным старухам боком, но в любую секунду готова откликнуться, если кто к ней обратится.
В руках у Клавки пакет с изображением дамы в черной шляпе, с какой-то диковинной надписью, которую в Повинной вряд ли кто прочтет. Этот пакет Клавка сохранила, когда у ней был в полюбовниках Гоша, водитель, потом истопник, потом никто, просто сожитель Клавки. Его лестница вниз началась именно с Клавки, когда он, тридцатилетний мужик, вдруг от жены ушел к вдвое его старшей Клавке. Вроде бы он просто зашел к ней, когда хотелось выпить, а было не на что, и остался ночевать. Люба, жена Гоши, приходила за ним, но он не пожелал, поскольку был пьян, а Клавка даже дралась с Любой, выгоняя ее со двора.
Гошу уволили, потому что он редко когда бывал трезвый. Клавка устроила его истопником в школу, но и оттуда его выгнали, когда он заснул, забыв закрыть печь.
Кто только не совестил Клавку, видя, как она спаивает Гошу, тем удерживая его около себя. Волосы у Гоши, от природы густые и вьющиеся, поникли, кожа на лице стала желтой — печень его стремительно разрушалась, потому что Клавка поила сожителя чем придется.
Когда Люба, все-таки надеясь спасти Гошу, упросила Марию как самую уважаемую женщину в Повинной поговорить с Клавкой, Мария взялась за это нелегкое дело.
Но было слишком поздно. Гоша уже не вставал с постели, догорал.
И догорел.
Мария почувствовала, как что-то как будто коснулось ее лица. Будто села бабочка или стрекозка. Она провела ладонью по лицу. Ничего не обнаружила.
Солнце поднялось прямо напротив домов, где стояли старухи, осветило Марию. Как будто кто-то поймал зеркальцем солнечный зайчик и направил его на Марию.
Так делал мальчик Витя, потом Виктор, потом Виктор Иванович, ее муж.
Мария посторонилась, встала под навес крыши. Но опять солнечный луч коснулся ее лица. Она посмотрела на небо, синее, безоблачное, как и положено ему быть в июле.
Перевела взгляд на церковь и увидела, как будто и церковь преобразилась: стены ровно окрасились в серебристо-розовый цвет, а две тоненькие березки, выросшие на краю купола, стали нарядными, как на Троицу, с зелеными листочками и беленькими стволами. И показалось Марии, что и кресты выпрямились, а не солнце их осветило так, что видны были только их прямые, а не согнутые части.
Белое пятно солнца уже поднялось над холмами, которые шли по правому берегу Волги. Сама река здесь, у Повинной, разлилась широко, после того как построили ГЭС. Река стала другой, совсем не быстрой, как раньше. Рыба почти вся вывелась. В последние годы «ракеты», «метеоры» перестали ходить по Волге и останавливаться у пристани в Повинной — исчезли, будто и не было их вовсе.
Река перестала работать — вывелись и сухогрузы, и танкеров почти не осталось — товары пошли из заграницы, их стали возить мощные «фуры» по трассам. По Волге лишь белые туристические теплоходы иногда проплывали мимо Повинной, и туристы с грустью смотрели на церковь с погнутыми крестами да на домишки, что толпились вокруг храма и по ближайшим холмам.
Сейчас река серебрилась под солнцем, и казалось, что небо высыпало на воду тысячи монеток. И они не тонут, играя и переливаясь, будто говорят, что жизнь не остановилась, что праздник продолжается.
Мария перевела взгляд вправо, туда, где дорога уходила к холмам. Ей показалось, что кто-то идет к селу и нимб горит над его головой.
Это возвращался из соседней Березовки художник Сергей. Среди «дачников» в Повинной он стал первым, кто купил здесь домишко. Другим в то время не разрешали еще приобретать собственность, а Сергею как полноправному члену Союза художников домишко разрешили купить под «творческую дачу». Вот и стал жить он в селе с весны до поздней осени, приезжая сюда с дочкой Светланой.
Сергей год назад овдовел, и четырнадцатилетняя Светлана помогала отцу по хозяйству, а он учил ее рисовать.
В клетчатой разлетайке, в потертых джинсах, длинноволосый, бородатый, он поздоровался с бабушками и устало присел на подоконник бывшего магазина.
— Не приедет лавка. Ни сегодня, ни завтра.
— Васька запил? — спросила Наталья, еще одна старушка, последней пришедшая в центр села, где все теперешние жители Повинной уже собрались. Наталья была черноглазая, бойкая, с девичества привыкшая всегда лезть вперед.
Василий Ломов, водитель, иногда ударялся в загул, и тогда «Газон» сиротливо стоял около его дома в Березовке.
— Нет, он в фирму перешел, в районе. В администрации сказали, что у них транспорта нет. Мы сами должны о себе позаботиться.
— Как? Как они сказали? — Наталья стала допытываться, что именно сказали в администрации, кто сказал, и Сергей вынужден был отвечать. Получалось, будто он виноват в том, что лавка теперь не будет приезжать и старухи остаются без хлеба и молока. И за сахаром надо тоже идти в Березовку, и за всем остальным, а она в десяти верстах от Повинной. Да надо идти через гору, если хочешь идти коротким путем, а не вдоль Волги.
Верка, надменно выслушивая вопросы Натальи и ответы Сергея, ждала, когда закончится весь этот безсмысленный разговор. Она была уверена, что именно ее начнут просить идти «к самому» в администрацию района. Ведь не пойдут же эти полуграмотные старухи улаживать такое важное дело.
Алевтина уже приготовилась просить Верку, сделав умильно-просительное выражение лица, какое она научилась делать, когда ее приговаривали к штрафу, как Мария сказала:
— Вот что, сестры. Завтра наш престольный праздник. Казанская Божья Матерь. Надо нам молиться.
От такого неожиданного поворота разговора никто не нашелся, что сказать.
И Мария продолжила:
— Я сегодня спозаранок видела. Вон на том холме, — она показала на холм за селом, что высился по дороге в Березовку, — мы поставили стол, а на столе иконы, свечи. Молимся под открытым небом. Я читаю, потом Наталья, Сережа. Канон Богородичный и Акафист Казанской. Можно еще прибавить Акафист Христу Спасителю, не возбраняется. Время подходящее, сестры. Другого случая уже не будет.
Молчали старухи, раздумывали. Действительно, ждать больше нечего — сколько ни просил Сергей прислать к ним какого-нибудь батюшку, все понапрасну. Кто же поедет в такую даль, да еще к нескольким старухам? Священников не хватает…
Вот даже и лавка перестала приезжать. А когда срезали провода какие-то заезжие на мотоциклах (провода, разрезанные на куски, принимали на металлолом), сидели без света больше месяца. Слава Богу, Сергей после скандала в районе и письма на телевидение все-таки добился, что проводку восстановили. А если бы не Сергей? Если это зимой случится еще раз, тогда что? И у кого хватит сил в район идти?
— И помолимся за упокой усопших, — так же твердо продолжила Мария. — Вон сколько их на кладбище лежит неотпетых.
— А это можно? — робко спросила Авдотья.
— А почему нет? Мы же не панихиду будем служить, а помянем за молитвой — каждый своих. Это не возбраняется. И за здравие тоже. Священника нет, так что ж. Мы его не подменяем. А молиться каждый не только может, но и обязан.
— Ты хорошо решила, — поддержала Марию Валентина.
— Конечно, хорошо, — согласилась и Наталья, заискивающе глядя на Марию. — У тебя и молитвы есть. И правильно это. А то пойдем на тот свет даже не помолясь.
— Вот именно, — Алевтина была непривычно серьезной, не улыбалась, не показывала свой беззубый рот со стальной коронкой на единственном зубе. — Говори, Мария, кому чего нести. А мы все сделаем, не откажемся. А кто не хочет, пусть не приходит — дело добровольное.
И она со значением посмотрела на Веру Ивановну.

2.
Лаз в подпол отец Марии, Прокопий, устроил так, что сколько бы ни искали его при обысках, все равно не находили. До того, как отца арестовали, приходили в дом чекисты. Шарили, шарили, все перерыли, а лаз не нашли.
Прокопий столярничал и плотничал. Отца Мария помнила по запаху, который шел от него, когда он прижимал дочь к себе или высоко поднимал над головой.
Это был запах свежеобструганных досок, запах сосен и лип, запах столярного клея. Никто во всей округе не мог сделать таких шкафов с резными дверцами, таких комодов, стульев и столов, как Прокопий. И в храме отцу Иоанну он был первый помощник — все киоты, аналои, вообще все, что было из дерева — все сделал для храма Прокопий. И потому, когда отец Иоанн предложил выбрать его старостой, никто не возражал, одобрили все, кто входил в приходской совет.
Как открыть ход в подпол, Марии показала мать, когда совсем ослабла, слегла.
А сейчас Мария при Валентине подняла половицы в горнице у самого плинтуса и спустилась в подпол. Там стоял сундук с коваными уголками, с железными пластинами поперек боковин сундука, под замком.
В сундуке лежали кадило, потир, звездица, другие богослужебные предметы, аккуратно завернутые в тряпицы. Поверх сундука, в холщовых мешках, лежали иконы.
Все это богатство оказалось в подполе так.
Когда Прокопия сажали на подводу вместе с отцом Иоанном, инженером Сторожевым, хозяином известкового завода, владельцем пристани Коржиковым и другими арестованными, отец, целуя на прощанье сначала жену, а потом дочь, шептал им: «Под престолом все лежит. Мария пусть в слуховое окно влезет. Все домой в подпол перетаскайте. Поняли?»
Солдаты с ружьями за плечами были инородцами, вроде мадьярами, что-то говорили по-своему, отпихивая прикладами ружей тех, кто долго прощался с арестованными. Было это в марте, с Волги дул холодный ветер, а отец Иоанн почему-то сидел в подводе без пальто, а один глаз его за-плыл сине-красным подтеком.
Их увезли, и больше Мария не видела отца никогда.
Ночью вместе с матерью они сделали все, как велел отец. Труднее всего пришлось с иконами, потому что они были большими и никак не лезли в слуховое окно. Пришлось протаскивать их через дверь, которая вела в алтарь позади храма. Этот вход в храм чекисты не закрыли на свой замок. А запасной ключ остался у матушки Василисы, она и дала его Прасковье, матери Марии.
Валентина с удивлением смотрела, как Мария вынула из подпола два больших предмета, завернутых в холщовые мешки. Из сундука достала лампаду толстого красного стекла, в медном блестящем стакане на медной же высокой ножке с круглым окончанием.
От времени мешковина не попортилась, как и полотно под ней, надежно защитившее иконы. Конечно, если бы не кирпичная кладка подпола, к иконам могли добраться мыши, да и сырость сделала бы свое дело. А так иконы предстали перед Марией и Валентиной не тронутые временем.
Мария поставила их на диван так, что солнце, стоявшее сейчас как раз напротив окна, осветило лик Богородицы, лик Младенца Христа, сидящего у Нее на руке. В наклоне головы Ее, склоненной к Сыну, в мягких складках платка, в складках одеяния теплого телесного цвета запечатлелась любовь Матери, знающей, что у Нее на руках Богомладенец. А в очах виделось, что примет Она страдание и скорбь.
Икона была написана в древнерусской манере, где сильнее всего говорит любовь сердца. Краски лишь помогали выразить эту неземную любовь, неземную красоту, которую оказались способны передать преподобный Андрей Рублев, Дионисий и их безымянные последователи.
Рядом с Казанской оказался «Спас в Силах».
Христос изображен в овале, похожем на пасхальное яйцо, благословляющий правой рукой, а в левой держащий раскрытое Евангелие. Это Христос-Победитель, Царь всех и вся, победивший мир и пришедший править и судить, прощать и врачевать верных, отвергать нечестивых и нераскаявшихся. Золото на иконе сияло, краски излучали свет и спасение и торжество любви.
— Господи, счастье-то какое! — воскликнула Валентина, тяжело становясь перед иконами на колени и поочередно целуя их. — Как хорошо-то, Марьюшка!
— Когда меня похоронишь, не забудь все это в наш храм отдать, — строго сказала Мария.
— Почему так говоришь? Может, ты меня хоронить будешь. И кто знает, когда наш храм восстановят?
— Все так и будет. Я уже видела.
— Так то во сне.
Мария не ответила, закрыла половицы подпола.
Когда они с иконами в руках вышли из ворот дома, их уже ждали Авдотья, Алевтина и Наталья.
— Я свечи принесла, — сказала Авдотья, показывая газетный сверток. — С Пасхи остались.
— И хорошо. Становись рядом, Валентина. А ты, Алевтина, за ней.
Наталью она, конечно, заметила, но ничего ей не сказала.
— Ты донесешь? — спросила подругу Валентина.
— Дойду, не бойсь.
Так и двинулись по дороге — впереди Мария и Валентина с иконами, следом Авдотья с Алевтиной, Наталья.
На повороте дороги ждал их Сергей с дочкой Светланой. Они принесли столик и подставки для икон.
Светлана была в легком платьице, в косынке, делавшей ее похожей на тоненькое деревце, укрытое цветной накидкой.
Вера Ивановна присоединилась к ним у дороги, сворачивающей к холму. Теперь не было только Кларки-распутницы, и многие из старух подумали, что правильно Клавка сделала, что не пришла. Таким нечего делать на моленье.
Но только напрасно так подумали — Клавку они увидели уже на вершине холма.
Она, осторожно ступая, подошла к Марии и развернула сверток.
— Я скатерть принесла. Чистая, глаженая. Возьмите, пожалуйста.
Валентина набычилась и уже хотела оттолкнуть Клавку, но Мария остановила ее:
— Погоди, Валя. Мы же не драться сюда пришли.
Взяв скатерть, она застелила столик.
Поставили иконы, зажгли лампаду.
Мария раздала всем свечи и бумажные кружки, показала, чтобы они укрепили их так, чтобы воск не капал на одежду.
Свечей хватило всем.
Зажгли свечу и у икон.
Дул легкий ветер, и пламя колебалось, вот-вот грозя затухнуть.
Мария, встав сбоку от столика, перекрестилась и сказала:
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
А Наталья, вставшая перед Марией, сама не зная почему, произнесла:
— Аминь.
Все несколько удивились, что Наталья вылезла вперед. Впрочем, что с нее взять — всегда лезет вперед к месту и не к месту.
В воздухе, наполненном летней послеполуденной теплотой, возникло нечто такое, что враз придало всему, что окружало этот столик с иконами и трепетом горящего огонька лампады, колебанием огоньков свечей в руках старух, что не передается словами, но что чувствует сердце, забывшее счастье молитвы.
Сердца встрепенулись, как разбуженный солнечным лучиком ребенок, пробудившийся ото сна.
И как птенец, впервые выглянувший из гнезда, открылись души у Валентины, Авдотьи и Алевтины.
И огрубевшее, заскорузлое сердце Веры Ивановны тоже дрогнуло, тронутое внезапно налетевшей теплотой.
А Клавка, которая стояла позади всех, у самого края площадки на вершине холма, еле-еле сдержалась, чтобы не услышали ее всхлип, и прикусила нижнюю губу.
И словно капелька росы, стекающая с зеленого листа после летнего дождя, стекла по щеке Натальи неожиданная и непрошеная слеза.
Не подала вида, что испытывает волнение, одна лишь Мария.
Она читала:
«К Тебе прибегаем, яко к несомненней и скорей Заступнице нашей: услыши нас, молящихся Тебе, осени нас вседержавным покровом Твоим, и испроси у Бога Сына Твоего пастырем нашим ревность и бдение о душах, градоправителем мудрость и силу, судиям правду и нелицеприятие, наставником разум и смиренномудрие, супругом любовь и согласие, чадом послушание, обидимым терпение, обидящим страх Божий, скорбящим благодушие, радующимся воздержание, всем же нам дух разума и благочестия, дух милосердия и кротости, дух чистоты и правды».
«Как хорошо и как правильно!» — думала Наталья, глотая слезы. Она смотрела на суровое, спокойное лицо Марии, слышала ее твердый голос и хотела, чтобы Мария посмотрела на нее, чтобы поняла, о чем болит ее душа, и что она просит прощения у нее за все, за все.
Сколько раз собиралась Наталья покаяться перед Марией. Прощения просила, но как-то мимоходом, лишь бы услышать от нее всегда повторяемое: «Бог простит». И, услышав, торопливо уходила, считая, что говорить больше не о чем.
А говорить было о чем, ой как было. Но она все откладывала большой разговор на потом, но случай как-то не представлялся.
Сейчас она поняла, что такой момент наступил. Если не услышат ее раскаяние Богородица и Сам Спаситель, пусть все поймет Мария.
Вот она стоит перед ней.
Конечно, это сын, Филипп, причина всех горестей Натальи. Еще с детства сына она поняла, что он пошел в отца, перекати-поле Гришку, которого она полюбила так, что еще школьницей позволила ему все, чего он добивался. Ей говорила не только мать, что от Гришки добра не жди, он свистун, сегодня с косарями, завтра с речниками, а послезавтра где?
И точно, возвращался Гришенька с заработков то из Самары, то еще откуда, а потом и не вернулся, канул куда-то. И запросы в милицию не помогли, словно в воздухе растаял Гришенька, охотник до денег и удовольствий.
Ладно бы Филя унаследовал только эти отцовские замашки, а то и другие особенности в нем рано обнаружились, от которых не только Наталью брала оторопь.
Например, ему нравилось заставлять тех, кто из мальчишек послабее, работать на него, воровать. Пару раз его били мужики, поймав, когда он на реке снимал чужие сетки. Он научился хорошо драться и стал доказывать свою правоту кулаками.
Вот тут-то и началась у Фили битва с сыновьями Марии, Володей и Костей.
Филя вроде бы всех пацанов подчинил в школе и селе. Не сдавались лишь братья Карякины.
Первая крупная стычка произошла еще в пионерлагере. После отбоя Филя устроил забаву: бил спящего по лицу и сразу прятался под кровать. Оглоушенный просыпался, смотрел по сторонам, ища обидчика, но все делали вид, что спят. Филя выжидал, когда человек ложился, а потом бил лежащего на соседней койке — и снова прятался под кровать. Между парнями возникала перепалка, иногда, к радости Фили, драка. А он в это время полз к своему месту в палате, поднимался, как ни в чем не бывало, и шел к спорящим, вынуждая их на драку.
Забавлялся он и «велосипедом» — вставлял спящему горящую бумажку между пальцев, также прячась под койку. От ожогов спящий дергал ногами — получался «велосипед».
Так однажды Филя позабавился над Костей — и тот стал драться не с соседом по койке, а с Филей, потому что уже знал забавы Филиппа.
Филя побил Костю и ждал, что за него заступится Володя, которого он давно хотел подчинить себе, да все не получалось.
Костя проглотил поражение, но в другой раз, когда Филя напакостил Косте, да так, что тот чуть не погиб, сшибку со старшим братом уже было не остановить. Филя только этого и ждал, потому что до полного управления пацанами Повинной оставалось подчинить лишь независимого Володю. Тот быстрее бегал, лучше плавал, в школе был на виду — Филе надо было поставить Володю на место.
Во время уборочной, после работы, гурьбой шли купаться, и тут Филя как бы мимоходом сказал:
— А давайте нырнем с Красненькой.
Красненькой назывался крутой обрыв, нависающий над Волгой. Здесь течение было сильнее, дно довольно глубокое, но с тех пор, как построили ГЭС, появились отмели, и нырять перестали.
Заспорили, Филя «подначивал», что делал мастерски, и вызвал Костю на спор.
Косте выпало прыгать первым.
Разбежался он хорошо и оттолкнулся неплохо, но все равно вошел в воду там, где было мелко.
Повезло, что попал головой не на камень, а на песчаное дно. Но все равно сильно ударился и потерял сознание.
Вытащили его на берег, кто-то побежал за Володей. Сразу определить, что произошло с Костей, нельзя было, пока не дотащили его до больницы. Обошлось без перелома позвоночника, но с переломами рук. Почти год Костя ходил с корсетом на шее и с большим трудом мог двигать руками. Сместился шейный нерв, и если бы не удачная операция, Костя попрощался бы с жизнью.
То, что Филька организовал прыжок Кости, Володя выяснил в тот же день и утром пришел к нему домой.
Наталья уже все знала и стала уговаривать Володю, но парни как будто и не слышали ее.
Драться они решили за домом Фильки, где была поляна, а дальше лесок.
Одолевал то один, то другой, и Филька бы зарезал Володю, когда тот опрокинул его наземь и молотил, побеждая. Фильке удалось выбраться из-под Володи, и он выхватил заранее припасенный нож.
Но тут прибежали мужики, призванные ополоумевшей Натальей. Потом на мотоцикле прикатил участковый.
Нож у Фильки отняли, обоих увезли в районное отделение.
Вот здесь и определилась Володина судьба после разговора с начальником отдела старшим лейтенантом Иваном Николаевичем Сергачевым.
Как-то так получилось, что они разговорились уже после допроса, когда Володя собрался ехать в Повинную. Сергачеву понравился рослый, симпатичный парень, который бился с явным хулиганом, защищая брата.
— А вот с другими негодяями биться сможешь? Защищая, допустим, не брата, а просто, скажем, несправедливо обиженного человека?
— Почему не защитить? Смогу.
— А вообще — как к милиции относишься? Считаешь, что они за справедливость стоят, или только так, для проформы?
Сергачев был невысок, но крепко скроен. Взгляд пристальный, хитроватый, не поймешь, то ли всерьез говорит, то ли с подначкой. Уже потом, после армии, Володя научился понимать, что говорит Иван Сергачев, ставший его наставником. Но и тогда, при первом знакомстве, Иван Николаевич понравился Володе. Может, потому, что именно в таких вот людях и видел Володя тех, кто наводит действительный порядок и не дает резвиться негодяям.
— Хорошо к милиции отношусь. Но ведь в семье не без урода, как говорится. Вот у нас в селе урод Филька.
На прощанье Сергачев протянул Володе руку:
— Ну, заходи, если что. Не по драке, а чтобы продолжить знакомство.
— Обязательно зайду. Только сначала надо в армии отслужить, — и они дружески улыбнулись друг другу.
Служил Володя в Чечне, бывал в разных переделках, иногда смерть ходила совсем рядом. Но домой вернулся живым, всего с одним ранением и медалью «За отвагу».
С Костей они были погодками, и служить младший брат тоже начал в Чечне. Но так получилось, что встретились они уже после службы. Володя привел Костю к Сергачеву, потому что хотел, чтобы они теперь служили вместе.
Сергачев приветливо сказал:
— Карякины Владимир и Константин. Сержант и рядовой. У обоих медали и желание послужить Родине дальше. Кто против? Никто.
И засмеялся, довольный таким пополнением в райотделе.
Филипп Иванов между тем уже отсидел за групповую кражу со взломом. В районе образовалась банда, а лучше сказать, шайка из четырех человек. Промышляли в основном по магазинчикам, которые, как грибы, стали вырастать в городке после перестройки.
А братья окончили школу милиции, со службой освоились быстро. Все шло к тому, что скоро Володя должен получить офицерское звание. И жениться уже пора, и вроде нашел себе пару.
Но вот тут-то и случилось ограбление в Повинной.
Кража произошла в школе. Утащили не только всю оргтехнику, с таким трудом полученную, но и деньги для выплаты трехмесячной задолженности по зарплате для учителей. Забрали и деньги, приготовленные для тех, кто все лето вел ремонт.
Директор, Агния Ивановна, у которой учились и Володя, и Костя, ходила, словно потерянная, убитая горем. Оборудование для компьютерного класса, монитор для актового зала, сканеры, принтеры — все, чему еще вчера так радовались, сегодня принесло отчаяние и боль. Школу в Повинной несколько раз хотели закрыть, но Агния Ивановна отстояла ее благодаря депутату из областной Думы — тоже бывшему ее ученику. Вот и оборудование получили — новенькие компьютеры, все для школьного радио— и видеоузла — пожалуйста, ребята, снимайте фильмы, подключайтесь к интернету, открывайте для себя окно в мир. И ремонт в школе сделали, и деньги наконец получили.
И вот пожалуйста — такой результат.
С самого начала Володя понял, что ограбили школу свои. Во-первых, знали, что оборудование пришло и где оно находится. Открыто окно в прихожке к актовому залу. То есть воры прекрасно знали, что именно здесь находится пожарная лестница, по которой не один раз пролезали на вечера те, кого не пускали из-за плохого поведения, к примеру.
Знали воры и про деньги, которые привезли из района — Агния Ивановна положила их у себя в кабинете в сейф.
Сейф выкинули через окно директорского кабинета. Сейф довольно большой, значит, у грабителей была машина. Далеко уехать они не могли, так как слишком много награбили, а по следу видно, что машина у них легковая. И если они свои, значит, спрятали награбленное где-то в Повинной или в ее ближайших окрестностях. Лили дожди, дорога раскисла, вряд ли бы они стали рисковать, уезжая ночью.
Так рассуждал Владимир, ходя по школе, осматривая помещения и расспрашивая то сторожиху, то уборщицу, то бухгалтера.
Вместе с ним ходил и Костя.
Тяжелей всего оказалось говорить с Агнией Ивановной.
Она сидела за своим директорским столом враз постаревшая, потерявшая почти всякое соображение. И без того тучная, сейчас она походила на расплывшийся, недопеченный хлебный каравай, раньше времени вытащенный из печки. Сходство это усиливалось ее желтой вязаной кофтой, седыми волосами, безжизненным взглядом водянистых глаз под очками в роговой оправе. Очки она то надевала, то снимала, потерянно глядя на братьев.
— Я вам обещаю, Агния Ивановна, преступники будут найдены. И все будет в порядке, вот увидите. Никуда они не денутся, найдем их.
— Да как, Володя… Я виновата, говорили мне, сигнализацию надо сделать. А я… а я…
Тучное тело ее затряслось, и она закрыла пухлой старческой ладонью глаза, чтобы не видны были слезы.
— Вы не убивайтесь так, Агния Ивановна. Костя вас проводит домой. Полежите, успокоительное какое примите. Ладно? Вы слышите меня? Слышите?
Агния Ивановна слышала и не слышала.
Отойдя с Костей в сторонку, Володя сказал брату:
— Проводишь Агнию Ивановну, иди к Филе домой. С обыском. Возьмешь кого-нибудь в свидетели.
— А ты?
— Есть одна мыслишка. Потом расскажу. Встретимся дома.
Быстрыми шагами он вышел из школы, сел за руль своей «Явы». Хороший у него мотоцикл, может развивать скорость сто двадцать, если дорога хорошая и уверен, что справишься с управлением.
Где может быть спрятано оборудование? Если действовали свои — а, похоже, это действительно так, — значит, надо ехать к карьеру. Там есть пещеры, где они пацанами прятались друг от друга, затевая игры. Интересно было просто ходить под сводами пещер с факелом или фонариком, освещая бело-серые известковые своды, пугая летучих мышей.
Один раз они наткнулись на множество человеческих костей. Это были останки расстрелянных односельчан — тех, что не приняли советскую власть и примкнули к «чапанам» — так называлось крестьянское восстание, подавленное карательными отрядами. «Чапан» — это теплый крестьянский халат, вот поэтому восстание, бушевавшее здесь, назвали «чапанным». И повинновские крестьяне воевали. Были у них лишь топоры да вилы, а то и просто дубовые палки. Редко у кого «трехлинейка» или «берданка». А у карателей пушки и пулеметы. Вот и захлебнулись «чапаны» в крови.
За белыми от времени костями, которые так и не захоронили, Володя пошел к боковому лазу, который помнил с детских лет.
Точно. Все здесь. И компьютеры, и принтеры, и сканеры.
Улыбнулся, вздохнул облегченно.
И тут получил страшный удар по затылку.
Рухнул на землю, к ногам Фили.
— Мусор, — сказал Филя, подняв Володин фонарь. Вытащил из кобуры его «макарова», рассмотрел, жив ли старый знакомый.
Жив.
— Думал, умней меня. Веня, затащи его тачку в пещеру.
Подельник Филиппа, Веня, с которым Филя подружился на зоне еще по первой ходке, быстро завез мотоцикл в пещеру.
На вершине холма дежурил еще один подельник, Колька-самарский, по кличке Технарь. Колька закончил колледж, бывшую «каблуху», то есть техучилище, по специальности «программирование». Работал в мастерской по ремонту оргтехники, там и нашел его Веня, одноклассник, теперь работающий «наводчиком» по определению квартир одиноких пенсионеров. Потом этих пенсионеров грабили или увозили куда-нибудь подальше, когда они подписывали нужные бумаги на обмен квартир.
Филя связал руки Володи, подтащил его к краю пещеры, привалив к своду.
— Попался, умник. Тут и догниешь, герой. Для верности сейчас тебя успокоим. Веня, давай.
— Чего? — Веня был симпатичным юношей — в кожаной куртке, в джинсах, в белой вязаной шапочке с помпончиком. Лицо румяное, свежее, вот только по глазам можно было засомневаться в его порядочности. Был в них нагловатый, хитрый блеск — но его можно принять и за живость ума. Впрочем, Веня был не без способностей, недаром умел «втюрить» старикам-пенсионерам, что они меняют свою городскую «хрущевку» на прекрасную квартиру «на природе». Веня подпаивал старичков, лебезил, и старики, как правило, радовались, что нашли такого замечательного парнишку: он и на природу везет жить, да еще денег дает. И симпатичный Веня увозил их в деревню, почти такую, как Повинная, где стоял двухэтажный деревянный дом, в который и селили тех пенсионеров, которых удалось обработать Венечке. Дом был старый, со сгнившей сантехникой, продуваемый всеми ветрами. Там и доживали короткий срок старички и старухи, которых облапошил Венечка.
— Кончай мусора.
— Да ты чего, Филя! Ты у нас главный, ты и кончай.
— Тебе говорю — бери нож. Стрелять не будем, еще пригодятся патроны.
— Не могу, Филя. Если честно — не умею.
— Учись.
Третий подельник, Колька-Технарь, стоял в проломе пещеры. Длинный, со впалой грудью, с худыми руками и ногами, он только сейчас понял, что на его глазах будут убивать милиционера.
— Опомнись, Филька, — сказал Володя. — Это мокруха, будет тебе пожизненное. Не стою я того, сам подумай.
— Конечно, не стоишь. А разве есть другой вариант?
— Есть, — голова гудела от сильного удара, язык трудно ворочался, но Володя все-таки мог говорить.
— Ну? — с любопытством спросил Филя. — Выкладывай.
— Костя знает, где я. Придет сюда с подкреплением.
— Врешь, — Филя присел на корточки, заглянул в лицо Володи. — Какое подкрепление, когда вы вдвоем приехали? Вон с той горки мы видели, как вы на «Яве» прикатили.
— Я позвонил в отделение. Сказал, что вас тут группа. И нам с вами не управиться.
— Как складно! Да ты, Каряка, всю жизнь считал, что сильнее и умнее всех. Но не учел, говнючок, что я поумнее тебя. Ты поймался, а сейчас твой братец придет, и его подловим. Понял? А потом уедем и заляжем на дно, денежки-то у нас теперь есть. И технику в Самаре потом толкнем, сколько теперь частных фирм развелось. Так что спета ваша с Коськой песенка, Каряки-раскоряки. Давай, Веня, — и он вложил в ладонь Венечки нож.
— Не слушай его, парень. Тебе еще жить и жить.
— Заткнись! — и Филя со всей силы ударил Володю ногой.
Тот завалился на бок.
— Давай, Веня!
Но рука Вени не поднималась.
— Филя… остановись, — из последних сил простонал Владимир. — У детей отнимаешь… Подумай, ведь у своих… Агния Ивановна поседела… Учителя без зарплаты…
— Да не разжалобишь! — Филя верхом сел на Владимира, посмотрел ему прямо в глаза, схватив за грудки. — Помнишь, с тобой дрались? Тогда бы тебя прикончил, если б не мужики! Теперь понял, чей верх? Понял?
— Вот когда припрут тебя… а припрут обязательно… тогда поймешь, чей верх…
Филя вырвал из слабой руки Вени нож. Высоко занес его над собой и всадил Владимиру в грудь, чуть ниже соска.
Тело Владимира содрогнулось и затихло.
— Вот так надо бить, поняли? — Филя злобно смотрел на Венечку и Кольку-Технаря. — Тащите его вглубь. И ветками забросайте. А я его тачку спрячу.
Костя между тем проводил обыск в доме Ивановых.
Наталья ходила за ним по пятам и все время то угрожала жалобами начальству, то язвила, когда Костя ничего не находил, то сыпала ругательствами.
Костя старался не обращать на нее внимания. Но когда и в сарае, и в курятнике ничего не нашлось, он вынужден был принести извинения Наталье.
— Нужны мне твои извинения! Все перерыл — а теперь «извините»! Ответишь! За моральный ущерб, понял?
— Ладно-ладно, отвечу. Идемте, — и он вместе с понятыми вышел со двора Ивановых под злобный лай и рык собаки, которая рвалась с цепи, грозя наброситься на Костю и понятых.
Вышли за ворота, лай не прекращался. Пес просто захлебывался от безсильной ярости, и Наталья уже подумывала, а не спустить ли собаку с цепи. Но побоялась — милиция она и есть милиция.
Костя раздумывал, что же делать дальше. Брата не было, и он не звонил.
«Где он сейчас? — раздумывал Костя, шагая по грязному проулку от дома Ивановых, перепрыгивая через лужи, стараясь попасть на сухие островки. — Почему не сказал, куда направляется? Может, решил, что сам справится? Но с кем и где?»
На звонки Володя не отвечал. Тогда Костя позвонил Сергачеву и объяснил ситуацию.
— Дим Димыча к вам пришлю, — сказал Сергачев. — Держите меня в курсе.
Дмитрий Прохоров был опытный, уже немолодой милиционер, все ходивший в сержантах — образование никак не позволяло Дмитрию Дмитриевичу подняться выше по карьерной лестнице. Да он и не старался, давно смирившись с положением работяги, которому поручают всю черновую работу.
Рано стало смеркаться. Пошел мелкий осенний дождик. Дул холодный, резкий ветер, и на душе у Кости стало так же неуютно и холодно, как и на дворе.
Мария несколько раз предлагала поесть, но Костя отказывался.
Приехал Дим Димыч, стал допытываться, куда мог направиться Володя. Мария невольно слушала эти вопросы, недовольные ответы Кости. Сказала, что надо осмотреть сарай у пристани и еще полуразвалившуюся контору управляющего заводом.
Осмотрели, ничего не нашли.
И тогда вспомнили про пещеры.
Стало совсем темно, дождь не прекращался. В пещеры решили не подниматься, а самим устроить засаду на выезде из Повинной. Если Володя попал в заложники, то бандиты наверняка повезут его с собой.
Была мысль, что Володя ищет пропажу по холмам — там воры тоже могли устроить схрон. Но чем больше проходило времени, тем меньше оставалось надежды. И уже начал казнить себя Костя, что сразу не отправился на поиски брата в горы.
Но вот луч от фар прорезал темноту — приближалась какая-то машина.
Костя вывел милицейскую «Ладу» на трассу, зажег мигалку, поставив машину поперек дороги.
— А вот и вы! — игриво крикнул Филя, резко повернув руль подержанной «Тойоты» Кольки-Технаря. «Тойота» хоть и была старенькой, но бегала по избитым российским дорогам неплохо. Обогнув «Ладу», Филя рванул по трассе.
— Хрен догоните, мусорки! — хохотнул Филя.
Но его подельникам было не до смеха.
«Лада» отставала все больше и больше, хотя Костя выжимал предельную скорость.
— Ты что, Костя! Скользко! — крикнул Дим Димыч. — Осторожно! Иван Николаевич! — связался он с Сергачевым по рации. — Догоняем черную «Тойоту» с преступниками. — Он назвал номер машины. — Уходят от нас по трассе.
— Понял, выезжаю на перехват, — ответил Сергачев.
«Ладу» занесло на повороте, но Костя справился с управлением.
«Тойота» уходила все дальше, и Костя выжимал из мотора все силы. Мотор выл — от натуги и перегрузки.
— Костя, нельзя так! Машина старая, разлетится!
— Можно! — и тут «Лада», подпрыгнув на ухабине, вильнула. Колеса потеряли сцепление с дорогой, и машина полетела в кювет, кувыркаясь, как игрушечная.
Ударившись крышей о землю, машина покрутила еще некоторое время колесами, как капризный ребенок, упавший на спину и возмущенно дергающий ногами.
Потом колеса остановили вращение.
— Костя? — спросил Дим Димыч. Дверца с его стороны открылась, и он с трудом, но вылез из машины. — Костя?
Молчание.
Дим Димыч обошел машину, дернул дверцу.
Открылась.
— Слава Богу, — сказал он. — Давай, Костя, двигайся!
Болела правая рука, на которую упал Дим Димыч, болела спина, но он, вгорячах еще не зная, что где поломано и ушиблено, потащил Костю на себя.
Уже закралась тревога, почему Костя молчит, но он вытащил из машины товарища, полез за фонариком, который должен был лежать в куртке.
Фонарик не работал, разбился. Лил дождь, тьма навалилась на перевернутую машину, на без движения лежащего Костю, на суетящегося вокруг автомобиля Дим Димыча.
Он сумел включить фары — они, к счастью, зажглись. Теперь потерпевших аварию видно с дороги.
Костю он подтащил ближе к машине, положил его голову на свою куртку, которую снял с себя. Что с ним — потеря сознания или что-то похуже, Дим Димыч не знал.
Попробовал связаться с Сергачевым по рации. Безполезно, рация разбилась. Дохромал до трассы, но машин не было ни одной.
Только через час приехал за ними Сергачев. Отвез Костю в больницу.
Там определили смерть от удара в височную часть голову.

Окончание следует

Алексей Солоницын

г. Самара


Рис. Г. Дудичева

20.12.2010
1054
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
3
1 комментарий

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru