На чужом пьедестале

Об авторе. Сергей Александрович Жигалов родился в 1947 году в с. Кандауровка Курманаевского района Оренбургской области. Работал собственным корреспондентом «Известий» по Куйбышевской области. Автор романа «Дар над бездной отчаяния» ­ о безруком иконописце Григории Журавлеве и других книг. Член Союза писателей России. Живет в Самаре.

Летнее чистое утро. Алексеевская площадь в Самаре. (Названа в честь Святителя Алексия, Митрополита Московского, предсказавшего появление Самары и что город никогда не будет подвергнут разорению.) Теперь это площадь Революции.

С умыслом ли, нет ли, земля вокруг посыпана багровой каменной крошкой. В центре площади памятник «вождю мирового пролетариата».

Солнечные лучи сквозь листву деревьев пятнают багровую землю у памятника, вызывая жутковатую ассоциацию с лужицами застывшей крови…

Чем дольше вглядываешься в памятник, тем острее ощущение метрической несообразности пьедестала и самой скульптуры. Конечно, пьедестал велик для этой мелкой фигуры в кепке. Будто утопая в море пролитой им крови, черный человечишка вскарабкался на чужой пьедестал. Разогнулся, принял надлежащий вождю вид: одну руку сунул в карман, другой вцепился в лацкан пиджака и так окаменел.

… На скамейке около памятника сидят подростки лет четырнадцати, мальчик с девочкой. Едят мороженое, хохочут. На них падает тень от черного человека, но ребята увлечены, шалят, радуются. И конечно же, никакой несоразмерности памятника не замечают. Пройдет время, и, Бог даст, их дети придут на эту площадь. И что? И на них еще будет падать тень погубителя тысяч и тысяч наших прадедов, олицетворяя величайшую в мире несправедливость?

Изначально на этом пьедестале был водружен памятник Царю-Освободителю, отменившему крепостное право, защитившему братьев­-славян Александру II. Заметим, на средства самарцев отлит из бронзы. По одной из версий, этот памятник Государю покоится нынче на дне Волги. По другой, его отправили на переплавку, а бронзовую голову передали на военный факультет мединститута. На славный же Царский пьедестал взгромоздили статую человека, превзошедшего в беззаконии и жестокости царя Ирода.

«Пламенные революционеры-бомбисты, в числе которых был и родной брат будущего вождя, взор­вали коляску с Александром II. Умирающего Государя несли по ступеням дворца, обагряя их царской кровью. За ними полз и кричал любимый сеттер Государя Милорд. У пса от ужаса содеянного отнялись задние ноги, и он полз за растерзанным взрывом хозяином на одних передних лапах… »

Собаку ­ и ту парализовало от ужаса перед этим нечеловеческим злодеянием над Помазанником Божиим. Но страшное убийство, увы, не вылилось всероссийским ушатом ледяной воды на воспаленные головы, в которых множились бациллы революционной чумы.

… Когда сверток с бомбой летел под ноги Александру II, его внук Николай, радостный и румяный, катался на коньках, не ведая, что где­-то играют в снежки и режут коньками лед и его будущие убийцы.

Человек в кепке, что на пьедестале, вместе с Янкелем Свердловым и Лейбой Троцким замыслят и осуществят руками подельников самое страшное преступление. По их приказу зверски убьют и надругаются над телами Государя Николая II, его сына, супруги и дочерей. Надо ли говорить, что это злодеяние породило гигантские астероиды ответного зла, доныне летящие во вселенной?

Недавно, перечитывая Бунинские «Окаянные дни», наткнулся на потрясающее высказывание Алексея Толстого: «Бог свидетель, я бы сапоги теперь целовал у всякого царя! У меня самого рука бы не дрогнула… попадись они мне, .… Ленин или Троцкий!». И еще там же за 2 марта 1918 года: «Съезд Советов. Речь Ленина. О, какое это животное! Читал о стоящих на дне моря трупах, убитые утопленные офицеры… »

Еще через два дня Бунин записал: «В вечерней газете ­ о взятии немцами Харькова. Газетчик, продавший мне газету, сказал: «Слава Тебе, Господи. Лучше ч… и, чем Ленин».

Черная тень от человека в кепке падает на Алексеевскую площадь, на мой город, на Россию.

«Доколе?» ­ — приходит в голову один и тот же вопрос, когда вновь и вновь вижу памятник Ленину. Вот и вчера глядел, негодовал. И вдруг на плечо человека в кепке опустился белый в крапинках голубь. Сбил со злого настроя.

… Крещеный человек из Православной семьи. И ему Свыше был дан Ангел Хранитель. Где он пал, обуянный гордыней, подобно деннице? Отрекся от Христа, попрал Заповеди Божьи, соделался огненным бичом Православной Церкви. Почему Господь не обрек его валяться на обочине в пыли, подобно евангельскому расслабленному? Сокрыты ответы за пределами нашего разумения.

Знаем одно: жизнь этого отступника после всех его злодеяний превратилась в ад. Как-­то по телевизору промелькнул сюжет о рассекречивании ленинских архивов. Показали его фото в Горках, куда он был заточен товарищами по партии. Безсмысленное лицо с разинутым ртом, нитка слюны. Глядит перед собой вытаращенными сумасшедшими глазами сифилитика.

И это к его трупу, запечатанному в прозрачное стекло саркофага, к трупу главного убийцы и разрушителя великой Российской Империи десятилетиями текли люди с поклоном. Помню, студентом приехал первый раз в Москву. Куда? В мавзолей. Пришли затемно в четыре утра. Очередь уже вытянулась змеей вдоль кремлевской стены, и хвост завернулся за могилу Неизвестного Солдата. Отстояли полдня. Замерзшие часовые в белых перчатках с каменными лицами. Ступеньки вниз. Труп под стеклом, как фото в книжках.

Кого Господь хочет наказать, лишает разума. Недавно в интернете поместили письмо одной женщины из Астрахани. Будто видела Ленина во сне. Лежит в кремлевском саркофаге с открытой крышкой. Весь в окровавленных бинтах, вскидывает руки, мечется, кричит, как ему невыносимо тяжко…

И садится белая в черную крапинку птица на правое плечо человеку в кепке, водруженному на Царский постамент.

От редакции. В с. Васильевское Ивановской области бронзовый памятник Царю­-Освободителю Александру II поднимут со дна пруда. Памятник Царю в октябре 1918 года, по свидетельствам пожилых сельчан, вместе с колоколами храма во имя Святой Троицы утопили в пруду. Эхолокация подтвердила, что памятник и колокола находятся на дне под многометровым слоем ила. Найденный памятник Царю Александру II установят на прежнем месте.

Пощечина

Колючку совести, впившуюся в душу и в ладонь правой руки, не могу вытащить до сих пор. Впилась лет десять назад. За рулем «десятки» остановился на светофоре на красный. Между машинами бегали черномазые полуголые мальцы ­ — глазастое и липучее младое племя ближних эмигрантов, заполонивших Россию. Один из таких отпрысков, чернокудрый и большеротый, схватился ручонками за приспущенное боковое стекло «десятки», тянул грязную ладошку: «Дай!… ». Другого слова он, видно, пока не усвоил. Мелочи под рукой не нашлось. Загорелся зеленый. Трогаюсь, мой попрошайка не отлепляется: «Дай!» — ­ «Нету!» ­ — «Дай!». Повис на стекле. Сзади сигналят. Занервничал и я: «Гадёнок, попадет под колесо». Рука сама шлепнула его по щеке. Отбежал, вытаращился своими сайгачьими глазенками.

Научил он меня. С тех пор всегда подаю. А ладонь всё равно горит…

Подарок Богу

Бывает, и на душе, и на небе всклубятся тучи. Тускло, хмуро, безпросветно. И покажется, будто обуял мрак землю теперь до скончания века… При таком вот душевном нестроении отправился навестить приболевшего приятеля. Так сказать, уж всё до кучи. О чем с больным толковать, как не о болячках. Тучей меньше, тучей больше…

Приехал, лежит мой друг в постели, бледный, кислый. У изголовья супруга. Издали, чтобы не заразить больного нечаянно еще и гриппом, перекинулись народными рецептами, поворчали на власти. Зашла речь и о внуках. И тогда супруга приятеля рассказала вот это:

­ — Алешке, нашему внуку, тогда лет пять было. Привела я его из детсада домой. Как раз двадцать третьего февраля. Он мне листок протягивает: аппликация, цветок наклеен, рамочка красочная. Подарки отцам и дедушкам готовили. Ну, я похвалила ­ и на полочку. После работы вечером пришел за ним зять. Они тогда уже отдельно жили. Я Алешку одела и уже в дверях про подарок вспомнила. Говорю: ты, Алешенька, папе подарок забыл. Внук на меня глазенки вытаращил: «Это, бабуль, не папе, это я Богу подарок сделал». Зять или не расслышал, или значения не придал. А я, признаться, испугалась. Алешенька, говорю, 23 февраля подарки дарят папам и дедушкам, а не Богу. А он мне: «Да­-а, им все дарят, а Ему никто. Вот и хочу Ему подарить… ».

Ушли они, а я сама не своя: что делать с подарком Самому Господу Богу?

Замечу, бабушка Алешкина не вот тебе старушка на лавочке у подъезда, а известный в городе прокурор с большими звездами на погонах. В судах по многим громким делам обвинителем выступала. Так­-то.

Подхватилась она на ночь глядя, побежала с Алешкиным подарком в ближайший храм. А там уже и двери на запоре. Стала стучаться. Достучалась, отворил сторож. Сказал, что священник, отец Виктор, вот-­вот должен за чем-­то вернуться.

­ Недолго ждать пришлось. Приехал, молодой такой, щеголеватый, в куртке. Бородка. Выслушал меня внимательно, без улыбки. Надо мне, говорит, с моим духовным отцом посоветоваться. Стал звонить. Переговорил. Зовет меня в храм. Пусто, гулко. Иду за ним, как сомнамбула. Он в алтарь, и я было следом. Он меня остановил. Свет везде включил, свечи перед иконами возжег. Вы, говорит, здесь молитесь, а я там. Взял у меня из рук Алешин рисунок и взошел в алтарь. И так двое мы совершили молебен во Имя Его. И может, Сам Христос был в тот час с нами.

После вышел отец Виктор ко мне. Сказал, какое­-то время рисунок Алешин будет стоять в алтаре, а потом унесут…

Вернулась домой, на душе такое упокоение, такая радость. Алеша­-то у нас ­ чадо вымоленное. Врачи говорили, у Лены детей не будет. А мы молились, просили Господа. И старец прозорливый сказал нам, что у Лены сын родится. Так и вышло… Алеша родился…

Брел не спеша я домой под сильным впечатлением только что услышанного рассказа. День клонился к вечеру. Дул из-за Волги свежий северный ветер. И пробивались сквозь поредевшие тучи лучи закатного солнца, так похожие на сияние ангельских крыл, возносящих Алешин подарок Господу Богу нашему Иисусу Христу за всех нас, многогрешных.

Сергей Жигалов