Все мы дети великой России

Размышления игумена Кирилла в связи с 50-летием окончания школы.

Об авторе. Игумен Кирилл (Сахаров) родился в 1957 году на Донбассе. Член Союза писателей России. Кандидат богословия. Подвизался в Свято-Даниловом монастыре в Москве. Настоятель московского храма Святителя Николая на Берсеневке.

Юбилей придется на будущий год. Конечно, буду служить благодарственный молебен, делиться воспоминаниями с прихожанами. Поездка в далекий Донбасс маловероятна и не только потому, что опасна и затруднительна, но и по состоянию здоровья. Посмотрел сайт школы - ни одного знакомого лица, кроме учительницы, жившей на нашей улице. Давно умер единственный человек, с кем я более-менее общался в классе - Боря Архипов (он так и не женился, а умер из-за злоупотребления алкоголем). Талантливый был парень, хорошо учился, рисовал, коллекционировал старинные монеты. Позади него сидел Андрей Жулькин - он увлекался спортом, но учился неважно. Иной раз откровенно зевал и ловил мух на уроках. Боря стал называть его «Шкреком» и стал активно рисовать всякие картинки из лягушачьей жизни. Они были весьма остроумными и забавными. С Борей был весьма дружен Андрей Крепких, которого за плотно сбитую фигуру называли «Мамонтом». Андрей - единственный, кого я смог выявить в соцсетях. Пару раз мы там контачили с ним. Чтобы я был поосторожней, он меня предупредил, что одна из учениц стала иеговисткой, а потом свернул общение, безграмотно написал: «Ну, пусть тебе помогают твои боги». Вспоминаю еще Кольку Карташёва (он давно уже умер). Это был хулиган-забияка, сын зэка. Внутри него постоянно кипела агрессия. Его держали на первой парте и подсаживали к нему девчонок покрупнее - их он бил. Никто из ребят, в том числе и я, не вставал на их защиту. Парадоксально, что когда 23 февраля, в День Советской Армии, ребята заходили в класс после того как девчонки приготавливали подарки - больше всех их было на парте у Кольки. О, непостижимая женская логика!

А в школе тоже спят днем? - спросил я отца, ведущего меня за руку в школу в первый раз в далеком 1964 году. Дело в том, что, находясь в садике, я тяготился послеобеденным сном согласно режиму. Помню, как разрисовал в букваре фотографию Ленина. Родители пришли в ужас - еще очень свежими были воспоминания о годах репрессий. Учительницей начальных классов была очень энергичная украинка Александра Петровна. Она могла и похвалить (помню, красными чернилами написала под моей работой по арифметике «Умник ты, Саша!»), но и так встряхнуть, что мало не покажется. Нередко говорила нарушителям: «Ты чы, сказывся?!» («ты что, с ума сошел?»). Могла и подзатыльник дать, что озлобляло. Однажды в своем дневнике я, подражая ее стилю, написал следующее: «Дорогие родители! Ваш сын перестал учиться - не давайте ему жрать и бейте его, как собаку!» Применяла эта учительница такой сомнительный педагогический прием, когда на часть урока приводила в младшие классы тех, кто не успевал у нее. Потом младшеклассники показывали пальцем на этих бедолаг. Однажды в числе их оказался и я.

…В школе очевидный надлом наступил в 5 классе, после окончания начальной школы. Болезненным был переход от простой арифметики к триаде алгебра-геометрия-математика. Изначально не мог врубиться в эту перестройку. Обрёк себя на 6-летние страдания, не знал толком ни одной формулы, не решил, по сути, ни одной задачи, поэтому и получал соответствующие оценки.

Математика - это что такое? Мне говорили: математика - это абстрактная наука, она многих приводит к вере, так как дает точное подтверждение каким-то законам и закономерностям, на которых построен мир. Есть священники, которые пришли к Богу от своей профессии - математики. Отца Павла Флоренского арестовали за его чисто математический труд «Мнимости геометрии»… Но если у человека такая структура личности, что он это не воспринимает - зачем насиловать природу? Так же и с иностранными языками: и в школе, и в институте, и в семинарии, и в академии. Я мог воспринимать только буквальный перевод с английского на русский. А вот украинским языком овладел, но в школе немного им тяготился. Даже одно время говорил родителям: «Давайте переедем в Воронежскую область - там не учат украинский язык». Этот язык от жизни, есть в нем своя изюминка. Когда я бываю в украиноязычной среде, то пользуюсь украинским. В Почаеве несколько проповедей произнес на украинском языке, в Донбассе часть проповеди произносил специально по-украински, хотя здесь в этом нет никакой необходимости.

Еще мне не давались физика, химия и черчение. А по истории помнил всё один к одному. Очень схватывал правописание по русскому языку. Синтаксические моменты чувствовал, где какой знак поставить. Слаб был по физкультуре. Однажды публично поспорил с учителем географии - неприятный был разговор. Наказал сам себя - постригся наголо…

В начальной школе я был маленький ростом (меня отдали в первый класс, когда еще не исполнилось 7 лет - думаю, что это было ошибкой), потом наступил перелом. В классе я был одним из самых физически слабых, не мог конкурировать с другими в этом плане. Не пользовался вниманием со стороны девчонок.

Вспоминается такая игра, когда раскрывается мнение друг о друге в записках. Кто-то написал обо мне: «странный человек: ни рыба - ни мясо, замкнут, непонятен». Я себя чувствовал неуверенным в школьные годы: природная болезненная стеснительность, физическая слабость. Я был целиком и полностью погружен в религиозную стихию, а поскольку это было опасно выставлять, то замкнут. Были у меня всякие странности и комплексы. Например, за время учебы я почти никогда не был в школьном туалете - в крайнем случае, бегал на большой перемене домой. На танцах был считанные разы: в клубе и в городском скверике. На них я был точно белой вороной - ни к селу, ни к городу. Не помню, чтобы хотя бы раз меня пригласили на белый танец.

Какая-то была нелюдимость. Симпатии были. Свиданий, прогулок, невест не было за всё время учебы в школе. Старший брат Виктор был более контактным, пользовался вниманием, у него была невеста в школьные годы и у младшего брата Володи тоже. Я был больше в тени, они были более смелые, спортом занимались. Но не помню, чтобы в наш дом ступала девичья нога - ни со стороны братьев, ни с моей за все годы учебы…

Интерес к истории, фотографиям храмов, цветным фотографиям в учебниках истории для четвертого и, особенно, седьмого классов, где были помещены изображения «Троицы» Рублева, киевских соборов и монастырей, Кремля московского и владимирского кремля. В моей душе все это вызывало отклик. И вот благодаря этим учебникам, этим фотографиям я почувствовал некий ореол таинственности над всем, что связано с Церковью. Вылепил из пластилина и покрасил золотой краской Софийский собор Киева.

С 10 класса начинается интенсивное чтение. Отсюда начинается запись прочитанных книг - в основном классика. Иногда ловил себя на том, что накручивал количество в ущерб качеству. Русскую литературу преподавала Л.И. Божко. Романы Тургенева, Достоевского и Толстого, стихотворения Некрасова. От напряжения болела голова. Неприятным было заучивание стихотворений, посвященных Ленину, тяготила злобность Кобзаря. Запомнился такой пассаж на уроке по украинской литературе, когда умирает коммунист и перед его взором всплывает «бэзмэжно дорогый» образ Ленина. В начальных классах старались привить любовь к вождю - вот он, мол, любил по-настоящему народ - не то что царь (хотя все было на самом деле наоборот).

Уроки труда не привили навыков и не вызывали энтузиазм. При молодом учителе некоторые из учащихся с его попустительства заводили разговоры на блудные темы. Постоянно подглядывали в журнал - высматривали у кого какие оценки по предметам. Главным на уроках физкультуры была игра в баскетбол, если это было в зале, или в футбол, если это было на улице. Успешно я, пожалуй, только прыгал через длинного «козла», а в остальных упражнениях был слабоват. Кстати, наш физрук Виктор Александрович впоследствии стал мэром города.

Уроки НВП запомнились строевой подготовкой и надеванием защитной формы с противогазом в качестве химзащиты. При этом много дурачились. Лихо за считанные секунды я разбирал и собирал автомат. Сохранилась фотография, на которой я в День Победы стою с автоматом у памятника Матери-Родине. Считаю, что занятия по НВП, несмотря на все недостатки, были очень важными (их необходимо скорейшим образом восстановить). В военном кабинете висел большой транспарант: «Служба в армии - почетная обязанность гражданина СССР!»

В семье был культ оценок - первый вопрос родителей по возвращению из школы был: «Что получил? Покажи дневник!» Плохие оценки вызывали раздражение, не было речи о том, что, как и почему. Мерилом личности становились школьные отметки. Опасаясь наказаний, приходилось всячески изворачиваться: вырывать листы из дневника, переправлять «кол» на «четверку», а «тройку» на «пятерку» и т.п. Дома, кроме истории и географии, ничем больше заниматься не хотелось. Перед началом занятий часто у девчонок списывали домашнее задание по русскому языку и другим предметам. На контрольных работах по математике старались списывать у тех, кто хоть что-то в этом кумекал (таковых в классе было не больше трех-четырех человек), к экзаменам готовили шпаргалки.

Помню, как математичка Раиса Андреевна вызвала меня к доске, и я, как баран на новые ворота, вылупив глаза, молча смотрел на мудреные комбинации цифр. Не выдержав, учительница в сердцах сказала: «Не понимаю таких людей, садись!»

Саша Сахаров в школьные годы. Фото из семейного альбома.

Что только со мной не делали: и отец со старшим братом однажды пытались заставить меня решить какие-то задачи; и оставляли меня вместе с другими отстающими после уроков - всё было безполезно, всё было как об стенку горох. И не сказать, что был глупый, просто я гуманитарий до мозга костей, и органически не мог заниматься тем, к чему не лежала душа. Помню, в семинарии преподаватель латинского языка Костюк произнес такую реплику: «Если Сахаров что-то не хочет делать, никто его не заставит». Хотел бы подчеркнуть, что в последующей жизни ничего от слова «совсем» из того, что было на уроках математики, физики и химии, мне в жизни так и не пригодилось. Что касается английского языка, то за две недели пребывания в Америке я преуспел в нем больше, чем за годы обучения в школе, институте, Духовной семинарии и Духовной академии - и это благодаря живому общению, а не изучению огромного объема грамматики.

После школы тянуло гулять - в городской скверик, часто на велосипеде, вокруг клуба, в посадках, в балке, в шахту, летом - на ставок (пруд). В сквере поедали шелковицу, в посадках - паслёны, рядом с детсадом - райки (маленькие красные яблоки). Двоюродные тетки угощали виноградом и красной смородиной, растущими на их больших участках.

Советская школа, при всех своих несомненных достоинствах, а это и дисциплина, и ответственность учителей, была похожа на каток. Не было индивидуального подхода к изучению учебного материала, наличествовал идеологический диктат. Сопротивляться было безполезно и опасно. Прием в октябрята-пионеры-комсомольцы был само собой разумеющимся. Дети были в полном ведении школы. Родители не могли, да и не пытались на чем-то настаивать, что-то требовать. Невозможно было себе представить, чтобы они выступили против принятия своих детей в октябрята, пионеры или комсомольцы, а ведь в уставе комсомола упоминался обязательный атеизм. Не припомню, чтобы в школе проводилась усиленная работа против пьянства, курения, наркомании, разврата, абортов, чтобы прививались семейные ценности. Помню только, что «один грамм никотина убивает лошадь», и как учительница украинской литературы Дарья Ивановна (за глаза мы ее называли Тарас Бульба) стыдила в классе выявленного в результате рейда около мужского туалета курильщика.

Получилось так, что родители положились на школу в плане воспитания, а школа не сформировала устойчивого неприятия этих отрицательных явлений. Мы были не очень дружны, и я в этом плане не показывал пример, скорее наоборот. Помню, как на привале во время прополки классом колхозных угодий я шокировал одноклассников тем, что отделился от них со своим рюкзачком и стал потреблять его содержимое. Мало было сердечности, теплоты, приветливости, деликатности и благородства в отношении учеников друг с другом, больше было иронии и отчужденности. Помню, как с целью самоутверждения я презрительно относился к одному парню, который имел недостаток - он заикался. Натравил одного из учащихся на ученика своего класса, который его ударил. Потом же, когда он и мне заехал, я вопрошал: «За что?» - хотя ясно, что это было возмездие.

Неприятным воспоминанием о школьных годах было такое явление как «кликухи», в которые превращались фамилии. Например, Кузовой - Кузя, Стасюк - Стаська, Никульникова - Никуля и т.д. Меня, Сахарова, называли: Сахар-рафинад (рус.), Цукор (укр.), Шуга (англ.). Когда учитель английского языка впервые нас познакомил с тем, как по-английски будет «сахар», то в классе зависла тишина, а потом Колька-хулиган завопил на весь класс: «Шу-у-га!», так эта кличка и прилепилась ко мне.

Мы почти не посещали друг друга, почти не встречались вне школы. Не было совместного отмечания дней рождения и других праздников. Собирали макулатуру и металлолом, носились на переменах по коридорам, зимой прорывались без шапок через заслон на улицу и катались по ледяным дорожкам, бросались снежками.

Школу начали строить в 1935 го ду. Построили за 3 года. В годы войны, когда наш шахтный поселок в течение 14 месяцев был оккупирован немцами, в школе располагался их госпиталь. Потом снова открылась школа. Постепенно школа расстраивалась, появились спортивный зал, столовая и т.д. Помню неплохие обеды за 15 копеек. Ходили мы в школьной форме - безусловно, это дисциплинировало. Несколько девчонок ходили в коротких юбках. Директор пытался с этим бороться, не всегда успешно. Наша школа не имела никаких контактов с двумя другими школами города (до сих пор я не знаю, где одна из них находится).

Национальный вопрос совершенно нигде не звучал. Только в старших классах я узнал, что русских было чуть больше, чем украинцев, плюс две белоруски (Чирик и Шеремет). Мы все были гражданами Советского Союза, хотя благодаря учебникам истории и литературы русская тема звучала намного громче, чем украинская. По-русски было всё: книги, журналы, газеты, фильмы. Только у некоторых пожилых проскальзывал суржик и слышны были песни на украинском языке. Так было напротив нашего дома в семье Дмитриенко. «Приняв на грудь», хозяин дома лихо на баяне наяривал «Черемшину», а гости дружно его поддерживали. Днем допоздна сын хозяина крутил эстрадные песни, звук расходился по всей улице.

Единственный раз всплыла тема нацвопроса, когда в наш класс поступил татарин Федя Шайхутдинов. Помню, как Колька после урока истории, посвященного Куликовской битве, стал в шутку третировать бедного Федю, а тот плача говорил: «Мой папа воевал с фашистами!»

Русский патриотизм не культивировался, это привело к разобщенности, не хватало солидарности и взаимной поддержки. Во многом, конечно, это было по причине полного отсутствия религиозности и церковности. Да, нас воспитывали на примерах героизма «Молодой гвардии», Зои Космодемьянской, генерала Карбышева, но этого было недостаточно. Эти примеры давали образец героизма, но не могли дать то, что давали примеры святых - борьба с пороками, стремления к нравственному совершенствованию.

Накануне Дня Победы проходило торжественное шествие, а в самый день был салют из винтовок у Братской могилы. И День шахтера отмечали с народными гуляниями в балке (помню, как со старшим братом мы валялись от головокружения после качелей). И еще были Проводы русской зимы (замена Масленице).

Мне как-то все-таки удава лось тайно и храм посещать, и дома молиться. В десятом классе уроки истории и обществоведения вел директор Иван Иванович - такой крупняк по комплекции, по росту. Перед ним трепетали все - и учащиеся, и учителя. Вот идет он по коридору, эдакий слоник, и все прижимаются к стене. Он был медлительный, степенный. Идет такой слоник по школе, все - по углам: идет директор Иван Иванович. Потом, когда он уже стал стареть, тогда, как над старым медведем шавки начинают издеваться, так и ученики над ним. Вот, он ведет урок, допустим, обществоведения, кто-то отвечает, или он сам говорит и вдруг - засыпает на две-три минуты. Потом просыпается и продолжает вести тему дальше. Естественно, все давятся от смеха. Вот этот Иван Иванович на уроках обществоведения имел такое обыкновение: начинал он урок с того, что вызывал на первые парты несколько жертв, которым надо было в письменном виде за 15 минут ответить на тему предыдущего урока.

Однажды и я оказался в числе этих жертв. Мне попался вопрос: «Материализм и идеализм» - в начале курса обществоведения была такая тема. Я уже тогда был в какой-то степени воцерковленным человеком. Начинаю отвечать на эту тему. Пишу в таком нейтральном стиле: «материализм считает, идеализм считает…». И вот, где-то в моем повествовании надо было употребить слово «Бог». Я, недолго колеблясь, пишу с большой буквы это слово и отдаю свою работу директору. На следующем уроке он опять вызывает очередных жертв на первые парты для письменных работ и разбирает предыдущие ответы. Наступает пауза, и он говорит: «Вы знаете, у нас есть такой ученик в десятом классе, который пишет, вот его письменная работа, в ответе на вопрос о материализме и идеализме, представляете себе, он пишет слово «Бог» с большой буквы!» И весь класс как засмеется. Я стушевался, но как-то обошлось, на этом не зациклились. Но отец мой, Сергей Яковлевич, посетил школу только два раза за десять лет: когда меня привели в первый раз в первый класс, и когда я учился уже в 10-м классе. Он пришел в школу к Ивану Ивановичу и говорит ему: «Иван Иванович, вот такое дело, я ничего не могу поделать со своим сыном, он у меня по церквям разъезжать стал, читает церковную литературу», - не помню, не знаю точно, что уж он там говорил, но то, что я посещаю церкви, это он точно сказал. А Иван Иванович ему в ответ (со слов отца): «Да, вот я тоже столкнулся с тем, что он в письменной работе по обществоведению пишет слово «Бог» с большой буквы…»

Вот идет урок физики в десятом классе. Приходит секретарь и говорит: «Сахаров, к Ивану Ивановичу». Вызывают меня к директору в первый раз. Я уже предчувствую нечто, вхожу в кабинет, он меня спрашивает: «Ты что, в церковь ходишь? Ты что, верующий человек?» Я: «Иван Иванович, я люблю историю и мне интересно посмотреть, побывать». Как-то сумел перевести разговор в эту плоскость - культурологическую, искусствоведческую. Он не стал давить на меня. Был общий разговор, где какая церковь. Резюме было такое: «Ну, ты смотри, ты же собираешься поступать в институт, смотри, сложности у тебя будут» - в связи с моим таким настроением. На этих словах мы и расстались. Он был историк, а я поступал на исторический факультет.

Иван Иванович ездил на простом «Москвиче», на таком же, как и мой отец. Было поразительное равенство людей - никаких хором, показушной роскоши. Иван Иванович с супругой взяли на воспитание из детдома девочку-еврейку, она была очень привязана к своим новым родителям.

Сейчас, когда родной Донбасс стал частью Большой России, я безмерно рад тому, что могу воспринимать его так же, как посещаемые мною Воронежскую или Тверскую области. Не будет напряженности и тревоги при пересечении границы, как это бывало раньше, не будет шокирующих вопросов таможенников: «С какой целью едете на Украину?», а также настойчиво бьющей в глаза повсеместно трехцветной символики и трезубов. Все мы русские - великороссы и малороссы, белорусы. Как поется в гимне, «все мы дети Великой России». Предстоит еще большая работа по восстановлению цельности нашего русского национального самосознания, очищения церковной жизни от западных влияний. Но это уже другая тема.