«Мое святое ремесло»

Заслуженному художнику России Станиславу Щеглову 75 лет.

Станислав Леонидович Щеглов — известный самарский художник. Более всего знают его графические работы, среди которых ярко вы­деляется большой цикл офортов о родном городе. Ме­нее всего он известен как иконописец, изограф, то есть мастер на­стенной церковной живописи.

Именно об этой стороне его творчества более всего будет в рас­сказе о моем давнем товарище, которого знаю не один десяток лет. И поскольку заметки эти юбилейные, скажу и о ключевых момен­тах его биографии.

Размышляя обо всем этом, я невольно вспомнил икону Богоро­дицы «Нечаянная Радость». Потому что она  как раз и говорит о том, как человек обрел «нечаянную радость» спасения от бед, когда приходила ему на выручку вера, выдержка и мужество.

Некий человек перед тем как пойти на злые дела молился Пресвятой Богородиц. И вот однажды вдруг увидел, что изображение на иконе Царицы Небесной ожило и из ран Младенца-Спасителя полилась кровь. Коленопреклоненный и зарыдавший человек спросил Пречистую, отчего это произошло? Богородица ответила, что грехами люди вновь распинают Христа. После этого молящийся обрел ра­дость спасения, которая пришла будто нежданно, то есть нечаянно. И в то же время человек не чаял, то есть не надеялся, что обретет спасение — по второму смыслу этого мудрого слова.

Ливень

Вряд ли помнят коренные самаряне, чтобы был такой дождливый сентябрь, как нынешний. Дожди лили по несколько дней кряду, с короткими перерывами.

И вот в такую непогоду на своей видавшей виды «семерке» по­ехал Вячеслав (таково имя Щеглова в крещении) по своим вопросам, связанным с персональной выставкой. В центре города, на одном из поворотов в переулок, стоял знак предупреждения о провалив­шемся покрытии дороги. Как и положено опытному водителю, Вячеслав повел машину туда, где был объезд. Уже миновал опасную зону, как вдруг переднее колесо ухнуло вниз. Машина села «на брюхо».

Выйдя из кабины, Вячеслав увидел, что наши дорожники не поставили ограждения там, где нужно было его поставить, — вот он и въехал в яму.

Проезжавший мимо водитель взялся помочь художнику.

Тщетно — трос натягивался до предела, но колесо не могло вы­браться из ямы.

Водитель развел руками и уехал.

«Ты не первый тут провалился!» — еще один водитель попытался помочь Вячеславу и тоже безуспешно. Вспомнил непечатными словесами дорожных строителей, посоветовал звонить в аварийку и уехал. Аварийная служба не отвечала. То ли выехали на какое-то срочное происшествие, то ли еще что-то чрезвычайное случилось, но только короткие гудки в трубке продолжали звучать отрывисто и как-то безнадежно.

Вячеслав заметил, что куртка стала заметно намокать, а брюки  уже промокли. Вода забралась и в туфли.

А дождь не только не проходил, но усиливался.

Мимо проезжал микроавтобус с милиционерами. Остановились, перекинулись несколькими фразами. Вячеслав думал — сейчас выйдут ребята, вытащат машину…

Ребята посоветовали звонить настойчивей в МЧС и укатили.

Дождь перешел в ливень. Надо было где-то укрыться, переждать этот хлынувший с неба поток воды. Но где спрятаться, когда нынче все двери стали металлическими, все закрыты и не на один замок?

Какой-то «жигуленок» остановился. Вышел человек, быстро оценил обстановку, достал из багажника доски. Вместе стали подкла­дывать их под колесо.

Не помогает!

«Сейчас, — сказал человек, — ждите, я быстро!»

Действительно, он вернулся быстро с брусом, который стали использовать как домкрат (домкрат Вячеслава не подходил).  Колесо стало понемногу выползать из ямы, но не до конца.

Мимо проезжала какая-то машина, человек замахал руками, машина остановилась. Вышел водитель — оказалось, знакомый того, кто помогал Вячеславу.

Втроем дело пошло на лад — у нового помощника оказался плоский домкрат. Подкладывали еще какие-то доски, бруски.

И колесо, наконец, вылезло из ямы.

Мокрые насквозь, все трое радостно смотрели друг на друга.

— Ребята, не знаю, как вас и отблагодарить, — художник полез за кошельком. — Вот, сколько у меня есть — возьмите!

— Да не надо ничего, что вы.

— Как не надо! Возьмите, прошу.

— Не надо, у нас так не принято. Помогли, и слава Богу. Всего вам доброго! Поезжайте.

— Подождите. Скажите хоть, кто вы?

— Свя­щенники.

— Да вы что? А я художник. И храмы расписываю. И иконы пишу. Вы отца Олега Булыгина знаете? 

— Конечно. Мы у него учились в семинарии.

— А я храм Иоанно-Предтеческий весь расписал. На Солнечной, знаете?

— Как не знать.

— Ну вот. Возьмите хоть мою визитку. Если что-то потребуется, я сразу же приеду.

— Хорошо.

Ливень, наконец, прекратился. Но дождь продолжал нудить.

— От души вас благодарю, — Вячеславу хотелось обнять священников, но он постеснялся.

— Во славу Божию, — сказал тот, кто был постарше.

Сели по машинам и разъехались.

 Кому идти впереди

С отцом Олегом Булыгиным, сейчас митрофорным протоиереем, духовником Самарской епархии, художник познакомился в 1989 году. Тогда местный Союз художников получил особняк на Красноар­мейской 4, бывшей кухмистерской фон Вакано. Открывалась пер­вая выставка в этом историческом здании (сейчас оно в личной собственности). Щеглов в ту пору воз­главлял правление Самарского отделения Союза художников (по­путно заметим, что на этот пост он избирался с1985 по 1991 годы, был директором Куйбышевского творческо-производственного комбината).

Станислав Щеглов за работой по росписи храма.

Как тому положено, пригласил на открытие партийных и совет­ских начальников. По своей инициативе, поскольку уже был знаком с Архиепископом Самарским и Сызранским Иоанном (Снычевым), пригласил освятить здание священника. Вот тогда-то Владыка и направил к художникам священника Олега Булыгина.

Отец Олег прибыл на церемонию открытия. И вот Станислав Леонидович, нарушая устоявшуюся традицию, первым предоставляет слово… отцу Олегу! Священник был несколько удивлен, но сказал положенные слова и совершил чин освящения.

Мрачные партийцы окаменели (как это, «попа» выпустили вперед!), а в заключение встречи, вызвав Щеглова в кабинет, дали ему наго­няй. Спросили: «Ты что, в Бога веришь?» — «Да мы все верим. Только тайно», — не смущаясь, ответил Щеглов.

Начальство ограничилось строгим внушением, считая, что Щег­лов «сделал правильные выводы». С должности его снять было трудно — наступило время «гласности и перестройки». Да и работ­ник Щеглов хороший. Умеет не только говорить, но и дела вести отлично — «деловой товарищ».

А Вячеслав и впрямь «сделал правильные выводы». Но опять не без помощи Божьей.

В один из этих дней снова происходит «нечаянная радость» — на улице он встречается с отцом Олегом.

Оба встрече несказанно рады — священнику, восстанавливающему храм, нужен живописец и реставратор икон, Щеглову нужно ду­ховное окормление.

Начавшись, встреча эта перерастает во взаимную духовную и творческую приязнь, которая длится до сего дня.

Возрождалась бывшая архиерейская загородная обитель, где находился и мона­стырь, и церковь Иоанна Предтечи. Здесь были прекрасные яблоне­вые и грушевые церковные  сады. Безбожное время оставило лишь одно небольшое каменное здание (в нем находились курсы подготовки Добровольного общества содействия армии и флоту — ДОСААФ). Рядом еще стояла пивнушка, возле которой все время толпились страждущие с похмелья здешние обитателям.

Щеглов берется за работу — реставрирует храмовые иконы, пишет новые. По мере того, как обустраивается сам храм, он последова­тельно расписывает сначала алтарь, потом купол центрального нефа. Одновременно пишет великолепные иконы для иконостаса, для киотов. Работы он ведет в стиле академической живописи, учась сам и приобретая тот уровень мас­терства, к которому ведет его та самая «нечаянная радость» встреч со своим духовником.

К работе он время от времени подключает дочь Светлану, сына Валерия, которых учит и живописи, и храмовой стенописи. Заме­тим, что под его началом сформировались как живописцы и мас­тера церковного искусства еще и зять Николай, и внуки Святослав, Алексей, внучка Галя. Они теперь создали свои артели — расписали храм во имя святого благоверного князя Александра Невского в Зубчаниновке, храм в Красном Яре.

Но вот еще одна подробность, о которой не могу не рассказать.

На наружной алтарной стене храма (апсиде) решено было сделать изображение Иоанна Крестителя. Долго искали, какой материал применить. Вячеслав предложил специальную плитку, изготов­ленную в Германии, — на мозаику не хватало средств. Щеглов про­верил, как плитка выдерживает обжиг, как крепится к стене. Отец Олег доверился художнику — не один раз его предложения оказы­вались надежными и правильными, выдерживали испытание вре­менем.

И в этом случае получилось так же.

Плитка все выдержала. И лишь одна из них треснула — но как раз на горле Предтечи и Крестителя Господня.

Тонкая линия возникла там, где усекли главу великому святому.

Самарский «барин» и ремень отца

 Щеглов коренной самарянин. Детство его прошло в самом «эпи­центре» нашего города. Представьте, его семья жила на первом этаже того самого дома на улице Фрунзе, где теперь находится музей Алексея Тол­стого.

Дом был густо заселен. Семья Щегловых занимала комнату в 12 метров на первом этаже. Отец  был известным в округе сапожни­ком, мать швеей на фабрике, что находилась возле Троицкого рынка. Детей было четверо — трое мальчишек и девочка. Конечно, домой прибегали только поесть да поспать. А все время — в школе и на Волге, да на улице, когда зима и нельзя отправиться на рыбалку в заповедные места на Угольный или на Коровий остров.

И вот однажды, когда бились в снежки, подкараулила их «нечаян­ная радость».

От филармонии чинно двигался «барин», очень похожий внешне, как сейчас представляется Вячеславу, на портрет Шаляпина кисти Кусто­диева — в шапке-боярке, в шубе.

Въехали «барину» снежком по шапке. Он остановился. Улыбнулся: «Эй, шалопаи! Ну-ка, идите сюда!»

В ответ полетели новые снежки. «Барин» отмахивался и почему-то продолжал смеяться. Не уходил и снова позвал ребят.

Подошли. Стас был повыше ростом остальных и посмелее.

— Вот ты, — сказал «барин», — хочешь получить балалайку?

— Чего?

Самарский Воскресенский кафедральный собор (разрушен в 1930-е гг.).

— Балалайку, такой музыкальный инструмент. Приходите завтра во Дворец пионеров. Спросите Александра Ивановича Алло. Легко за­помнить мою фамилию. Алло. Ну жду, шалопаи.

И он ушел — улыбчивый, важный.

И когда пришли во Дворец пионеров, Александр Иванович, руко­водитель оркестра народных инструментов, вручил Стасу бала­лайку, а другу Юрке — домру. Показал, как надо брать аккорды ме­лодии «Во саду ли, в огороде». И что более всего удивило пацанов, разрешил им тащить инструменты домой. Без всяких родительских подписей! Наставлений! Дал — и все.

Через несколько дней отец ошалел от этих безконечных  «восаду­лей». Пришлось учиться играть  во Дворце. Но дело пошло, да как! К концу года они с Юркой уже играли в оркестре, а Стас даже вы­ступил с сольным номером — сыграл «Вальс» Андреева в сопровождении оркестра. На этом выступлении присутствовали отец с ма­терью и очень были довольны. Но только до конца учебного года. Стаса оставили на второй год — перевели в новую школу, заставили учить английский, а он учил в своей школе французский.

Дома разразилась гроза. Стас залез под кровать, но отец вытащил его оттуда. Порол ремнем и приговаривал: «Никаких балалаек! Му­зыкант нашелся! Будешь художником! Художником! Художни­ком!»

Поясним, почему отец ремнем направлял сына на путь истинный. Во Дворце пионеров Стас увидел и занятия художественной сту­дии и тоже стал ходить туда. Рисовать он начал лет с трех-четырех — вырезал «человечков», рисовал паровозики, которые проезжали мимо окна, когда его привозили к тете, что жила рядом с железной дорогой. И потом рисунки у Стаса получались все лучше. Занятия музыкой приучили его чувствовать ритм, и музыкальность естест­венно переносилась на бумагу. А руководитель художественной студии при Доме культуры 1905 года, где юноша стал заниматься, Александр Андреевич Любимов научил его видеть изображение объемно. «Пишешь нос, должен видеть ухо», — наставлял он.

Отец понял, что у сына есть талант. Он сам мечтал стать художником, как и его отец, то есть дед Станислава. Да где же там учиться! Надо было воевать, потом работать, чтобы прокормить семью. Так пусть мечта отца и деда осуществится хотя бы в этом мальчишке — бойком, упрямом, умеющем в выбранном деле идти до конца, пока не сбудется то, к чему он стремится! Пусть этот пацан — рослый не по годам, крепкий, умеющий бегать и прыгать, плавать, отлично выполнять всякие сложные упражнения на турнике и брусьях, пусть из него вырастет художник!

И после седьмого класса поехал Станислав Щеглов в Пензу, по­ступать в художественное училище.

Мастерство

 Всюду учился он с тем же упорством, что и во Дворце пионеров — и в художественной студии, и в училище. Но когда определяется твое призвание, то творчество становится содержанием всей жизни.

Продолжить художественное образование он не смог. Пошел служить в армию. Отправили его под Читу, в авиационный полк, где, казалось, нет и не может быть условий для художественного творчества. Но у Щеглова вышло иначе. Он так много сумел сделать для полка в оформлении актового зала, комнат для занятий, что завоевал уважение и даже дружеское расположение начальства. Ему разрешено было уходить в тайгу писать пейзажи — природа вокруг полка была просто сказочной. Давали солдату ружье (если встретится таежный зверь), и Вячеслав, с этюдником и рюкзаком за плечами, шел в тайгу в любое время года и работал, работал, наращивая то, чему его учили мастера.

Домой он привез несколько сотен работ. Положил их в сарае — ведь мастерской у него не было.

Здание Самарского Епархиального управления.

Тогда родители жили уже на улице Садовой в двух комнатах. Дом стоял неподалеку от нынешнего театра кукол — тогда это был кинотеатр «Смена».

Вячеслав уже был женат, и родился у него сын Валерий. Тесно, конечно, но жизнь ведь только начиналась, и художник душою знал, что в родном городе все у него сложится, раз есть любимая жена Галина, любимая работа.

Но жизнь готовила ему нелегкие испытания. Внезапно случился пожар, сарай, где хранились картины, сгорел. Когда он прибежал домой, все было кончено. Куски обгоревших картин плавали в воде, от других полотен остался лишь пепел.

Начинать пришлось все сначала. Стал осваивать уже не как ученик, а как профессионал, графические жанры — линогравюру,  ксилографию. Затем подошел черед самому сложному виду графики — офорту. Работа двинулась вполне успешно — Щеглов стал участником сначала областных, потом республиканских выставок. Приняли в Союз художников СССР — а это означало признание тебя как художника-профессионала. И заказы стали даваться чаще, и крохотная, но зато своя появилась мастерская.

Но пришла новая беда — теперь со здоровьем. Из носа и из горла пошла кровь.

Вячеслав с детства привык считать, что он сильный, крепкий. Занимался боксом, гимнастикой, акробатикой. И вдруг…

Что это, почему?

Туберкулез, — определили врачи.

Когда началось лечение, врач выяснил, что больной занимается офортом — то есть печатью, при которой происходит травление кислотой цинковых и медных листов, на которые наносится рисунок. Вячеслав надышался испарениями кислоты, отравил себе дыхательные пути — поэтому пошла носом и горлом кровь.

Он знал, что для травления надо иметь специальный шкаф с вытяжкой — тогда пары кислоты будут улетать в трубу, а не попадать в горло и легкие. Но была надежда на молодость, свое крепкое здоровье. Да и денег на изготовление шкафа с вытяжкой просто не было.

Но выздоровев, приобретя нужное для работы оборудование, он понял, что мастерство и доскональное знание профессии приобретается кровью — как в прямом, так и переносном смысле.

Быть мастером — значит в тонкостях  знать свое ремесло. От того, как у тебя соблюдены пропорции при составлении раствора для травления, какая для данной работы нужна бумага, какова краска и прочая, и прочая — таким и выйдет из-под пресса лист с твоей работой.

Не зная в тонкостях ремесла, не станешь мастером.

Как точно написала об этом Марина Цветаева:

Моя любовь, мое напастье,

Мое святое ремесло. 

Обратите внимание — «ремесло», но — «святое».

Своды храма

 Если ты вошел под своды храма, жизнь у тебя стала иной, чем была прежде. Уже не воспринимаешь ты свои беды как нечто ужасное и непоправимое. Начинаешь понимать, что испытания даются тебе Господом для того, чтобы укрепилась твоя вера, чтобы ты научился не роптать, не опускать руки, а преодолевать горести и даже страдания.

Войдя под своды храма, Вячеслав Щеглов все это постепенно осознал. И потому новые испытания встретил достойно, с присущим ему мужеством.

Он не оставляет кисти и резца, продолжая путь творца, хотя пришлось ему пережить и смерть жены, и тяжелую болезнь.

Рука мастера по-прежнему крепка, и новые замечательные работы выходят из-под пресса, когда он снимает готовый графический лист с печатного станка.

И на холстах рождаются новые пейзажи той дивной красоты, которой так богата Россия, наши Жигули.

Художник чувствует над собой свод Иоанно-Предтеченского храма, который он сам расписал.

И свод небесный, вечный, тоже чувствует. На то он и художник, мастер. Православный человек.

Алексей Солоницын, писатель.