Соловки, непокоренные граждане вечности

Заметки немолодого паломника.

Много лет я думал об этом путешествии. Не знаю, почему меня так звал Русский Север, но желание побывать там с годами не ослабевало. Конечно, я читал и о Кижах, и о Валааме, но больше всего почему-то звали Соловецкие острова. Время жизни убывало, но пути-дороги мои пролегли то на запад, то на восток, то на юг, и все никак не поворачивали на север. В молодости я даже просился на работу в газету на остров Шпицберген, но получил отказ.

Вот уже и зрелые годы остались позади. Теперь не романтика дальних дорог звала меня туда, где закаляются в испытаниях сердца, а непреодолимое желание совершить не путешествие, а паломничество на острова монашеские, заповедные, несущие вековечную тайну русского народа.

Готовясь к паломничеству, я прочел, что в 1589 году английский путешественник Корнелиус Дутс составил одну из первых карт Белого моря, нанеся архипелаг в виде нескольких островов
и пометив их словом «SOULOFKI». Скорее всего, расспросив местное население о названии островов, англичанин четко употребил в названии «Соловки» не английский корень «solo», а корень «soul» — душа.

И это открытие меня обрадовало, потому что англичанин интуитивно точно назвал то, что и в моем сознании возникало время от времени, но не находило нужного определения.

Неожиданно все сошлось: и премию к своему юбилею получил, и неотложные дела завершились, и помощник нашелся, готовый к столь дальней дороге со мной, трудно ходящим даже по городским тротуарам, а не то что по каменистым и лесным островным тропам.

Предстояло лететь самолетом, ехать поездом, плыть теплоходом, чтобы добраться до Соловецких островов. И надо было так составить маршрут, чтобы успеть на все транспортные средства, начиная с автобуса до аэропорта и кончая теплоходом, плывущим по Белому морю к Соловкам.

Но испытывал я лишь радостное волнение, а не страх, и, помолившись, отправился в путь.

Белое море, старый теплоход

К городку Беломорску поезд пришел хмурым ранним утром. По ухабистой дороге, мимо стандартных домов, столь привычных для нашей провинции, приехали к причалу, у которого нас ждал теплоход с цветистым названием «Сапфир». На пологий берег набегала серая с черноватым отливом равнодушная волна, и сколько видел глаз, до горизонта простиралась унылая вода.

И это — Белое море?

Нет, не может быть, вот распогодится, и я увижу совсем другое море. Исчезнет и этот неприглядный берег с разрушенным, как после войны, зданием без стекол и дверей, с содранной кровлей — и здесь порезвились современные мародеры, уничтожившие какое-то местное предприятие.

Миловидная женщина, что встретила нас, сказала, что придется подождать — небольшая поломка у двигателя теплохода.

Однако ожидание затянулось. Полчаса, час…

Лицо женщины, которую по-современному надо называть менеджером, стало теперь озабоченным и растерянным. Несколько раз она пробегала по трапу, ныряя в двери теплохода и о чем-то переговариваясь с другим менеджером, женщиной помоложе, тоже озабоченной и строгой, стоящей на палубе.

В нашей группе, теснящейся у трапа, нарастала тревога, и не напрасно.

Нам объявили, что рейс отменяется, так как устранить неисправность двигателя не удалось. Сейчас поедем в гостиницу, кто желает, тот завтра может отправиться в город Кемь — оттуда, вероятно, будет паром на Соловки. А кто не желает — придется возвращаться домой поездом.

Зашумели — кто о деньгах, кто о безобразиях организаторов. Кто-то деловито заспешил на вокзальчик, чтобы успеть к проходящему поезду, кто-то «качал права», ну а я молча начал молиться — скорому помощнику плавающих и путешествующих Святителю Николаю Чудо-творцу, и еще чудотворцу наших времен, о котором недавно писал — Святителю Иоанну, Архиепископу Шанхайскому и Сан-Францисскому. Он тоже помогал всем людям российским, которым пришлось много странствовать по белу свету — правда, не по своей воле.

Уже пришла мысль, что не принимают нас святые земли Соловецкой по большим грехам нашим. Оставалось уповать на волю Божью.

Может быть, паром завтра отправится из неведомой мне Кеми.

Как вдруг из дверей гостиницы, к которой нас привезли, выпорхнула менеджер. Лицо ее опять стало миловидным и радостным. Она объявила, что двигатель починен, и мы отправляемся в путь.

Я облегченно вздохнул и перекрестился — видимо, кто-то обо мне сильно
молился.

Твердыня Православия

Море оставалось таким же серым и неприветливым.

На горизонте показались смутные очертания монастырских стен и куполов церквей. Они выглядели игрушечно, как на макете. Но постепенно, по мере нашего приближения, становились видимыми все более отчетливо.

И вот вырос, словно корабль, приближающийся к берегу, монастырь.

И все разом отпечаталось в душе — и стены, выложенные из громадных серых валунов, и сторожевые башни, могучие, как богатыри, вышедшие на защиту Родины, а за ними купола белых храмов с такими родными мягкими луковичными завершениями, которые венчали кресты. Стрельчатая колокольня добавляла красоту этому виду, словно выплывшему из сновидений.

Конечно, я не один раз листал альбомы, видел в интернете прекрасные фотографии и монастыря, и его храмов, но то, что увидел сейчас, не шло ни в какое сравнение с бумажными, а тем более электронными изображениями.

Прямо передо мной стояла зримая Вечная Россия, ее твердыня и оплот.

Серые валуны стен местами покрылись коричневатыми пятнами — отметинами соленых ветров. Как уложили валуны в такие ряды, поднявшиеся ввысь от восьми до одиннадцати метров, толщиной в четыре-шесть метров, представлялось столь же непостижимым, как и отшлифованные камни, составленные в пирамиду Хеопса. Но там, в Египте, строили рабы, строили для фараона, который возомнил себя безсмертным богом. А здесь, на Русском Севере, твердыню возводили во славу Божью, трудились не по принуждению, а по вдохновению, зная, что строят, защищая Отчизну Земную и Отчизну Небесную.

Но все эти слова пришли ко мне потом, а сейчас я просто смотрел во все глаза, радуясь, что я увидел то, что прежде лишь грезилось.

Группа наша уже ушла далеко вперед, к стенду, на котором изображена карта Соловецкого архипелага — местный менеджер-экскурсовод торопился наверстать пропущенное время, чтобы успеть выполнить намеченную на этот день программу. Я не спешил, потому что прочел все, о чем обычно говорят в таких обзорных экскурсиях, останавливаясь, как правило, у карт, фотографий, схем, очень редко давая возможность и паломникам, и туристам прикоснуться к самой сути того, ради чего приехали, прилетели, приплыли все эти многочисленные группы, торопливо семенящие за быстроногими менеджерами.

Но вот мимо меня степенно проследовал солидный батюшка. За ним, как гусята за мамкой, цепочкой шли паломники. Я заметил, что все направляются под полукруглый свод в проеме стены, и направился туда же.

Присоединился к своей группе. Конечно же, рассказывала местная серьезная женщина о том, как возник монастырь и вот эта церковь, самая древняя из тех, что сохранились с XVI века. Она перестраивалась, но все же можно увидеть и старую кладку, и вот это странное квадратное помещение, довольно высокое и просторное.

— Как вы думаете, для чего оно предназначалось? — спросила экскурсовод, оглядывая нас с улыбкой, которая заранее говорила, что правильного ответа она не дождется. Чтобы поддержать престиж нашей группы, я прервал молчание:

— Это печь.

Нетрудно было определить, что находилось в подклети каменной церкви, здесь, на острове, среди моря, которое не зря называли Студеным, и где более полугода — зима.

Не стану пересказывать то, что можно прочесть в любом путеводителе и по интернету. Скажу лишь о том, что шаг за шагом открывало для меня тайну Соловецкую, которой хочу поделиться и с тобой, мой читатель.

Ради этого и пишутся эти строки.

Прежде всего надо сказать о святых преподобных Савватии, Германе и Зосиме, основателях этого рукотворного чуда. Тем более, что эти строки пишутся накануне праздника Преображения Господня, престольного праздника монастыря. А 21 августа празднуется перенесение мощей преподобных Савватия и Зосимы, а на следующий день отмечается Собор Соловецких святых — к этому времени я надеюсь закончить писать эти заметки.

Видите, как промыслительно все сходится.

Итак, преподобный Савватий. Он духовное чадо святителя Кирилла Белозерского, монаха, которого еще при жизни считали святым. Преподобный Кирилл и благословил Савватия на подвиг уединенной молитвы. Савватий отправился в глухие леса, узнал об островах в Белом море, добрался до них и поразился тому, куда привел его Господь.

На острове оказались пресноводные озера (на Большом Соловецком их около пятисот), и рыбы в изобилии, и лес, дающий ягоды и грибы тоже в изобилии.

К Савватию пришел еще один монах, Зосима, помощник, необходимый в местах, населенных лишь дикими зверями.

Затем появился еще один помощник — Герман. Он отличался не только сильной молитвой, но и образованностью, сметливостью, умением найти нужное решение в устройстве монашеской жизни.

Так было положено начало и молитвенному подвигу, и той учености, книжности, которой впоследствии прославились Соловки.

Скоро о святой жизни монахов становится известно сначала в близлежащих местах, а потом и по всему Русскому Северу. И к угодникам Божьим потянулись люди, искавшие спасения души от мирской суеты и нечистоты. Строится деревянная церковь, потом каменная во имя Успения Богородицы, потом и собор в честь Преображения Господня.

Но это уже потом, при игумене Филиппе, чьи подвиги становятся известны всему Московскому царству, и царю Ивану Васильевичу в том числе.

Соловецкие острова становятся местом преображения душ, обращенных к Горнему миру, неземному, небесному.

Игумен Филипп, из знатных бояр рода Колычевых, преображает монастырь своим деятельным трудом и молитвой в процветающую обитель. Благодаря образцовой хозяйственной деятельности игумена Филиппа, монастырь сделался богатейшим промышленным и культурным центром северного Поморья. Филипп устроил сеть каналов между многочисленными озёрами на Соловецком острове, поставил на них мельницы, соорудил ряд новых хозяйственных построек, увеличил хозяйственный инвентарь; на поморских землях увеличилось число соляных варниц, впервые был заведён железный промысел. И братские корпуса возникают, а затем весь монастырь одевается в каменные стены, способные защитить и братию, и новый рубеж Отчизны, которым становятся Соловки.

Я стою в пустом просторном помещении, где, как ствол могучего дерева, укрепился столп, подпирающий своды трапезной Успенского храма. Храм восстанавливается. Пока здесь выставлены экспонаты времен советских, когда на святом месте возник лагерь заключенных.

Но сейчас думаешь о другом. Как в 1864 году, во время Крымской войны, когда России пришлось воевать против коалиции англичан, французов, Оттоманской империи, монастырь был обстрелян надменными англичанами.

Они ничуть не сомневались в своей победе. Да и как тут сомневаться, когда в Крыму уже почти разгромлены русские.

К Соловецкому монастырю подошли два английских паровых фрегата. На каждом — 60 пушек. Известны названия этих гордых кораблей «владычицы морей» — «Бриск» и «Миранда». Однако подойти близко к монастырским стенам фрегаты не могли. Неслучайно бухта здесь еще со времен Савватия и Зосимы названа бухтой Благодарения. Дно у бухты каменистое, и англичане, боясь посадить корабли на мель, встали так, чтобы можно бить по стенам монастыря из орудий, и в то же время держать фрегаты на безопасной воде.

Не надо обладать большим воображением, чтобы представить себе монашескую братию, готовую к битве.

Пушек у них всего две, но не они защита монастыря.

Братия молится.

Братия готова стоять насмерть.

И начинается бой.

Ядра бьются о стены.

Отскакивают от них.

Оставляют кое-где вмятины.

Но стены стоят несокрушимо!

«А ну-ка, пальни по супостату!» — приказывает игумен пушкарю.

Пушкарь стреляет — точно в цель!

На палубе фрегата суета, корабль отходит подальше.

Но другой продолжает долбить стены.

Тщетно.

Девять часов длится артиллерийская канонада англичан!

Девять часов! Выпущено тысяча восемьсот ядер и бомб. По признанию английского капитана, их хватило бы для разрушения нескольких городов.

К закату стрельба прекращается.

Англичане с позором уходят.

А братия становится на молитву и благодарит Господа.

И эту молитву слышит Господь.

И простирает руки над монахами.

Над бухтой Благодарения.

Над всем островом.

Над всей Россией.

Которая, пока верит, пока служит Ему, будет стоять, будет такой же неприступной, как стены монастыря Соловецкого.

Я шел из храма в гостиницу мимо озера, которое здесь названо Святым.

Здесь установлен Поклонный крест. Есть время остановиться, перекреститься, поклониться.

И подумать не только о Соловецких богатырях духа, но и обо всей Родине нашей.

И вот что сложил я здесь, у 
Святого озера:

РОССИЯ - это

РОДИНА,

СИЛА БОЖЬЯ,

СИЛА НЕСОКРУШИМАЯ,

ИСТИНА,

ЯВЛЕННАЯ МИРУ И ЛЮДЯМ.

Прочтите начальные буквы по вертикали, которые я выделил жирным шрифтом, и вы получите ответ на вопрос, что такое РОССИЯ, данный в поэтической форме, которая называется акростихом.

Молитва до неба

Надо сказать, что молитва, уходящая в соловецкое небо, звучала здесь с начала века пятнадцатого, когда сюда пришли преподобные Савватий, Герман и Зосима. Не только англичане пытались оккупировать острова, но и неоднократно шведы — летописи упоминают их нападения в 1571, 1582 и 1611 годах. Но преподобные не оставляли своим попечением монастырь и после жизни земной — при игумене Филиппе их святые мощи были перенесены в Преображенский собор. И после варварского разграбления монастыря, после жуткого пожара, уничтожившего Успенский храм и келарскую, где хранились остатки разграбленного большевиками богатства, веками накопленного монахами, все же святые мощи основателей обители сохранились. Их вывезли в Ленинград.

19-21 августа 1992 года мощи преподобных Зосимы, Савватия и Германа, соловецких чудотворцев, были перенесены из Петербурга в обитель. Торжества возглавлял Святейший Патриарх Алексий II. 22 августа стало праздноваться как Собор Соловецких святых, о чем уже упоминалось.

По крытым галереям, соединяющим храмы, приходим в Преображенский собор. Он полностью восстановлен, и все здесь дышит намоленной благодатью. Пятиярусный иконостас светится голубцом и пурпуром одеяний святых, золотом нимбов. К древним белым стенам приставлены иконы в киотах искусной резьбы. Иконопись выполнена в манере древнерусской, рублевской, лучшими нашими мастерами.

Я нахожу место рядом с певчими, монахами разного возраста, поющими одноголосым, монастырским, так называемым знаменным распевом.

Невольно вглядываюсь в их лица. Мне рассказали, что есть среди певчих и известный в прошлом рок-музыкант, но не это занимает меня. Немало заблудших, которые обрели себя на Соловках. О них есть и фильмы, и телепередачи — правда, разного достоинства. Север властно взял их в свои руки. А точнее сказать, взял души тех, кто действительно решил преобразиться, а не отойти на время от мира, как некоторые актеры и другие деятели разного рода искусств. Они вроде бы поняли, что без Бога жить нельзя, но мало кто из них выдержал проверку Православной жизнью.

Хотелось верить, что эти монахи — наследники тех, кто остался верен Богу даже до смерти.

Мы пришли на службу в самом ее конце. Но я успокоил себя тем, что завтра встану пораньше и приду сюда вовремя. Завтра праздник, память Пророка Илии, на все хватит времени.

Так я и сделал.

Утро выдалось чудесное.

Солнце серебрило воду Святого озера и бухты Благодарения. Подхожу к сторожевой башне, касаюсь ее ладонью. Каменюга метров в пять длиной теплая. Я глажу ее, иду дальше. Вот белая часовенка, названная Царской. Потому что Петр Первый, прибыв сюда, сразу понял, какое значение может иметь монастырь для России, для процветания ее. К чести императора надо сказать, что он немало сделал для укрепления монастыря.

Смотрю от часовни на залив.

Какое сегодня чудное море!

Ни ветерка. Солнце светит ровно и ласково. Гладь воды отливает именно белым светом. На поверхности отчетливо видны серебром отливающие круги.

Отчего они такие?

Не знаю.

На сердце легко и светло — море как будто умирило меня.

«Утренн‘юет дух мой ко храму святому», — вспоминается мне строка из молитвы. То есть ранним утром мой дух летит ко храму святому.

Я иду к центральным воротам монастыря, где под шатровой сенью Спас Нерукотворный смотрит на всех, пришедших сюда. Крещусь и по ступеням поднимаюсь к вратам соборным. И невольно думаю о том, какие люди шли по этим же ступеням: тут были и святые, и бояре, и простые смертные, паломники, жаждущие исцеления души; и гонители Православных, и новомученики, всё претерпевшие, всё одолевшие.

Века прошли, а твердыня Православия стоит, и опять стекается на службу народ, со всей великой России приехавший сюда.

Вхожу в святой храм, вижу, что уже длинная очередь выстроилась к сени, под которой покоятся мощи святых Савватия, Зосимы и Германа.

— Проходи, милый, проходи, — уступает мне дорогу пожилая женщина и берет меня под руку, чтобы подвести к святым мощам.

— Да я сам, сам, — отвечаю я тихонько и благодарно улыбаюсь женщине.

Вот и сень, и черные монашеские одеяния, покрывающие нетленные мощи.

«Святые угодники Божьи! — произношу про себя. — У вас молитва до неба, к самому Престолу Божьему. Спасите и защитите Родину нашу, как спасали и защищали вы ее в прошлые времена. И еще прошу вас, помолитесь о моих сродственниках, живых и усопших. И обо мне, грешном, помолитесь. Раньше-то видел вас только на иконах — да и то приходилось вглядываться, вы ли это. А сейчас вы так близко».

Иду дальше, прикладываюсь к святым ликам, занимаю место у клироса, где уже собрались певчие монахи.

На солею выходит диакон, поднимает руку, в которой держит ленту со крестами — орарь. Она всегда мне напоминает крыло неземной, может быть даже райской птицы.

— Благослови, владыко! — возглашает диакон.

— Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков! — доносится из алтаря.

Служба началась.

И верится, что и сегодня молитва здесь летит в открытые соловецкие небеса.

Открытые к Престолу Господа.

«Смерть, где твое жало?»

Соловецкие острова составляют архипелаг. Мы сейчас едем по Большому Соловецкому острову, на северо-запад, к самой высокой точке острова. Гора названа Секирной — по преданию, здесь намеревалась поселиться одна бойкая женщина с семьей, привлеченная красотой и природным богатством этих мест. Она не вняла предостережениям ангелов, и тогда они ее высекли.

В безбожные времена смысл секирной горы оказался буквальным — здесь казнили сотни заключенных соловецких лагерей.

А место и впрямь удивительное. Проезжаем мимо озер, изредка открывающих свою заповедную красоту, когда расступаются сосны, осинки. Вот проплыл за окном ельник, украшенный гроздьями рябины, которая пристроилась к нему. А вот неожиданно показались и березки — тонкие и трогательные в своих платьицах.

Автобус останавливается, дальше надо идти пешком. Но склон пологий, день опять выдался чудесный, и идти на вершину горы легко.

На вершине Секирной стоит Поклонный Крест, метров восьми, вы-крашенный в красный цвет, с византийским животворящим овалом в навершии, под голубцом. Влево от Креста погост, вправо белеет каменная церковь. Купол церкви венчает стеклянный колпак маяка, над ним блестит крест.

Это Вознесенский скит.

… А вот и сами «перевоспитуемые». Немногие из них вернулись с Соловков живыми.

У самого края горы площадка, откуда открывается незабываемый вид — зеленое покрывало тайги, за которым в дальней дали начинается голубизна моря. И небо сегодня голубое, чистое, тихое.

Там, вдали, посреди зеленого моря, белеет церковь. Около нее видно пристроенное здание с красноватой крышей. Это Савватьевский скит, где поселился и одно время жил святой угодник Божий. Узнаю, что и сейчас там жительствует
всего один монах.

Вот и знаменитая лестница с деревянными ступеньками, которых раньше было вроде бы 365, по числу дней в году. Есть такое предание: поднимешься на одну ступеньку — долой грехи, совершенные тобой за день. Окажешься на вершине Секирной — снимутся с тебя грехи, как после исповеди.

Но это предание, а вот страшная правда. Заключенных, присланных на Секирную за какую-либо провинность, ибо здесь стояли штрафные бараки, связывали по рукам и ногам и сбрасывали вниз. У подножья горы вместо человека было уже кровавое месиво. Сбрасывали «доходяг», которых охранникам не хотелось хоронить, не выполнивших приказ или просто чем-то не понравившихся охране заключенных. Произвол утвердился здесь и повсюду на Соловках полный, абсолютный, хотя время от времени начальство вроде бы спохватывалось и принимало карательные меры к самим исполнителям казней.

Пролетарский писатель Максим Горький и идеолог ГУЛАГа Генрих Ягода знакомятся с тем, как идет «перевоспитание» осужденных. 1935 г.

Вот пример указаний по СЛОНу (Соловецкий лагерь особого назначения), который потом превратился в СТОН (Соловецкая тюрьма особого назначения).

Или вовсе не понимали партийные власти, так любившие все русские слова перековеркивать, превращать в чудовищные словосокращения, имевшие зловещий смысл, или им нравились эти аббревиатуры, но только стон стал слышен по всему миру, и задолго до «Архипелага ГУЛАГа» Солженицына.

Но об этом чуть позже.

Вот на какие «недостатки» указал заместитель председателя ОГПУ Генрих Григорьевич Ягода (Енох Гершенович Иегуда), непосредственно отвечающий за «организацию» лагерей заключения:

«Совершенно очевидно, что политика советской власти и строительство новых тюрем несовместимы. На новые тюрьмы никто денег не даст. Другое дело постройка больших лагерей с рационально поставленным использованием труда в них».

И тут же добавил:

«Опыт Соловков показывает, как много можно сделать в этом направлении (дороги, осушение болот, добыча рыбы заключенными, устройство питомников) ».

Поясним, что ОГПУ — это объединенное государственное политическое управление при совете народных комиссаров, главный карательный орган советской власти, наследник ЧКа.

Ягода — один из главных устроителей всех советских, и соловецких в том числе, концлагерей. Ведь Соловки были началом всего ГУЛАГа (государственное управление лагерей), испытательным полигоном, отработкой правил содержания в заключении «буржуазии» — духовенства, всей, в том числе и творческой интеллигенции, и в последнюю очередь — уголовников, «шпаны» — малолетних преступников. Ягода официально носил титул «первого инициатора, организатора и идейного руководителя социалистической индустрии тайги и Севера». В честь заслуг Ягоды по организации лагерных строек был даже воздвигнут специальный памятник на последнем шлюзе Беломоро-Балтийского канала. Этот памятник был сделан в виде тридцатиметровой пятиконечной звезды, внутри которой находился гигантский бронзовый бюст Ягоды.

В годы «чистки рядов» Ягоду «вычистили», как и многих других палачей русского народа.

Это я пишу потому, что о зверствах карателей у нас достаточно много говорят, пишут, включили даже в школьные программы «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. А вот о том, кто были его идейными вдохновителями и главными исполнителями, говорится как-то вскользь или вообще замалчивается.

Ведь не один же Иосиф Виссарионович боролся с «врагами народа», с духовенством, с гениями русской науки и искусства, была же и у него «команда», куда входили «продолжатели дела великого Ленина».

Вот вглядываюсь в прелюбопытную фотографию: на строительстве Беломоро-Балтийского канала, где, как известно, рабски трудился «социально-вредный элемент». Рядом с Ягодой (Иегудой) стоит в белой гимнастерке, с уже явно выпирающим брюшком, тоже начальствующий, из «инспектирующих». Знакомое лицо вроде бы…

Ба! Да это же наш дорогой Никита Сергеевич Хрущев! Тот самый, что был «разоблачителем» культа личности Сталина, творец «оттепели», человек, который обещал нам, что мы будем жить при коммунизме. Он же обещал, что покажет по телевизору «последнего попа».

А вот вместе с Иегудой-Ягодой в широкополой шляпе стоит слишком узнаваемый человек с мировой известностью — Максим Горький, он же Алексей Пешков. О нем упомянул неслучайно, ибо на Секирной горе произошел поразительный эпизод, когда Горького послали на Соловки, чтобы он доложил самому Сталину каково истинное положение заключенных. Ибо и до «верховного» дошли сведения об издевательствах, пытках, неслыханных мучениях заключенных, которых «перековывают ударным трудом».

К приезду комиссии, в которую входил и Горький, в «штрафнике» Секирной «доходяг» увезли подальше в лес. Оставшихся одели в чистые робы, полы выскоблили, поставили столы и скамейки, усадили за них заключенных и всем выдали газеты. Такой вот организовали читальный зал. Один из заключенных догадался держать в руках газету перевернутой. Горький подошел к нему и газету перевернул, тем самым дав понять, что инсценировку, организованную начальством, он понял.

Понял, но написал-то совсем другое! В свое время я читал его очерк о строительстве Беломоро-Балтийского канала. Там написана победная реляция! Все наврал «великий пролетарский писатель». Испугался потерять и особняк в Москве, и безбедную жизнь в почете и славе. А ведь мог опять уехать на Капри или выбрать другое место под южным солнцем — средства для этого у него были.

А надо бы написать вот о чем.

В лагере существовала практика наказания тяжким и безсмысленным трудом. За мелкие провинности, а порой и просто для развлечения «надзора» арестантов заставляли пригоршнями переносить воду из одной проруби в другую. «Черпать досуха!» — командовал при этом конвой.

Заставляли перекатывать с места на место многотонные валуны.

Зимой на морском берегу полураздетыми громко и до изнеможения «считать чаек» — до 2000 раз!

Заставляли выполнять другие не менее «полезные» трудовые задания, о которых Горький написал, что они переделывают человека.

На деле «перековывали» так: провинившихся зимой обливали на улице холодной водой, ставили голыми в «стойку» на снег. Опускали в прорубь или в одном белье помещали в карцер — неотапливаемый «каменный мешок» или щелястый дощатый сарай.

Летом раздетых узников привязывали на ночь к дереву — ставили «на комара», что в условиях Приполярья означает медленное умерщвление.

Карой за более серьезные проступки — нарушения лагерного режима, членовредительство — «саморубство», «самообморожение», попытку побега — было помещение во внутрилагерную тюрьму — «штрафизолятор». Мужская тюрьма находилась на Секирной горе, женская — на Большом Заяцком острове.

Режим «Секирки» был таков, что дольше 2-3 месяцев в ней не выдерживал никто.

Безсудные расправы с заключенными в СЛОНе практиковались всегда. Чаще всего казни производились в небольшом полуподвальном помещении под «кремлевской» колокольней. Кроме того, принимая очередной «этап», начальник УСЛОНа Ногтев имел обыкновение прямо на пристани для острастки вновь прибывших собственноручно расстреливать одного-двух из них.

Я цитирую эти свидетельства или бежавших, или выживших заключенных из «образованных», которых начальство ставило на работу, при которой можно было все-таки выжить. Цитирую не к тому, чтобы «уличить» писателей, великих тем более — ибо немало среди них тех, кто претерпел до конца, все муки преодолел.

Среди этих имен назову писателей, прошедших ад Соловков, — Бориса Ширяева с его пронзительными рассказами в «Неугасимой лампаде», Олега Волкова, тоже замечательного писателя и уникальной личности, Дмитрия Лихачева, крупного ученого, знатока древнерусской литературы.

Из духовенства, которое выдержало муки и прошло все испытания, были митрополиты, епископы, архимандриты и простые сельские
священники, не отрекшиеся от Христа даже при самых страшных истязаниях и унижениях.

Это ныне прославленный во святых сонм Новомучеников и Исповедников Российских, взошедших на Небесный Свод.

Среди них выдающийся духовный богослов и публицист архиепископ Иларион Троицкий, память которого так чтится всей Русской Православной Церковью, а Сретенским монастырем в Москве, где он был настоятелем, особенно.

Это и протоиерей Павел Флоренский, замечательный духовный писатель, крупнейший знаток древностей церковных, благодаря подвигу которого они сохранились. Он и богослов, публицист, и выдающийся ученый. Даже в лагерях, где бы он ни находился, он что-то изобретал, делал научные открытия. На Соловках, например, он показал, как из водорослей Белого моря можно получать йод — ведь многие заключенные умирали от цинги. Только на Соловках отец Павел сделал десять научных открытий, которые запатентованы.

А те безымянные монахи, священники, которые и на Соловках нашли такой уголок (сейчас там Ботанический сад), где научились выращивать даже арбузы! И персики, которыми угощали особо знатных гостей.

Но это было до «власти соловецкой», власти безбожной, которая все на заповедной святой земле лишь уничтожала. Каналы, прорытые многолетним трудом монахов, приходили в запустение, мельницы прекращали работу, рыбные запруды заиливались, а новые производства, не успев открыться, быстро приходили в негодность.

Потому что труд стал подневольным, рабским. А новые хозяева не умели ничего, только пили да развлекались, унижая и убивая заключенных.

Но до поры, пока их самих, как начальников, вроде Ягоды, Ежова и рангом ниже — Бокия, Фельдмана и прочих, самих не уничтожали выстрелом в затылок в застенках, или в местах, специально для казни отведенных.

Скит на Секирной называется Вознесенским, по имени церкви, здесь расположенной с давних времен.

Как хорошо, что он так назван! Ибо у Бога нет мертвых, но все живые.

Помолился, подошел к стене, где стоял столик, а на нем лежали бумажки для записочек о здравии и упокоении ближних и дальних. Написал, поднял взгляд от стола на стену, и чуть не вскрикнул от неожиданности: на меня пристально смотрел мой Небесный покровитель Святой Алексий Божий Человек.

Дома у меня икон с изображением этого святого несколько, в разных городах и странах приобретенных. И еще видел я Человека Божьего разным, в том числе и в Риме, на Авентинском холме, в храме, где под престолом хранятся его мощи, где по преданию он жил под лестницей в доме своих родителей, которые не ведали, что этот нищий и есть их родной сын.

Но такого изображения, как здесь, я не видел никогда!

На меня смотрел крепкий, даже кряжистый человек в длинной, до пят, серой рубахе, похожей на арестантскую робу. Лицо широкое, ширококостное. Взгляд твердый, суровый. То есть был изображен не смиренный, сложивший руки на груди, каким обычно изображают Алексия Человека Божьего, а воин Христов, сильный и мужественный, ничего не боящийся, все претерпевший, все испытавший.

Как и те узники, связанные и сброшенные с Секирной, но ни на секунду не помыслившие о том, чтобы поддаться греху иудиному.

И мне внезапно вспомнились слова из огласительного Слова Пасхального Святителя Иоанна Златоуста:

«Смерть! где твое жало?! Ад! где твоя победа?!

Воскрес Христос, и ты низвержен! Воскрес Христос, и пали демоны! Воскрес Христос, и радуются ангелы! Воскрес Христос, и торжествует жизнь!»

Соль земли

Спускаюсь с Секирной не по крутой лестнице, по которой пошли паломники, а по той же тропе, что вела сюда. Необходимо побыть одному, успокоиться. Иду, глядя себе под ноги. Поднимаю обычный соловецкий камешек. Пусть он всегда лежит на моем рабочем столе рядом с дивеевским камнем и еще одним камешком, который я давно привез из Екатеринбурга, с того места, где стоял дом инженера Ипатьева, в котором зверски убили Царскую семью.

Эти камни — постоянное напоминание для меня о том, что было с моей страной и что должно всегда хранить сердце.

Пушка, из которой соловецкие монахи отвечали непрошеным гостям.

Иду, и отчетливо понимаю, что я на святой земле. Пусть так называют лишь землю Палестинскую, что хранит следы Спасителя, но и наши Соловки тоже можно назвать святыми. Ибо здесь, как нигде, соединились святость молитвенного подвига, радость, которую дает умная молитва, ведущая к цветению души и обители Господней, со страданием, масштабы и ужасы которой и представить-то себе трудно.

Я не буду рассказывать о других соловецких скитах, где не менее жестоко подвергались истязаниям, мучениям, издевательствам заключенные. Про Свято-Распятский Голгофский скит на острове Анзер, где выросла береза в форме креста, про скит святого Андрея Первозванного на Заяцком острове, где мучители организовали штрафное отделение для женщин, можно много рассказывать.

Но мне не хочется нагнетать ужасы пережитого нашим народом — о них достаточно много говорится.

Когда мне не спалось, и я подходил к окну и смотрел на звездное небо, и ощущал морской ветер на своем
лице, конечно, думалось о великих страданиях нашего народа.

Но ведь у нас все большое, великое. И просторы, и леса, и реки. И газа с нефтью у нас больше всех, чем мы стали в последнее время особенно хвастаться, будто в этом есть какая-то наша заслуга. А вот о чем мы стали забывать или стыдливо умалчивать, так это о том, что душа русская вмещает всё — и эти просторы, и страдания, и радость.

По всей нашей России возрождаются монастыри. И нет чтобы радоваться этому, видеть, как из мерзости запустения, а то и прямо из пепла поднимаются, как белые лебеди, как воины, что испили воды живой и воскресли, наши монастыри, наша гордость и слава. Так нет — то и дело слышишь: «Зачем это? Для чего? Будто у нас других забот нет! Да и монахов-то, посмотрите, у них совсем мало».

Да, монахов действительно мало. А вы не подумали о том, что на Соловки сначала добрался всего один монах? Потом второй, потом третий…
А при игумене Филиппе (Колычеве) их было уже больше тысячи.

Ну, скажете вы, времена-то другие, как любит приговаривать телеведущий Познер, с его такой иронической улыбкой длинного тонкого рта.

Ну что ж, согласимся, что времена другие.

Но молитвенный подвиг остался все тем же.

Как и тысячу лет назад, монахи ищут и находят уединение для молитвы. Ибо монах — от существительного монос. И в понятии Соловки
мерцает смыслом solo (один), что соотносится с греческим mono — monahos — одинокий. Возможно, Господь предназначил острова для того, чтобы они стали святым центром России и, может, всего мира.

Еще напомню, что инок — значит иной, не такой, как мы.

Именно о таких иных Спаситель сказал:

«Вы — соль земли».

Именно соль, потому что как соль бережет от порчи всякую пищу, так и те, кто умеет творить умную молитву, спасают всех нас, наши души от гниения.

Монахи всегда первыми чувствовали приближение беды. Они были и остаются часовыми на форпостах, защищающих Родину.

Но надо еще помнить, что сказал Христос, говоря народу далее:

«Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к нему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям».

(Цитирую здесь и далее Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 13-16).

Вот почему безбожная власть всячески стремилась к тому, чтобы выкорчевать, уничтожить монастырскую жизнь. И именно поэтому в монастырях устраивали тюрьмы, психбольницы, детские дома, а то какие-нибудь склады — для химикатов, например. Чтобы сами стены монастырские пропитать отравой.

Но с какой бы жестокостью ни лютовали устроители «коммунистического завтра», не ведали безбожники, что «не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме».

И потому монастыри — не только соль, но и «свет мира».

И эту великую проповедь Спаситель заканчивает, обращаясь к решившим идти по пути, который Он указал:

«Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного».

Я уже говорил, что корневое слово соль неслучайно заложено в наименовании этих островов посреди моря Белого, моря Студеного.

* * *

Вот тот же теплоход отходит от причала, и монастырские стены начинают отдаляться.

Опять день теплый, солнечный, и вода серебрится за кормой, расходясь от нее клином с белой окантовкой. На корме почти вся наша группа, взгляды устремлены на монастырь.

Писатель Алексей Солоницын на теплоходе, плывущем по Белому морю на Соловки.

Начинают кружить над верхней палубой чайки, и ребятишки кидают им кусочки хлеба. Чайки ловко их подхватывают. Некоторые из ребят кусочки хлеба держат на вытянутой руке. Чайки, осмелев, к радости молодежи хватают хлеб прямо из рук.

Радостно, солнечно, весело.

Солнце постепенно клонится к горизонту, палуба пустеет.

Монастырские стены видны еще хорошо. Купола храмов окрашены в розовый закатный цвет. Облака на светло-голубом небе выстроились в гряду, похожую на стадо барашков. Они будто пасутся на небесном лугу.

Но вот подул ветерок, и барашки исчезли, превратившись в легко-крылую летучую гряду. Море приняло гладкий, латунный отсвет, будто небо его отполировало.

И мне представилось, будто не облака плывут на небе, а светятся и купола белых церквей, и лики всех твоих святых, твоих праведников, исповедников, преподобномучеников и новомучеников, Соловки, которым несть числа.

Среди них и такой знакомый, такой родной лик Митрополита Мануила, учителя и духовного наставника нашего Владыки Иоанна, вошедшего в историю как Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский — у них, учителя и ученика, и поныне в Самаре так много духовных чад.

И все они, митрополиты и архиепископы, архимандриты и простые сельские священники, безымянные чада Православной Русской Церкви — непокоренные граждане вечности.

И зазвучал во мне голос иеромонаха Романа (Матюшина):

Белые церкви плывут в безконечности,
О, кладенцы неземной чистоты,
Непокоренные граждане вечности
Белые церкви, святые кресты…

Мне хочется, чтобы монастырь подольше оставался виден.

Но вот вижу лишь его светлый контур на горизонте.

До свиданья, Соловки. Как знать, может быть, еще раз выпадет счастье встретиться с тобой. Я прикоснулся не ко всем твоим святыням, узнал лишь то, что позволило мне хотя бы немного приоткрыть твою вековечную тайну, попробовать разгадать ее.

Может быть, думая о тебе, я пойму, почему твои монахи не приняли Никоновские реформы, восемь лет не сдавались, пока предатель не показал тайный ход, и царские стрельцы смогли прорваться в монастырь. Вы предпочли смертную казнь, но так и не согласились с вашим же соловецким монахом Никоном, который стал Патриархом и решил перестроить церковную жизнь.

Может быть, смогу представить воочию, и тогда напишу, как вершили свой подвиг русские архиереи, архимандриты и самые простые Православные, став узниками СЛОНа и СТОНа. Открою еще один уголок твоей тайны, Соловки.

А сейчас помолюсь, глядя, как ты исчезаешь вдали.

Помолюсь молитвой святого
праведного Иоанна Кронштадтского. Я помню ее наизусть не всю, но главное все же помню:

«Отче наш, иже на Небеси!
Да святится имя Твое в России!
Да приидет царствие Твое в России! Да будет воля Твоя в России! Ты насади в ней веру истинную и живо-творную! Ей, Господи, возстани на помощь нашу, в настоящия бо дни безверия едина есть отрада у истинного христианина и сына Церкве — неизменный, бодрый, всеблагий, премудрый и всесильный Промысел Божий».

И от себя позволю добавить:

Отче наш, пусть будет воля Твоя, как в непокоренном оплоте России — монастыре Соловецком.

Ты помоги вере Православной быть неприступной, как стены монастыря Соловецкого, чтобы ни один тайный и явный предатель не посягнул на проникновение в Твою обитель.

А если и посягнет, то повесится, как Иуда, падет от пули своих же предателей.

Пусть горит Неопалимая Купина силы Твоей и славы, горит и не сгорает, и светит всему миру,

Ныне и присно, и во веки веков.

Алексей Солоницын,

Самара — Санкт-Петербург — Беломорск — Соловецкие острова — Самара.
10 — 18 августа 2013 г.