‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Мамины дороги

Жительница Оренбурга и сестра известного в Оренбуржье священника Евгения Иноземцева († 2001 г.) Надежда Александровна Мячина, поделившаяся воспоминаниями о приснопамятном Митрополите Мануиле (Лемешевском), рассказала и несколько поучительных историй из жизни своей семьи…


Жительница Оренбурга и сестра известного в Оренбуржье священника Евгения Иноземцева ( 2001 г.) Надежда Александровна Мячина, поделившаяся воспоминаниями о приснопамятном Митрополите Мануиле (Лемешевском), рассказала и несколько поучительных историй из жизни своей семьи…

Благословение Иоанна Кронштадтского

— У моей мамы, Ульяны Антоновны Сарлай, жизнь сложилась так непросто… Но все в ней было освещено верой в Бога, и даже в самые трудные, горькие дни и годы вера помогала выжить, не потерять себя. Мама была родом из Белоруссии, они жили в 30 километрах от Гродно, в селении Скидель. Семья благочестивая; мамина мать, моя бабушка, была духовной дочерью отца Иоанна Кронштадтского. Муж ее умер, когда младшенькой, моей маме, было три года. Антонина, самая старшая, вышла замуж, а жили рядом. Бабушка, бывало, оставит свою кучу-малу детей Антонине и сама едет к Батюшке. Приедет и живет в Кронштадте, трудится, молится. А когда Батюшка благословит, возвращается домой. Оттуда приедет — мама говорила: «Ну такой от нее аромат, никогда такого ни от каких духов не чувствовала». В последний приезд она только три дня побыла, а уж Батюшка ей говорит:
— Анастасия, собирайся домой!
— Батюшка, благословите еще здесь пожить!
— Нет, домой, домой! Тебе жить осталось три дня… Готовься.
Вынес ей иконок на благословение всем детям. Анастасия была крепко верующей, говорит:
— Ну как Господь мне пошлет!
Домой приехала, всех детей созвала. Антонина пришла со своими обоими детками. Всем досталось благословение от Батюшки Иоанна: кому икона Николая Угодника кому другая иконочка — Казанская, Иверская. А для моей мамы отец Иоанн передал иконку «Помощница в родах», подписал на обратной стороне: «Сарлай Ульяне». А ей стыдно, что такая иконка ей, девчонке, досталась. И станут ее спрашивать:
— Уля, какую иконку тебе батюшка Иоанн благословил?
Она:
— Божией Матери!
— А какая: Казанская, Владимирская, может Феодоровская?
— А я не знаю!
Но с иконкой благословленной нигде не расставалась, и спать ложилась — под подушку ее клала.
А через три дня, как и предсказал отец Иоанн, бабушка умерла. Маме моей было только семь лет. Так они при старшей сестре Антонине и росли. Мама говорила: мы росли в семейном тепле и уюте, в ласке, нас жалели и любили, учили доброму.

Дорога на восток

И вот Первая мировая война началась, тут уж всех — хочешь не хочешь — эвакуировали. Они, спасаясь, поехали в глубь страны.
По дороге на вокзал увидели страшную картину: беженцы угодили под бомбежку, от брички ничего не осталось, вся семья погибла, и только одна двенадцатилетняя девочка Маша чудом уцелела. Эта Маша уцепилась за Ульяну, которая была на два года постарше ее, и ни на шаг от нее не отходила, так и держалась за ее руку. Мамина старшая сестра, Юлия, говорит маме: «Уж ты ее не бросай!».
А по пути в каждом городе от состава отцепляли по вагону. Мамина семья оказалась в разных вагонах. Садились-то как попало, куда смогли влезть, и мои тетя Христина Антоновна Курганова и дядя, иерей Евстафий Сарлай, попали в один вагон, который отцепили в Бузулуке. Там он сразу стал служить в церкви.
Вагон, где ехала мама, отцепили в Оренбурге, а эшелон продолжил свой путь дальше, на восток.

Дом у Казанского собора

Вышли на перрон, а тут столько беженцев собралось! Но их уже встречали. Богатые, зажиточные люди, купцы пришли посмотреть, кого можно пригласить к себе на работу. Это было спасение!
Татарин-хлебопек привез целый воз хлеба и раздал всем беженцам — маленьким, большим — по буханке. Все так обрадовались! А тут приехала купчиха Лебедева. Мамина старшая сестра Юлия (она мне потом крестной стала) высокая, красивая, и Лебедевой она приглянулась.
— Пойдешь ко мне в горничные?
— Да как же я сестренку брошу?..
А мама ей говорит:
— Ладно, Юля, иди — хоть ты устроишься! Бог даст, и мы не пропадем.
Купчиха с Юлией ушли, а мама с Машей сидят, не знают, чего ждать. И тут пришла Мария Петровна (я ее фамилию не помню) — она была знаменитая в Оренбурге портниха. Все богатые люди у нее одевались. Пришла она, посмотрела на маму и позвала к себе. Будешь, мол, у меня жить, комнатку я дам, и работать подмастерьем. Помочь примерку сделать, подрезать нитки, полы гусиным крылышком подмести. Дом в порядке содержать. Мама ей и говорит: «Я одна пойти не могу, только с Машенькой! Ей идти некуда, без меня она пропадет». Мария Петровна обеих и взяла: «Ну и славно, вам вдвоем будет лучше!».
Пришли. Дом стоял недалеко от того места, где сейчас Дом советов. И прямо напротив высился Казанский собор — красоты неописуемой… Помню с детства, как мама показывала: «Вот в этом месте я выросла…»

Два наряда к празднику

Стали они жить у Марии Петровны. Она им дала комнатку, две кроватки, столик. Одно только томило: как в колокол ударят к Всенощной, у мамы кровью сердце обливается. Мама с малых лет привыкла каждый праздник, в субботу-воскресенье в церковь ходить. Все бросали — никаких дел! — и шли. А теперь мамы нет, старших никого нет, две сиротки в чужих людях. Охота пойти в церковь, но ведь своевольничать нельзя. Правда, Мария Петровна, как только пять часов вечера под праздник, прекращала работу, чтобы в праздники не шили. Все хорошо, ничем не обижены. И общаться с заказчиками было интересно: такие культурные, обходительные люди, не заносились своим богатством, а наоборот — знали, что у Марии Петровны сиротки, так непременно им гостинчика принесут. «А мы уж стараемся, — говорила мама, — все вымываем, убираем, все делаем…»

И вот под летнюю Казанскую все убрали, чистенько. Работа закончена: праздник. Мама и говорит:
— Маша, пойдем в церковь, там престольный праздник!
— А как мы пойдем — нас же не отпустили!
— А вдруг и не пустят?
Уйти без разрешения, куда вздумается, было нельзя. Только с дозволения хозяйки. Но мама побоялась отпрашиваться: как еще воспримет это Мария Петровна — что мы, сами ничего из себя не представляем, а вроде как беремся учить хозяйку, как с нами поступать? Она же и так знала, что девочки верующие, молятся дома, сама же расспрашивала, из какой семьи. Если бы посчитала нужным, сама бы отпустила.
Ну вот и надумали пойти на службу, не спросясь. Все прибрали, приготовили взять с собой фонарь и спички и пошли. Зашли в церковь, и как запел хор, мама упала и залилась слезами. Так рыдала, так рыдала! И Маша рядом с ней плачет неутешно. Всю службу так и проплакали, не поднимаясь с пола. Такой ком был в груди, казалось: растворился бы подо мной пол, и я бы туда ушла!.. Так трудно и горько было маме на чужой стороне.
Плачут, стоя на коленях, а тут к ним подходят: «Ну-ка, поднимайтесь, храм закрывается, все давно ушли!» Мама приподнялась: «Как уходить? А помазаться?» — «Спохватились! Где ж вы были, когда всех помазывали!..» Мама просит: «Ну хоть разрешите, мы к иконе приложимся!» — «Идите, приложитесь!»
Подошли к Казанской иконе, приложились со слезами к Царице Небесной. А тут подходит монашка, что ли, и говорит: «Давайте я вас помажу!» Взяла свечку и маслицем из лампады помазала девочек. И так им стало хорошо, так отрадно!..
Вышли из церкви, а на улице уже темно. Батюшки мои, как же мы будем!.. С фонарем дошли до дома, а двери уже заперты. У них в определенный час привратник во дворе подметал и все закрывал наглухо. Один тяжелый крюк набрасывал изнутри на одну дверь, другой за другую, наискосок. Не войдешь! У мамы сердце разболелось: как же на улице ночевать! Ну да что делать. Храбрится перед Машей: «Ничего, мы с тобой на крыльце прикорнем!» А крыльцо — не крыльцо, а лестница — большое, высокое, четыре площадки. Наверху мастерская, а внизу кладовая. Там были и склады с материалами (да все такие ткани богатые, дорогие!). «Вот, — говорит мама, — здесь где-нибудь приляжем, а привратник в четыре часа откроет, и мы пробежим домой». А у самой душа болит: выгонят их за своеволие… И куда идти?..
Только прилегли в уголочке, слышат — щелк! — с одной двери крюк откинули. «Ты слышала?..» — «Слышала…» — «Не бойся: мы сейчас жуликов поймаем, и нам за это все простят!». Лежат, ждут, что сейчас выйдут с узлами, тут-то они и схватят воров, крик поднимут. Но никого нет. Дверь тихонько открылась, но никто не вышел. Сердце обмирает от страха, а девочки ползком подползли… Никого нет! Перекрестились (будь что будет: ударят по голове — значит, помирать придется!) да и вошли в дверь. Зажгли фонарь, двери за собой закрыли, прошли через дом и во двор, где их флигель стоял. Все с молитвой обошли: никого! И все шкафы просмотрели — ничего не тронуто.
Зашли в свою комнатку и опять давай рыдать: «Ну кто мог нам открыть? Только Сама Матерь Божия!..» До утра глаз не могли сомкнуть. А раненько, как всегда, встали, помолились. Как вдруг приходит к ним сама хозяйка, Мария Петровна. Приносит два платья — такие красивые, глаз не отвести! Нигде в доме и материала такого не было: платья просто царские… А хозяйка говорит:
— Вот вам, девочки, от меня подарок. Сегодня праздник, Казанская, — наряжайтесь и идите в церковь. С сегодняшнего дня вы всегда будете ходить в церковь. Я к вам присматривалась, вы очень добросовестно работаете. И я же вижу, вам очень хочется пойти в церковь. Ходите, молитесь.
Одно удивительно: когда и кто шил эти платья? Никто с девочек и мерку не снимал, и без единой примерки платья получились как влитые. Пришли они в новых нарядах в церковь, встали, а слезы так и льются рекой. Показать бы маме это платье, порадовать — да нет ее, родимой, и вся семья развеялась по чужим людям… Стоят обе в красивых нарядах, прижались одна к другой и плачут навзрыд.
С этого дня они как только все свои дела переделают, освободятся — шли в церковь. А хозяйка стала заботливо одевать и обувать их. Хорошая она была, добрая. Всем своим работницам-девушкам она приданое собирала и отдавала замуж. И ребятам, которые у нее работали, помогала устраивать семейную жизнь. Мама говорила, это был человек особой доброты и любви!

Долгожданная встреча

Мама очень грустила, что потеряла старшую сестру. Уехала с какой-то барыней, а с кем, где искать? И Юлия тоже переживала, где-то ее сестренка… А здесь в Оренбурге она познакомилась с приказчиком Мироном Ивановичем Пименовым, который потом стал ее мужем. Купец, у которого он служил, торговал тканями, и Мирон Иванович возил образцы лучших товаров — под заказ — к самым богатым людям Оренбурга. Закупала у него материалы и Мария Петровна. И вот однажды, уже сколько времени прошло, приходит Мирон Иванович и говорит:
— Знаешь, Юля, я сегодня был у портнихи Марии Петровны и видел девочку очень похожую на тебя. Не твоя ли сестра! И хозяйка называла ее Улей, а при ней еще и подружка Маша.
Юлия взволновалась, но поехать сейчас же, просто так… — это было не принято. Не в своей ведь воле жила, служила горничной. На ее счастье, Лебедева дала ей денег на новое платье: она очень любила свою горничную и хорошо одевала ее. Одобрила решение заказать платье у Марии Петровны.
И вот Юлия приехала к портнихе. А вместе с хозяйкой к ней вышли две ее юные работницы, Ульяна и Маша… По нынешним временам так бы и кинулись друг к дружке, а тогда и словом не перемолвились. Но теперь сестры знали, где искать друг друга.
Вскоре Юлия вышла замуж за Мирона Ивановича.

Сестра милосердия

Перед самым началом революции Мария Петровна откуда-то узнала, что лихие дела в стране творятся, и чтобы в этой круговерти девочки не погибли, устроила мою маму и Машу работать в сумасшедшем доме. У нее же обширные знакомства были, и она попросила главного врача, очень хорошую женщину, определить обеих сироток. Маме было уже семнадцать лет, а Маше только пятнадцать. Маму приняли сначала кастеляншей, потом главврач послала ее на медицинские курсы учиться. Встарь называли сестрами милосердия, а тут стали они медсестры. Мама быстро всему научилась. А после курсов ее направили в отделение, где содержались буйные. Мама напугалась: как с буйными работать? Но врач говорит:
— Ты не бойся, они такие же люди, их не раздражай, и ничего плохого они тебе не сделают. Зато в этом отделении не будет сокращения. Это вот я пока здесь, а ведь все сейчас в бездну летит, уберут меня, и некому будет за тебя заступиться.
И мама семнадцать лет там проработала. Всякое было. Буйные неожиданно нападают, а сильные они — невозможно. Ну мама тоже была крепкая, здоровая. И на работу она всегда шла с молитвой, просила Божией помощи.
В больнице маме и Маше дали две койки в комнате, там жили еще две девушки, медработники. Мама мне говорит, бывало:
— Надя, никогда никем не брезгуй! Хоть какая болезнь. Только всегда говори: «Господи, помоги этому человеку!» Потому что нынче он, а завтра ты можешь заболеть. Если Господь не попустит болезнь, ты ничем не заболеешь.
В их комнате одна девушка заболела туберкулезом, а потом еще и сыпным тифом, и все от нее отшатнулись. Маша тоже заболела, и ее переселили в другую комнатку — изолировали. Другие девочки сами ушли из их комнаты, чтобы не заразиться. А мама осталась. Кровать свою поближе к постели больной поставила: «Если больно крепко буду спать, ты меня рукой стукни, я и встану!» Уставала она на работе, так измучается, что ничего и не слышит, а только та слабенько заденет — сразу и вскочит… И когда больная умерла, маме было легко на душе, долг милосердия свой она выполнила, а другие девчонки уж так плакали, просили прощения у своей умершей подруги.
Маша тоже рано умерла. Мама ее похоронила.
…Страшное время было — гражданская война! В Оренбург то красные придут, то белые. Со всех сторон обстрел, а тут — медикаменты кончились. Склад был по другую сторону двора. И всякий раз мама бегала за ними. Перекрестится и бежит! Стрельба жуткая, пули вокруг так и свистят, и снаряды рвутся чуть не у самых ног. А ее не берут. Она с лекарствами прибежит в корпус, врачи дивятся:
— Тебя никакая пуля не берет!
А в этой психиатрической больнице работала и папина мама, моя бабушка. Она присмотрелась: девушка неиспорченная, чистая, к людям добрая, и ее все в больнице очень любили. И предлагает: хочешь, я тебя со своим сыном познакомлю? Саша у меня боевой, но хороший.
Мама отмахнулась: не надо мне никаких знакомств, что уж Сам Господь устроит. Но бабушка велела сыну прийти к ней на работу: есть, мол, такая хорошая девушка, такая хорошая!
…Вот так и познакомились мои родители.

Окончание следует.

На снимках: Надежда Александровна Мячина (фото автора); разрушенный в 30-е годы Казанский собор в Оренбурге.

Ольга Ларькина
18.01.2009
1036
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
23
3 комментария

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru