Носки

Из цикла «Простые истории».

В конце апреля, когда снег стаял, когда набухли почки у кленов, когда начала кое-где зеленеть еще робкая листва, позвонили из деревни. Соседка Мария Ивановна позвонила, значит, не просто так. Стряслось что-то. Сердце забилось у меня торопливее…

И — точно…

— Обворовали вас, Антон Евгеньевич, — сообщила она.

— Что случилось?

— Думала, все хорошо у вас. Замок на месте. А когда огород бороновали, подошла ближе к дому и вижу: замок-то видимость одна. Выдернут с корнем. И ловко так на одно кольцо подвешен. А дверь закрыта не на замок, а изнутри. Мы с Владимиром (еще один мой сосед - А.Ж.) открыли — дверь была на швабру изнутри закрыта так ловко, словно заперта. Будто на замке… Простите уж, не углядела…

— Да вы-то при чем? Без вас бы и крышу с дома унесли…

Через неделю приехал. Неприятно входить в свой дом, в котором кто-то копался без тебя. Сосед уже позаботился, сделал мне заново замок. Но все равно, все тут как будто бы не свое уже стало. Это не на месте, это пропало. Это не там лежит. И еще долго всплывали всякие пропавшие мелочи. Украли, в сущности, ерунду. Шнур-удлинитель, лампочки, какую-то деталь от телевизора… Не все пропажи сразу удалось установить. Но постепенно картина прояснилась. Воровали лишь то, что можно «толкнуть» за бутылку. Не взяли, слава Богу, икон. А все остальное — дело наживное. Думаю, это местные алкаши постарались. Но точно не знаю.

Долго я серчал на местных забулдыг. Как они мне в глаза смотреть будут. Как будут просить на опохмел (не дам теперь ни рубля). Как будут здороваться и т.д.

А потом вспомнил…

И вдруг возникла потребность написать о воровстве. У меня много чего воровали. Иногда воровали нагло, дерзко даже. Иногда — ловко, с улыбкой, с разговорами о том, что надо жить честно. Другие воровали с холодным умыслом. Мелкими дольками, на протяжении целых лет. И как-то со своей совестью договаривались. Некоторых я на краже поймал — едва ли не за руку. И всегда от этих встреч с чужой нечестностью («нечист на руку» — какое точное выражение!) веял ветерок инфернальности. Не зря же Серафим Саровский советовал многое прощать сестрам в обители, но за воровство безжалостно изгонять… Есть в воровстве какая-то необъяснимая мерзость. Словно не одно только воровство, а сразу с ним в придачу и ложь, и трусость, и тщеславие, и жадность…

Но ведь однажды и я своровал! И, стало быть, есть за что терпеть. Своровал как-то глупо, попался притом. Но урок получил на всю жизнь. Крепкий. 

Тогда я был еще некрещеным даже. Так что этот грех, я думаю, Господь мне не зачтет. Но почему-то вот хочу рассказать о нем, словно публичное покаяние принести.

«Чужая вещь свята» — у меня еще от купцов-прадедов есть понимание этого. Отец строго ругал даже за безбилетный проезд в автобусе. Называл даже эту мелочь самым настоящим воровством. Но одно дело понимание, и другое жизнь.

Было это давным-давно, после первого курса университета. В колхозе. Мы тогда осенью убирали морковь под Питером, во Всеволожске (где сейчас производят американские «форды»). Жили в бараке. Лили дожди. Моя толстая телогрейка через пару дней уже превратилась в невысыхающее грязное месиво. Выдали подобие плаща.

И все равно было весело. С утра трудились, а вечером «тряслись» на танцах в местном клубе. После этого «колхоза» у меня как отрезало интерес к танцам — ни разу в жизни больше не танцевал! Словно какая-то черта «взрослости» прошлась по мне той осенью. А тогда еще «трясся» вместе со всеми. На потеху бесам и на горе ангелам…

Не было у меня носков вот только. Были, конечно, да только или сырые, или драные. Или просто какие-то не такие. А надо бы толстые да шерстяные носки под кирзовые сапоги. Самое то! Но вот почему-то не было. И взять их было неоткуда. Дом за полторы тысячи верст. А магазинов в округе не было вовсе. И вот утром, когда наш барак превращался в муравейник, где все бегали, собирались, копошились, готовились выйти на работу — в бытовке я вдруг увидел… носки. Такие точно, какие как раз мне нужны. Толстые, чистые, теплые, шерстяные. И как раз под мой размер. Я как-то не думал в тот миг, что это и есть воровство. Просто взять у товарища, ну да, без спроса. Но разве же это кража? Это все «так»… Мелочи. Студенческое братство. Всех нас уравнял этот барак. «Золотую молодежь» ленинградскую и считающих каждую копейку приезжих. Вчерашних школьников и ребят постарше… Эта осень питерская с ее дождями и грязью уравняла. Морковь уравняла, на которую уже противно смотреть. А у того, должно быть, еще одни носки найдутся. У него небось и дом тут рядом. Два часа езды всего до Ленинграда. Да и я на денек лишь беру. Потом положу сюда же, в бытовку. Повешу на батарею. И утром следующего дня они будут такими же теплыми и сухими, как вот сейчас. В общем, напялил чужое. И был готов бодро выйти в поле, радостный, что так легко и просто решил вопрос. Что-то внутри покалывало, но… не сильно.

И вдруг на весь барак раздался зычный голос студента-старшекурсника (не помню уже, как его зовут, но был он после армии, то есть человек зрелый и серьезный, не то, что я — восемнадцатилетний юнец). Голос звучал грозно. Я прислушался.

— Не знаю, кто именно взял мои черные шерстяные носки, — сказал он всем сразу, а конкретно — мне. — Но я это обязательно узнаю. Так что советую пока что по-хорошему эти носки повесить туда, откуда взял. Если не сделаешь, пеняй на себя. Срок даю десять минут.

Как ожгло. Вдруг все оголилось. Глаза открылись на то, что сделал. Вот тебе и теплые носочки, будь они неладны… Конечно, пришлось их снимать. Нет, не было страшно, что в морду дадут (дали бы за дело). Я тут совсем недавно смело сцепился с самым крепким парнем с нашего курса, — обменялись веселыми синяками… А стыдно, что это я своровал.

Снял носки я ворованные, чужие. Напялил грязные и тонкие, да свои. Сыроватые немного. Ну да не беда… Подошел к тому парню и без объяснений протянул носки.

— Прости уж… — сказал негромко.

— На первый раз прощаю, — сказал строго он. Не полагая, должно быть, что преподносит урок. А просто факт констатировал, что в морду бить не будет. Я чего-то в ответ пошутил. Но он не поддержал мою шутку.

— Если бы не отдал, я бы не так с тобой сейчас говорил, — сурово добавил он. И я уже не стал отшучиваться. Отошел от него поскорее и смешался с утренней возбужденной толпой. И крепко сказал себе, что никогда больше… Действительно с той поры ни разу не брал чужое. Подействовал, значит, тот колхозный урок.

До сих пор помню лишь чувство, особое, незабываемое. В глазах того парня я был… вором. Ну не совсем ведь вором, все же ведь я возвратил украденное. Но все-таки, все-таки. Он знал обо мне больше, чем большинство в бараке. Больше, чем я о себе знал сам всего десять минут назад. Ни одна вещь в мире не стоит того, чтобы на тебя вот так вот смотрели… Ни одна! Ни носки, ни яхты с иномарками… Ибо Заповедь — она на всё и навсегда. 

Вот оно как бывает.

Вспомнил об этом случае с носками и перестал безпокоиться о краже в доме. Ну, утащили и ладно.

С кем не бывает.

Антон Жоголев.

Рис. Г. Дудичева