​Соловьиная молитва

Из цикла «Бремя крыла».

29 июля исполняется 70 лет замечательному самарскому и оренбургскому писателю (по месту рождения) Сергею Александровичу Жигалову. Мы давно сотрудничаем с этим настоящим, в высоком значении слова, Мастером художественного слова. И редакции очень отрадно, что Сергей Александрович тоже дарит нас своей дружбой и вниманием. В последние годы духовные поиски привели писателя Жигалова к духовной, к Православной тематике, и его очерки из цикла «Бремя крыла» и другие произведения запомнились и полюбились нашим читателям. Поздравляем писателя с круглой датой и желаем новых книг, новых трудов на ниве Православного слова.

Редакция.

Ох, и холодная весна! Не упомню такой. Май, а утренними зорями трава вся в инее. Березы во дворе поспешили — раскрыли зеленые ладошки, липа же напружилась тугими почками, терпит — ждет тепла. Из певчих и не очень певчих птиц только одну кукушку и слышно. На стужу жалуется ли, на бездомье?

Вечером после ужина привычно иду за околицу в степь. Через сухую старицу с крутыми склонами в даль речной излучины. Впереди белеет из травы автомобильная колея — две тропки. Как и по жизни. Хочешь по правой, хочешь по левой топай. Воля твоя, но и тебе же перед Богом и ответ держать за всё «левое».

…Небо высокое, чистое, в разбухших от ливней комьях звезд. У горизонта на запад сияет серебряная дужка с острыми кончиками. Мысленно прикладываю к кончикам реечку.
И тогда из реечки и серебряной дужки получается буква «Р» — растущий. Молодой месяц, только народился. Большая Медведица под самый небосвод взобралась, разглядывает новорожденного во все семь звезд-глаз.

«Ку-к-к-у, ка-к-ой?..» — на одной и той же унылой ноте вопрошает кукушка в ветлах. «Растущий, вот какой!» — отвечаю ей в темноту. И сразу примолкла таинственная, без определенного места жительства птаха. Неужто поняла? Нет, опять завела свое «ку-ку, ка-к-ой?..».

«Кы-кы-кы, к-ку-ку-шка, ра-ра… — ра-сту-щий!..» — раскатывается по речке бодрый лягушачий хор. «Дзы-з-з-наю, дз-з-з-наю…» — брунжит над ухом комар…

Пала роса. От блеска мокрой травы степь сделалась светлее. Жутковатая темень уползла под речную кручу. Тянется оттуда пережитыми в детстве страхами-щупальцами. На душе вдруг делается зябко и весело. Уж позабыл, когда вот так молодо, взахлеб дышалось. Белесые кусты черемухи и упавшая в речную заводь серебряная дужка месяца легко помещаются в груди. И полнится душа благодарностью.

«Господи, даждь ми слезы, и память смертную, и умиление…» — срывается с губ серебряное пламя двадцати четырех златоустовских молитв. Щекочет щеку теплая слезинка. Хорошо-то как, Господи!

Подхожу к излучине. «Под коленями», так прозывался в пору моего детства, речной перекат — воробью по колено. Бабушка моя родная Хрестинья в голодный двадцать первый год такими вот весенними ночами переходила тут вброд на хутор. Зерно на току сторожил ее муж, мой неродной дед Алексей. Трусоват был покойный. Станет бабушка просить привезти голодным ребятишкам «пашанички», он в крик: «А кому к стенке становиться?!» Тогда и в самом деле строго было. Он караулил, она у него «воровала». Спасала от голода детей (маму мою, тетку Тоню и младшенького, дядю Колю)… «Подойду к берегу, а там плещется в темноте, — зимой на печке рассказывала бабушка. — Русалки, думаю, играют, защелокчут до смерти… А деваться некуда, ребятишки голодные. Перекрещусь и лезу в речку… А эт, видно, сазаны бились — икру метали…»

…Мальчишками мы тут на перекате ловили удочками пескарей, доставали по норам раков, жарили на костре… Берег был песчаный. Росли серые лопухи. А теперь заросли кленов везде, ветлы. Бобры откуда-то пришли, деревья валят…

Гляжу на темную быстрину. Сколь воды, сколько жизней утекло? Кто-то умный изрек, что времена не выбирают, в них живут и умирают. От деда вот осталось название хутора по его прозвищу — Курай. За доброту его. В те голодные годы многие односельчане тайком, как и бабушка, кормились с хутора. Дед знал всех наперечет, но «никого не посадил». От него «Курай» остался, а от других? Все суета сует и ловля ветра. Ни следочка, ни зарубки. Хотя вру. От умерших с голоду односельчан, — когда всех воробьев и кошек поели, — по сей день пугает на кладбище просевшая в глубь земли травяная чаша — братская могила без надгробья и креста…

Такой вот целебный плевок памяти на бельма души моей. Нет, не погружает ее в уныние, не овевает страхом смерти. А дарует невыразимое словами прозрение в мокрой темноте весенней ночи. Вот вспугнуто плеснулась вода в кустах. Слышен удаляющийся посвист крыльев… Тем самым, обостренным внутренним зрением вижу крякового селезня в зеленой свадебной шапочке, осыпавшуюся с пера капель и даже крохотные волны от их падения. Я его спугнул, а он мои мысли.

Шлепаю по щеке на игольчатый укол, спохватываюсь: «Эх ты. За крохотную капельку крови... Невиновного. Может, того самого, что брунжал над ухом… Живой. Носик, лапки, крылышки… Дикарь ты, убивец!..» И улыбаюсь себе. Вот так, от жалости до шалости. Какой-нибудь брахман ожег бы меня презрением. Не доросли… Ночь.

Бреду, вспоминаю, прислушиваюсь. В прошлые весны на том берегу в кустах все заливался соловей. А теперь тихо. Уж не в когти ястребу ли попал, бедолага? А то молодая соловьиха увела в другие кусты?.. Повернул назад в сторону дома. Метров сто прошел. Чу, в спину трель! Соцелел, живой! Обрадовался, как брату. Чего же долго молчал, стервец эдакий? Соперники уж неделю как заполаскивают, а этот воды в рот набрал. Не ангиной же болел?.. (Варенья малинового с чаем попил и выздоровел.) Теперь наверстывает — рассыпается трелями, да с коленцами, да с какими-то костяными выщелками, да трелями. Представил, как он, серенькой, грудкой вскидывается, как все певцы, воздуху побольше набрать старается, рассмеялся. Фонариком посветил в его сторону. Ноль вниманья, фунт презренья. Все равно заливается!.. Хорошо ему, а с ним и людям тоже.

«Господи, сподоби мя любити Тя от всея души моея и помышления, и творити во всем волю Твою…» — шепчу и чую, как соловьиные «псалмы» прирастают крылышками к моей вечерней молитве. Выходит, нас с соловьем двое. А ведь Он, Милостивец, как рек: где собрались двое или трое во Имя Мое, там и Я среди них…

Сергей Жигалов.

25 мая 2017 г.