И жизнь, как сцена, нам дана…

Заметки бывшей актрисы.

Об авторе. Маргарита Анатольевна Драгина родилась в 1964 году в г. Феодосия в Крыму. Окончила Днепропетровское театральное училище, затем ГИТИС. Работала в Херсонской филармонии, Криворожском театре драмы и музыкальной комедии, преподавала актерское мастерство в школе искусств в Феодосии. Окончила катехизаторские курсы при Самарской Духовной семинарии, преподавала в общеобразовательных школах Самары и в воскресной школе Крестовоздвиженского храма Основы Православной культуры. В настоящее время репетитор по риторике и сотрудница Самарской службы «Паломник».

Стою на кладбище у могилы маминой подруги. Смотрю, вспоминаю и не могу вспомнить ее счастливой.

Подружки приехали в Крым по комсомольской путевке. Сначала была стройка, потом две изголодавшиеся девчонки «ради хлеба куса» решили поступать в кулинарное училище. Закончили, тяжело и много работали, вышли замуж, родили по дочке. Но Надюха, как называла ее мама, долго замужем не пробыла. И больше так туда и не собралась. Воспитывала дочку одна, рвалась из последних сил, строила дом, трудилась, дома бывала редко и упустила дочь. А когда родилась внучка, всю свою любовь отдавала уже ей. Дочь сидела в тюрьме, вернулась наркоманкой, умерла от СПИДа.

Внучка пошла по стопам матери. Бабушку обижала, обзывала. И ничего хорошего наша Надюха не видела. Характер у нее был трудный, но со своими умела она быть веселой, могла посмеяться над ситуацией и над собой. Всегда находила острое слово, была готова пошутить и разрядить обстановку.

Но был и грех: любила брать и очень не любила давать. Копила деньги, вещи, но добро у нее не задерживалось. Сначала дочка, потом внучка пили, кололись и выносили из дома буквально всё. А она пекла пирожки и носила их по пляжам, месила горячий песок больными ногами. Вырученные рубли отнимала внучка.

Как-то положили Надежду в больницу, удалили желчный пузырь. Никто, кроме мамы, ее не навещал. Наступил день выписки, и мама поехала забирать подругу. Привезла покушать, сменное белье, деньги.

Надежда выглядела слабой и больной, вздыхала, постанывала, еле двигалась. С трудом поднималась, пока мама надевала на нее нижнее белье.

Вдруг дверь в палату открылась и вошла внучка тети Нади. Бабушка мгновенно на глазах окрепла, стала суетиться, предлагать еду, которую ей только что принесли:

— Кушай, Яночка, пока тепленькое!

Яночка развалилась на стуле, жуя жвачку и вытянув на весь проход ноги, которые Надя перешагивала, проявляя мастерство и сноровку.

— А вот у меня тут еще… — бабушка белкой нырнула под кровать, вытаскивая сумку, — яблочки! Может, хочешь?

Яночка не хотела диетической пюрешки и яблочек. Яночка хотела денег и выпить.

В последние годы Надя часто звонила, плакала и жаловалась, что в холодильнике шаром покати! Мама собирала сумки и ехала. Через неделю все повторялось. Внучка приводила компании, и все съедалось за несколько дней.

Да, конечно, можно себя уговорить, что подаешь милостыню, что правая рука не должна знать, что делает левая, что хоть крохи достаются больной подруге. Но когда знаешь, что кормишь молодых тунеядцев, пропадает всякая охота что-либо делать.

Не мне судить и давать советы, как правильно стоило бы поступать в подобных ситуациях. Но трудно, очень трудно зажмуриться, гнать от себя дурные мысли и упорно носить сумки больному, у которого всё отнимают.

Умирала Надежда тяжело. Уже не ходила, ноги отказали совсем. Внучка бросала ее одну голодную, холодную на несколько дней, выкручивала в комнате лампочки, забирала телефон и, конечно, пенсию.

Все, что мама привозила ей, опять тут же исчезало, как в бездонной яме. Бабушка Надя чахла, худела, ходила под себя, обслуживать себя не могла даже в малом. Родная сестра, которая жила на Украине, взять ее отказалась, сославшись на старость и нездоровье.

Когда Надежды не стало, через несколько месяцев нашли мертвой, буквально под забором, и внучку. Она тоже болела СПИДом.

Ухаживать за могилкой было некому. Близкой родни нет, дальняя живет далеко.

Мама уговорила нас поехать на кладбище, хотела прополоть траву, посмотреть, что нужно подправить в первую очередь.

Мы долго искали могилу, вокруг появились новые захоронения. Наконец нашли — и замерли.

Надин холмик был абсолютно и безнадежно голым. Как будто его насыпали только вчера, а не два года тому назад. Комья красной глины сиротливо отсвечивали в лучах солнца, крест чуть покосился, табличка выцвела. На соседних могилах за лето успела вырасти и пожелтеть трава, а здесь — ни былинки.

Пусто, безплодно, как и вся жизнь бедной Надежды, прошедшая без надежды на Бога.

***

Идем с папой из детского сада. Я уже умею читать. Не пропускаю ни одной вывески и демонстрирую свои таланты. «О-во-чи», «хли-иб», — читаю по слогам.

— Папа, почему мы говорим по-русски, а слова написаны по-украински?

— Потому что Крым подарили Украине.

— Зачем подарили?

— Это политика.

— Что такое политика?

— Это когда нравится или не нравится, а надо дружить и делать подарки.

— А они нам что?

— А они нам «овочи», «хлиб»…

Папа у меня — чудо!

***

Отец подарил мне на 12-летие собрание сочинений Александра Грина, зная мое увлечение книгами. К 17 годам я уже успела переболеть русской классической литературой, и мое представление о любви и отношениях между людьми сильно отличалось от реальности и базировалось исключительно на книжных примерах XIX века.

Поступив учиться, я просиживала в читальном зале часами. Нужно было сдавать зачеты по русской и зарубежной литературе, русскому и зарубежному театру.

Первым местом моей работы была филармония. Практически сразу пришлось уехать на полугодовые гастроли по Украине и Молдавии.

Во Львове нас поселили в старинную гостиницу на центральном проспекте. У меня был прекрасный номер с высокими потолками и чудесным видом из окон.

После концерта весь коллектив собрался у меня на ужин. А когда все разошлись и я убирала стол, выяснилось, что отходы выбросить некуда. Заглянув во все углы, я вышла в коридор и увидела у служебного помещения пожилую женщину.

Сейчас мне трудно это понять, но тогда я была твердо убеждена, что девушка, воспитанная на Тургеневе, Бунине и Грине, не должна произносить вслух слова «помойка» или «мусорное ведро» — это неэтично.

— Добрый вечер! Будьте добры, скажите, есть ли у вас резервуар для мусора?

Бабуля пожевала губами, видимо, переводя на украинский мудреное слово резервуар, подняла глаза к высоким потолкам и произнесла:

— Рэ-рэ-зэ-рвуа-ру нэмае. Е каструля!!!

Занавес.

***

Я уже служу в театре. Мы приехали на месячные гастроли в Прикарпатье, в Дрогобыч. Это небольшой город недалеко от Львова. Совсем рядом бальнеологический курорт Трускавец. При поселении можно выбирать между гостиницей и квартирами, которые арендует театр у местных жителей.

Мы с подружкой всегда выбираем квартиры. Нам не нравится гостиничный быт, шум и гам актерского братства. Нам по душе уютные и обжитые комнаты у хозяек. А кроме того, в квартирах есть кухни, и мы можем себе готовить, экономя на кафе.

В этот раз мы попали к замечательной хозяйке. Выяснилось, что она работала костюмером в местном театре, второй муж у нее актер, уехал на гастроли, а она в отпуске. Старший сын в армии, младший в пионерском лагере. Вот и решила эта женщина взять двух девушек на постой, пока жила одна.

Была она вдвое старше нас, но мы подружились. Она кормила нас борщами, старалась быть полезной, услужить и чем-то порадовать. Интересно, что говорила она только по-украински, да еще с западным акцентом. Мы же — только по-русски. Но как же хорошо мы понимали друг друга!

— Ой, дивчатки, як я кохала свого першого чоловика! — Мы вострили ушки и внимательно слушали про любовь. — Так кохала, так кохала, що колы вин вертався з роботы, я бигла до нього и мэни був приемэн даже його пит!

Я переглядываюсь с подругой. Я не верю своим ушам. Я думаю, что плохо понимаю язык и что-то прошло мимо меня. Как? Приятен его пот? Не может этого быть! В любви есть только алые паруса, высокие чувства, радуги, цветы и, в крайнем случае, горькие, но прозрачные слезы! Но нет, я не ослышалась. Речь идет именно о… нет, я не в силах это повторить!

— Почему же вы расстались? — спрашиваю я, изо всех сил стараясь понять что-то для меня запредельное.

— Вин мэни зминыв.

— Изменил?

— Так, так! А я все одно його кохаю! — она вытирала ладошками сыпавшиеся горохом горькие и прозрачные слезы.

Где ты теперь, замечательная украинская женщина, встретившаяся мне в самом начале моей самостоятельной жизни и преподавшая мне самый настоящий и жизненный урок любви?

***

В то лето в Дрогобыче мы узнали, что в Трускавце будет выездной спектакль «Мастер и Маргарита» симферопольского академического театра. В тот период в театрах его не ставили только ленивые режиссеры, и нам очень хотелось посмотреть на работу коллег.

Это теперь я точно знаю, что театральными средствами это произведение поставить нельзя. Его вообще не стоит ставить никакими средствами!

Но тогда я была молода, талантлива и стремилась учиться профессии при каждом удобном случае.

Мы поехали в Трускавец, предвкушая грандиозное событие и потрясение. И не ошиблись. Только потрясение было со знаком минус, начиная от декораций и заканчивая слабой игрой актеров. Но когда на сцену вышла актриса, изображавшая обнаженную бесовку Геллу, я чуть не заплакала от жалости к ней. Бедную девушку одели в кремовый обтягивающий комбинезон, имитирующий цвет кожи, на который был нашит треугольник из черного меха кролика.

Но даже если бы она была и вовсе без костюма, декорации написали бы гениальные художники, а режиссером был Мейерхольд, эффект был бы еще опаснее, потому что проникновение в сюжет произошло бы мгновенно и без настроек. Симпатии к нечистой силе в виде Коровьева, Азазелло, Воланда, той самой Геллы и как бы обаятельного Бегемота сыграли бы злую шутку, притупили чувство опасности и заставили бы позже лояльно относиться вообще ко всему демоническому.

О других говорить не могу, но лично бы я точно собезьянничала и переняла бы сколько-нибудь приемов актерского мастерства, погружаясь все глубже в профессию.

Как я и делала, когда к нам в театр приезжали актеры московских театров с концертами и бенефисами.

Я глубоко убеждена, что театр губителен для душ актеров. Устоять могут немногие, остальные падают. Это зависимая от режиссера профессия, выхолащивающая душу и разум. Это время, отнятое у своей безсмертной души. Это «медные трубы», которые губят хуже, чем какие-либо другие грехи. Это почти полная невозможность отказаться от привычной жизни и уйти не оборачиваясь.

Екатерина Васильева, Ирина Муравьева, Дмитрий Певцов, Николай Бурляев, Ольга Гобзева, Дмитрий Дюжев, Юлия Меньшова… Верующих актеров много, я перечислила, конечно, не всех. Мне кажется, что именно Юля Меньшова сказала самые верные слова о своих метаниях и терзаниях и о несовместимости веры и театра: «Последней каплей стало то, что в какой-то момент у меня наступило “раздвоение личности”. Очень часто прямо во время спектакля я вдруг думала — почему я стою сейчас на сцене и говорю совершенно чужие мне слова? Ведь я так не думаю и не чувствую, почему же я живу в этой реальности? Это было как сильная аллергическая реакция, отторжение почти на физиологическом уровне. Примерно так же я смотрела на партнеров по сцене. Он стоит перед зрителем и вдохновенно произносит какой-то текст, а я его разглядываю и думаю: вот взрослый сорокапятилетний мужик в идиотском наряде говорит какие-то странные слова, у него мизерная зарплата, а дома жена и двое детей. Он придет домой после спектакля и скажет: “Я так устал”. А что он делал? Что все мы делали? Колыхали воздух, делали вид, что что-то переживаем, хотя все это и не имеет никакого отношения к настоящей жизни… Но он будет жаловаться, что устал (да и я, наверное, буду чувствовать себя уставшей). А жена ему щей нальет, сядет рядом и скажет: “Бедненький, как же ты перенапрягся!”. И жизнь у него какая-то фиговая, и так унизительно, что денег мало, и все это как-то ужасно несправедливо. Весь этот крутой жизненный замес просто сводил меня с ума. Зачем все это?

Сегодня я очень хорошо знаю, что делаю, когда участвую в антрепризе. Я развлекаю. Приходят с работы уставшие, грустные люди, и я их веселю, потому что у меня есть силы и энергия. Пьесы, в которых я участвую, активно-комедийные, без лишней смысловой нагрузки. Это важная поправка в моей сегодняшней театральной жизни».

У кого-то найден компромисс, у кого-то нет. Помоги им, Господи!

Как-то ко мне обратилась мама моей ученицы по воскресной школе. Она просила поговорить с дочерью и повлиять на ее выбор. Девушка собиралась поступать в театральное училище. В школе психолог убедила ее в том, что у нее замечательные актерские способности. У девушки появилась мечта. Ни воскресная школа, ни мама, ни я ничего не могли поделать. Действие рождало противодействие, и мирское вот-вот могло одержать победу.

Слава Богу, что мама, сражаясь за душу дочери, приняла решение ехать за советом в Троице-Сергиеву Лавру. И только после этой поездки, после молитвы матери в монастыре к дочери пришло понимание и смирение.

***

Поздний вечер. Ленинградское метро. Возвращаюсь из гостей на предпоследнем поезде. Он почти пуст. В вагоне, в котором я еду, всего несколько человек.

Я совсем недавно приняла крещение, сначала окрестив новорожденного сына. Но я не живу Православной жизнью, ничего о ней не знаю и не стараюсь узнать.

На мне джинсы, кроссовки. И только длинные волосы говорят о том, что я женщина.

Сажусь на пустую скамью. На следующей станции входит подвыпивший мужчина, бухается рядом со мной, роняет голову на грудь и как будто засыпает.

Такое соседство мне совсем не нравится. Вокруг полно свободных мест, а этот странный тип сел вплотную ко мне. Некоторое время я терплю, потом пересаживаюсь на сиденье напротив. Сосед продолжает отдыхать.

Поезд замедляет ход. На остановке в вагон входит молодой парень и садится на то место, с которого я недавно ушла. На нем такие же голубые джинсы и белые кроссовки, как и у меня.

Вдруг выпивший сосед, не поднимая головы, вскидывает руку и точным движением кладет ее парню на внутреннюю часть бедра и тянет его ногу к себе. Молодой человек вскакивает, ошарашенно смотрит на спящего мужчину, понимает, что говорить что-либо безсмысленно, и садится чуть поодаль, отчаянно покраснев.

И в этот момент я понимаю, что если бы я была в юбке, нас бы не перепутали и вообще не было бы этой ужасной ситуации!

***

В сентябре появилось свободное время, и мы, три приятельницы, поехали потрудиться в монастырь. Осень радовала теплыми и тихими днями. Средняя полоса России красива в любое время, но осенью сердце русского человека особенно отзывчиво на грусть, разлитую в воздухе, на чудесные пейзажи с реками, деревнями, золотыми березами и белыми церквями.

У нас было немного свободного времени, которое мы охотно проводили в окрестностях монастыря в поисках грибов. Нас благословили насушить грибы в русской печке, которая была в келье, и нам хотелось привезти в Самару этот дивный гостинец из обители.

В лесу мы часто встречались с духовником монастыря отцом Авениром. Он был белым священником, имеющим семью в соседней области, взрослых сыновей, свое подворье. Но бывал он там нечасто, всего несколько раз в месяц. Жил в отдельном домике на территории монастыря и в свободное время очень любил ходить за грибами.

Вообще батюшка был удивительный. В нем был виден настоящий крестьянин российской глубинки, хозяйственный, основательный, крепкий. Возле своего домика он соорудил тепличку и успешно выращивал в ней болгарский перец и помидоры. В разговорах был прост и в то же время строг. Проповеди говорил так, как мы никогда и нигде больше не слышали. Он переводил их на простой, доступный для деревенских людей язык, и мы, городские, просто диву давались, слушая их.

Ближе к вечеру, накануне дня памяти усекновения главы Иоанна Предтечи, мы опять встретились с отцом Авениром за сбором грибов. Батюшка спешил в обитель на Всенощную. Нам тоже пора было возвращаться.

После вечерней службы отче сказал короткую проповедь, в которой постарался изложить все трудности жизни в пустыне великого Пророка.

— Вот представьте себе, — говорил он, — живет человек среди камней. И ни водички ему попить, ни грибов покушать!

Рядом со мной хрюкнула подруга, я сама не могла сдержать улыбки. Дорогой отец Авенир!

А народ строго и торжественно внимал словам батюшки, подавая нам пример благочестивого поведения в храме.

В другой год, весной, я была в этой же обители. Природа пробуждалась, бушевали соловьи, а из пня спиленной накануне березы били родники сока, кристаллизируясь сахарными головами.

И вдруг стали меня одолевать помыслы о том, что в Раю все непрерывно поют Богу «Аллилуйя!» — и как это им не надоедает, а главное, как это не надоедает Самому Богу?

Глупость, конечно, но ведь и про глупые помыслы нужно сказать священнику!

На это отец Авенир сказал просто: «Не твое дело!» И, чуть подумав, спросил:

— Тебе надоедает слушать соловьев?

— Нет.

— Ну и у Них Там так же. Поняла?

Маргарита Драгина.

Фото Екатерины Жевак.