‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Монашеский крест

«Хочу вам рассказать о моей родной тете Анне Никифоровне Анисифоровой — может быть, ее смиренная, терпеливая жизнь послужит кому-нибудь примером».


Хочу вам рассказать о моей родной тете Анне Никифоровне Анисифоровой — может быть, ее смиренная, терпеливая жизнь послужит кому-нибудь примером.

В конце XIX века в селе Сиделькино Самарской губернии жила благочестивая крестьянская семья Анисифоровых. И была у них такая беда: дети рождались и почти сразу же умирали. Потеряв двенадцать детей, мать, Ирина, горячо молилась, чтобы Господь послал ей сына, да чтобы рос он здоровым и, когда женится, народил бы ей внуков… Она дала обет, что пешком, с одной котомкой, пойдет в Киев поклониться святым мощам, без припасов еды, без смены белья. Настало время — родила тринадцатого ребенка, сына. Назвали его Никифором, он вырос, женился, народил детей.
Когда внуки подросли, поклонилась баба Ирина родным и пошла из дому пешком в Киев-град. Вернулась очень похудевшая, рассказала, что честно выполнила свой обет — пешком дошла до Киева, ни на какую подводу не садилась, — и вскоре умерла.
Рассказ Ирины навсегда остался в памяти ее внучки Анны, и девочка решила свою жизнь посвятить служению Богу.
Анна выросла и стала красивой девушкой, с тонкими чертами лица, была она очень смиренная, знала всю женскую работу: шила, вышивала, по дому легко и быстро управлялась. Односельчане называли ее не иначе как красавица Анна. Сватали ее богатые женихи, но она всем отказывала.
В те годы на селе была большая смертность. Похоронили маму Анны, жену старшего брата, двух братьев-близнецов. Оставались отец, брат Никита, младшая сестра Ксения (моя мама) и старенький дедушка. Анна вела хозяйство вместо матери. Когда отец решил жениться на вдове с детьми, Анна ушла из дома. Побывав в нескольких монастырях, она остановилась в Дивеевской обители. Как молодую послушницу Анну поселили к инокине (монашеское имя не знаю — это была тайна), тоже родом из села Сиделькино, в миру Ирине Емельяновой.
Послушница Анна пекла просфоры и пела на клиросе. Ирина, которая была крупного телосложения и высокого роста, выполняла тяжелую мужскую работу, а еще с благословения переводила на мордовский язык Евангелие для местных жителей-мордвинов.    
Когда Дивеевский монастырь закрыли, Ирину, принявшую постриг, как «врага народа» отправили в Сибирь, в тюрьму строгого режима. Анна не бросила Ирину и последовала за ней. Добравшись до селения, где была тюрьма, поселилась на квартире. В этом селении она помогала хозяйкам по дому, ухаживала за больными — безплатно, только чтобы давали покушать, и все, что ей давали, делила с Ириной. Каждый день навещала Ирину и приносила ей еду.
В тюрьме с Ирины сорвали нательный крест. Она ногтем рисовала крест на груди и в тюремной камере начертила крестик маленький. В камере Ирина была одна, только с Господом, Богородицей, с Ангелом Хранителем и со святыми. Анна с едой, в картошке, передала ей два маленьких крестика. И Ирина много лет хранила эти два крестика под языком во рту. Ночью один крестик вынимала и приспосабливала в углу камеры, а второй крестик оставался под языком. Так Ирина постоянно молилась.
Надзиратели постоянно наблюдали за Ириной в окошечко и знали, что она постоянно молится, ее полюбили, относились к ней с уважением. Однажды, заглянув ночью в окошечко, они увидели на стене большой светящийся крест. Когда вошли в камеру, крест исчез, обыскали Ирину — ничего не нашли. И, видно, поняли, что за человека они стерегут, стали относиться помягче. Вся тюрьма узнала об этом случае.
В 1932-1933 годах Ирину освободили. Ирина и Анна отправились на родину, в село Старое Эштебенькино Куйбышевской области, где жила сестра Анны Ксения после замужества.
В селе все знали, что у Ильиных (такая фамилия была у Ксении, моей мамы, после замужества, отец мой — Федор Дмитриевич Ильин) поселились монахини. Анну тоже все считали монахиней. Когда Анну и Ирину хотели арестовать, Ильиных предупредили за несколько часов. Бабушка Анисия, свекровь Ксении, собрала узелок с едой и одеждой и пошла в церковь: Анна и Ирина были там на службе. Пришла в храм, пробралась на клирос и шепчет: «Здесь ли Анна с Ириной?» — и передает узелок. От узелка Анна и Ирина отказались, полностью предав себя Богу. Церковь была окружена конвоирами. По окончании службы Анисия бежит домой, сообщает новость детям, семье, что Анна с Ириной в опасности. Все молились, чтобы Господь спас Ирину и Анну.
Анна и Ирина вышли из храма почти последними, прошли мимо милиционеров — их никто не узнал. Зашли в дом, быстро собрали обед и еще не вышли из-за стола — прибегает мальчик, говорит: «К вам идут», — и убегает задним двором.
Ирина выше Анны ростом — ее спрятали на полатях, а Анну, которая была поменьше, — в избе, где спала детвора. А жили в избе три семьи: старший сын Гавриил с женой Марией и сыном, старый дед Дмитрий, его сын Федор с женой Ксенией и сыном Нестором (меня тогда еще не было, я в 1939 году родилась), жена Дмитрия Анисия и дети неженатые — Степан, Николай, Анна и Марфа. Старших детей покормили и отправили гулять до прихода Анны и Ирины. Двухгодовалый Нестор сидел у мамы на руках. Пришли милиционеры и спрашивают у младенца Нестора: «Были ли гости у вас какие, тети?» Екнуло сердце у Аннушки, она высунула голову из-под одежды, которой была накрыта, приставила палец к губам. Нестор видел, как тетю прятали, чуть поднял глазки наверх, увидел голову с пальцем на губах (Богу только известно, что подумал младенец), твердит: «Нет, тю-тю», — и ручки разводит. Ушли милиционеры.
Бабуля Анисия собрала еду и проводила Анну с Ириной задними дворами к речке, за речкой лес. Пока пробирались к речке, их обнаружили — хотели взять живыми. Ирина с Анной побежали к речке — и в воду, в камыши. По ним стреляли. Вскоре решили: раз не выплыли, значит, все равно мы их уничтожили, — и уехали. И вся родня, и односельчане думали, что Анну и Ирину убили. Когда все затихло, ранним утром они переплыли речку, вышли из воды и ушли в лес.
Я потом все спрашивала, как им удалось спрятаться. Оказывается, они взяли камышовые палочки и нырнули под воду, палочки одним концом держали во рту, а другой конец их был над водой, так они дышали.
В 1954 году Анна и Ирина летом, когда ходили за ягодой, показали мне место, где они тогда скрывались в лесу. Сколько же там, на этой поляне, земляники! Жили они в землянке. Обыкновенная яма небольшая, и лестница сохранилась, и крышка с ручкой, на которой земля.
До 1943 года все родные и моя мама считали их умершими. Правду знал только дедушка мой, отец Анны, Никифор. Дедушка Никифор купил себе пчел и сделал пасеку в лесу — чтобы чем-то помочь Анне и Ирине — едой, одеждой. Ночью они приходили к нему. Но даже дедушка не знал точно то место, где они жили.
В 1943 году Ирина и Анна вышли из подземелья и пришли к властям в районный центр Челно-Вершины (это приблизительно в 20-25 километрах от села Сиделькино). Сказали, что скитались по селам, прибыли в родные края и хотят жить в Сиделькино. Им разрешили, но с условием — каждый месяц отмечаться. И они в любую погоду шли пешком отмечаться. В 50-е годы ходили уже не в Челны, а в село Сиделькино, но каждую неделю отмечались. Построили себе избушку на отшибе: маленькую, шириной приблизительно 3,5 метра, а по длине и четырех не было, но с тремя окошками — два спереди и одно сбоку стены. Не давали власти им земли ни под огород, ни под сарайчик.
В 1954 году разрешили занять примерно 2,5-3 сотки под постройку и грядки. Повзрослев и поняв немного жизнь, я спрашивала: «Да как же вы жили?» Ни пенсии, ни огорода, без паспорта, без работы. Это мне тогда казалось, что без работы. «Да с Божьей помощью», — отвечали. На праздники (в такие дни тайком) им приносили кто что мог односельчане. На Пасху яйца приносили с хлебушком и пироги, на родительские дни приглашали на поминки. После 1957 года разрешили сельчанам справлять поминки. Анне и Ирине давали воск — они делали свечи людям, читали по усопшим Псалтирь… Этим жили и питались.
Сельчане их любили, не замечая, что они за всех молились. Только все знали и говорили: «Там, в поселке, живут монашки (от домика Анны и Ирины на отшибе пошла улица, и ее стали называть поселком Редкая Береза — почему, не знаю, видно, мало было домов). У них и дождь вовремя, и урожай из всего района лучший, и односельчане живут лучше, чем в других селах».
Помню такой случай. В то время я была у них на каникулах. Тетя хлопочет у печки, заходит Ирина и говорит: «Анюта, беда грозит соседу Никифору». А он был и рыбак, и охотник, и плотник. Бросает тетя печь, встают на молитву, и я с ними. Долго, как мне показалось, молились, печка прогорела, а вечером, перед ужином, снова стали на молитву и все благодарили Господа и Богородицу. Говорили: «Слава Богу, беда Никифора миновала». Оказалось, у него чуть не случился пожар. Потом ужинали. Ужин у них простой, готовили они галушки-затирушки или картошку варили на костре во дворе, но я у мамы с папой с таким аппетитом не ела. Казалось, мама так не умеет вкусно готовить.
Анна и Ирина вместе прожили более 60 лет. Никто из родных и односельчан не слышал из их уст плохого слова. Жили очень дружно со всеми и всегда были веселые, улыбчивые, ни на что и ни на кого не жаловались. Я свидетельница того, как они ладно жили вместе: не пререкались, не корили, никого особо не учили, ни на чем не настаивали. Что-нибудь скажет Ирина, Анна отвечает: «Хорошо, Ириша». Анна что скажет, Ирина в ответ: «Хорошо, Анюта, так и сделаем». Мне рассказывали жития святых.   
В смирении Ирина еще такой подвиг несла. Анна спала на топчане шириной примерно 60 сантиметров, на постели и на подушке. Ирина ее очень жалела и, так как была покрепче и намного старше Анны, не позволяла ей нести телесные подвиги, а сама спала на скамейке примерно 20 сантиметров шириной, стелила половичок, в голову клала полено и укрывалась дерюжкой самотканой. Я как-то спросила: «А что вы так спите, и дрова под головой?». А она и отвечает: « А я так дрова сушу, чтобы в печке лучше горели, но ты никому, даже маме, не сказывай об этом. Вдруг мама захочет так дрова сушить и может простыть, а я закаленная».
В сороковых годах я с родителями жила в Узбекистане, в городе Киждувон Бухарской области. Там я и родилась в 1939 году. В 1936-м папа с мамой и племянником выехали в Среднюю Азию — гонение было на тех, у кого в родне были «враги народа». Чтобы спасти семью, папа ездил по разным городам, а в 1941 году перед войной завербовался на Камчатку. Перед их отъездом дедушка Никифор пришел на чугунку (железную дорогу) и очень плакал, говорил: «Не ведаете, что вас ожидает. Будет война, и вы не доедете до того места, куда завербовались». — «Да что ты, тятя, мир подписали с Германией, не будет войны». А он свое твердит: «Война будет очень страшная. Вы будете еще в поезде ехать и узнаете. Но знай ты, Ксюша-Ксения, и ты, Федор, не пугайтесь. Остановят поезд, всех мужчин заберут и мальчиков-подростков. Твоего Федюшку, сына Нестора и еще одного мужика по имени Федор не заберут на войну. Из всего эшелона, поезда, троих только не заберут и вернут в поезд, в вагон». А вагоны были как сейчас товарняки, и на нарах, на соломе пассажиры с тазами, ведрами. «Да что ты, тятя, откуда ты это знаешь?» А он: «Не спрашивайте, откуда я знаю. Ты всю жизнь свою проживешь с Федором до смерти — всегда и везде вместе. Брата твоего Ивана убьют на войне. Младший брат Никита в каких только случаях не побывает. В плену, и пленных стрелять будут, а Никита будет невредим и домой вернется без царапины». И все это сбылось. Дяде Никите, если бы не раненые товарищи, оставшиеся в живых, не поверил бы никто. В таких передрягах был — и приехал домой без ран, без царапин. Заставили немцы самих солдат рыть себе могилу и перестреляли всех, дядя Никита в эту яму упал как убитый, а ночью из-под покойников выполз, остался жив. В плену уложили их на бревно головами, вторым бревном прижали, забили и оставили умирать — душили так. Снова Никита жив остался.
Все удивлялись, откуда дедушка все знал. Он один был, кто виделся с Анной и Ириной, а им Господь все открыл. Поздно я поняла: непростые были Анна и Ирина, блаженные, чудеса происходили по их молитвам, да мы не могли вовремя уразуметь. Приходит Анна к маме и говорит: «Ксения, у нас икона Спасителя обновилась» — и рассказывает, а мама вроде как бы сомневается: «А может, тебе показалось?» Тетя говорит: «Наверное, показалось». При мне этот разговор был. На каникулах приводит мама меня к тете, а икона вся, кроме руки и низа, обложена, украшена фольгой из-под чая. Я говорю: «Мама, смотри, и вправду икона светится». Мама мне потом сказала наедине: «Тетя старенькая стала, вот ей и чудится что-то, обложила, украсила золотой бумагой и сказала, что другой стала икона». Эта икона сейчас у меня.
Ездили они по святым местам. Потом я поняла: у Анны и Ирины были духовные отцы, они ежегодно ездили к ним. Анна приняла тайный постриг, никто и не догадывался. Да и мало кто знал в то время в селе о тайных монахах в миру. Однажды Ирина ездила куда-то одна. Когда она приехала, тетя уговорила ее лечь с нами спать на постель, а я обрадовалась: «Конечно, конечно, сейчас не надо дрова сушить — лето». Смирилась Ирина: «Ладно, Анюта, ляжем все на постели, на полу». После молились. Я заснула и вдруг почему-то проснулась, но не повернулась, лежу смирно и слышу разговор. Ирина говорит: «Отец (имя не помню) так хорошо встретил и сказал, как нам Господь открывает, какая жизнь, какие перемены ожидают людей». И сказала, что коммунистов не будет. Я думаю: а куда они денутся и почему она кого-то называет отцом? И сказала: «Он сейчас живет под Москвой, в Барановке». Я потом заснула, к этому разговору больше не возвращалась и никогда не спрашивала.
Помню, летом тетя стирала все мое, что на мне было. Смены не было, и она надела на меня свою кофту и длинную юбку, а я такая довольная, хожу воображаю. Нравилась мне эта одежда. Идут по улице девушки, женщины с покоса. Одна из них по имени Антонина стала смеяться, увидев меня. А тетя ей говорит: «А вы не смейтесь. Пройдет время, и она по моим стопам пойдет». Они, молодежь, примолкли, попросили прощения у тети и ушли. Люди верили, что все, что ни скажут Анна и Ирина, сбывается. И когда я вышла замуж в 1962 году, Антонина вспомнила слова Анны: «Как же так, Анюта сказала, что Валентина будет монашкой, а тут выходит замуж?». А как я была бы рада, если бы эти слова тети исполнились.
Господь меня миловал комсомолом, брата партией (с высшим образованием проработал простым инженером, так как не вступил в партию). Моей маме очень хотелось, чтобы мы с мужем Ваней были венчаны, а тетя сказала, успокоила ее: «Придет время, и они повенчаются». Мама успокоилась, ждала этот день. Никогда никто из уст Анны и Ирины не слышал осуждающих слов, тем более обзывания безбожником.
21 июля 1969 года Анна приехала ко мне в город Мелекесс. Долго мы разговаривали. И вот что поведала мне моя любимая тетя: «Ты никому не сказывай. Я через две недели умру. У меня много старинных книг. Книги ты забери. А кровать никелированную (которую купили в 1958 году, когда Ирина заболела и тетя ей сказала, чтобы она спала на хорошей постели. Ирина смирилась и согласилась — авт.) завещаю племяннику Нестору». Любила она всех племянников, а Нестора особо: часто вспоминала, как он младенцем не предал ее, когда она пряталась от милиционеров.
«Да откуда вы знаете, что именно через две недели умрете?» — спросила я. Что она мне могла тогда сказать, духовно малограмотной молодой женщине? «Да по рукам я сужу, посмотри, какие руки стали, и старческие пятна на руках». Я ее успокаивала, не хотела верить. Она не спорила, не доказывала: «На все воля Божия. Но ты маме не рассказывай. Знай сама, о чем мы с тобой говорили». Я дала ей слово, только спросила: «Как мне вас и Ирину поминать»?
Ирина умерла в сентябре 1958 года спокойной смертью, не жаловалась на боль. Я была тогда студенткой, жила в Куйбышеве, на похоронах не была. Восемь месяцев она лежала не вставая, худела, мало очень ела, а потом совсем перестала есть. Только безпокоилась и говорила: «Ты, Анюта за мною ухаживаешь, а кто за тобой так будет ухаживать»? Тетя отвечала: «А ты не безпокойся, Ириша, на все воля Божия. За мною мои труды будут ухаживать».
Итак, мы с тетей сидим, и я спрашиваю, как мне их поминать. Отвечает: «Ирину — девица Ирина, а меня — девица Анна. Наши имена тайные, ты когда-нибудь поймешь». Через несколько дней после ее отъезда веду из садика дочек, Олю и Танечку, думаю о тете, и так защемило сердце… Я подумала — живет одна, старенькая, и никого поблизости. Вечером написала ей письмо: «Ты (называла ее на «ты», как она велела), тетя, не переживай, только живи. Как Ваня приедет с командировки, с Севера, мы тебя возьмем к себе жить, будешь жить с нами». Это письмо она получила, читала ей та соседка Антонина, что когда-то посмеялась надо мной.
А утром, ровно через две недели после нашего с ней разговора, подоила козу (Антонина видела, как тетя молоко процедила), зашла в избу. И не выходит. Было принято: хозяюшки скотину выводят на улицу и ждут, когда дойдет тетя. Она всех отправляла домой, а скотину одна провожала за поселок в поле, к пастуху. А тут ждут — Анны нет. Тоня бежит, в дверь стучит — закрыто. «Да ты что, Аннушка, заснула, что ли? Видела, как ты цедила молоко, а тут и закрылась. Открой!» Собрались соседи, выставили окно, зашли в избу. А она — ноги на полу, руки и голова на кровати. Смотрят — умерла.   
В том же году Ваня, мой муж, приехал с командировки в конце октября и позвал меня венчаться. Купил в Ленинграде обручальные кольца, и через семь лет нашей совместной жизни мы наконец повенчались. Говорю: «С работы нас уволят, детей из садика уберут». А он: «Тогда мы с тобой уедем на Север». Уехали мы в Мурманскую область, город Полярные Зори, и еще тридцать три с половиной года прожили вместе венчанные. Это по молитвам тети Господь сподобил венчания и уберег от греха дальнейшей жизни в невенчаном браке.
Во время нашего последнего разговора я спросила: «Тетя, а если я чего не знаю, как поступить? Ты будешь мне подсказывать?» Сказала: «Буду». И так много лет продолжалось. Спрошу во сне — она мне скажет. Как-то раз вижу во сне: тетя сидит на скамеечке, я слева, она справа, и говорит: «Сейчас тебе расскажу, только ты это не должна никому рассказывать». А я ей говорю: «А может, маме?» Она хлопнула рукой о мою правую коленку и сказала: «Нет. Я тебе ничего не скажу, вдруг ты когда-нибудь проговоришься». И проснулась я. С тех пор тетю вижу редко и ни о чем не спрашиваю.
Мой духовный отец Архимандрит Никодим, живущий в Мурманске, мне сказал: «Счастливые мы с тобой. У нас есть ходатай на том свете, что бы я делал без моего ходатая. Так он обо мне молится. И у тебя сильная ходатаица». «Да, отче, вы правы», — отвечала, хотя я ему до этого о тетушках не рассказывала.
Пять лет тому назад Господь сподобил меня побывать на могилке Ирины и Анны. Возвращаясь домой в 1992 году из поездки по святым местам, я заехала в Сиделькино и Старое Эштебенькино поклониться могилкам своих родных.
Пешком, с Иисусовой молитвой, после инсультов и инфаркта, до поселка Редкая Береза и до кладбища прошла 15-20 километров. А где могилки Анны и Ирины, не знаю — вырос лес, могилки старые. Уже в 50-е годы у Ирины в селе Сиделькино, где она родилась, никого из родных не осталось, все умерли. И наши родные, кто оставался в Сиделькине или в Старом Эштебенькине, умерли, а мы, племянники Анны, разъехались по разным городам.
Стала искать старожилов, спрашивать, помнит ли кто живших тут монашек. Нашла бабушку, которая прожила в поселке 25 лет. Прошу ее хоть что-нибудь вспомнить. Ирина умерла 33 года назад, Анна — 23 года (в 1982 году). И она мне говорит: «Вспомнила. Хоронили ярого коммуниста. Поставили звезду, памятник железный рядом с могилами монашек. Говорят, при жизни он их часто пугал, не давали монашкам земли по его ходатайству, всем говорил — «враги народа», а похоронили — пришлось лежать рядом с монашками».
Пошли мы с этой бабушкой искать могилу коммуниста. Ходили-ходили по кладбищу, искали желтый памятник со звездой. Кладбище старое в лесу, заросшее травой, нет оградочек, холмики сравнены с землей. Стою и почему-то все смотрю вверх. Бабуля говорит: «Ты на землю смотри: может, какой колышек остался, значит, это могилки». И вижу — под деревом, рядом со стволом, прямо от корней, крест, и второй рядом. Подбегаю, читаю надписи и узнаю могилки моих любимых, дорогих тетушек. Кресты полностью сохранились, и надписи на крестах видно.
Посидели, помолились, помянули, и бабуля говорит: «Спеши, тебе еще далеко идти, если не хочешь у нас переночевать. Ночь наступит быстро, особенно в лесу. У нас темные ночи, а тебе идти полем, лесом…». Но слава Богу, Богородице, Ангелу Хранителю, всем святым и блаженным тетушкам моим — чуден был путь и легок. Чувствовалось, как до самого дома меня сопровождали мои тетушки.

Рис. Валерия Спиридонова 

Валентина Макарова
г. Полярные Зори Мурманской области
08.09.2006
879
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
1
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru