Господь указал мне новый путь

Автобиографические записки Митрополита Санкт-­Петербургского и Ладожского Иоанна о его детстве и юности.

Антон Евгеньевич, добрый день. Отправляю Вам для публикации Автобиографические записки иеромонаха Иоанна (Снычева). Хотя Вы и написали, что Вас не слишком безпокоят предшествующие публикации, я посчитала нужным поставить Вас в известность, что версии этой автобиографии (где-то довольно полные тексты, где-то сильно сокращенные) уже были частично опубликованы фрагментами в разных изданиях. Кроме подробного изложения о. Иоанна о его обучении в Саратовской семинарии. Вот этого я не встречала нигде. Так что смотрите сами.

Текст подготовлен к печати по самодельной (самиздатовской) книге. Переплет - картон, обтянутый желтой бумагой с разводами. Машинопись, 252 страницы. Эти записи были сделаны иеромонахом Иоанном (Снычевым) в 1955 году. Об этом имеется запись самого Владыки Иоанна.

С уважением Алла Петровна Семенова.

Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн многие годы возглавлял Куйбышевскую епархию, оставил большой след в духовной и общественной жизни Самары. И потому его автобиография, написанная с большим талантом, имеет особую значимость для самарцев. А также для его земляков - оренбуржцев, херсонцев и жителей северной столицы. Просим не забывать, что эти записи сделаны не умудренным духоносным старцем, как это обычно бывает с автобиографиями маститых церковных иерархов. Воспоминаниями о своем детстве, юности делится с нами еще очень молодой 28-летний иеромонах Иоанн. И многие важные события его духовной жизни были у него еще впереди… Этот удивительный биографический факт с неизбежностью отразился на стиле и на содержании удивляющих своей искренностью записей.

Мы благодарим хранительницу архива Владыки Иоанна Аллу Петровну Семенову за предоставленную редакции «Благовеста» Автобиографию Митрополита Иоанна (Снычева, 9 октября 1927 г. - 2 ноября 1995 г.). Благодарим директора санкт-петербургского издательства «Царское дело» Сергея Игоревича Астахова за присланные фотоснимки периода юности будущего Владыки. Дальнейшие главы Автобиографических записок Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна читайте в журнале «Лампада».

Автобиографические записки иеромонаха Иоанна

Годы моего детства

Родился я, как рассказывала мне моя мама, мертвым: несколько часов не было во мне ни дыхания, ни звука, и только лишь усиленные окрики родительницы произвели внутри моего организма дыхание и жизнь. Село, где я появился на свет Божий, называлось Ново-Маячка Каховского района Николаевской губернии (ныне Херсонская область). Его мне не довелось увидеть, а потому до сего дня не имею о нем никакого представления: каким оно было по общему виду и каким в частности.

Спасское

Вскоре после моего рождения мои родители переехали [в Оренбуржье] в свое родное село Спасское (в простонародии оно называется Осьминка. Это название оно получило потому, что некоторые прилежащие ему селения расположены от него в восьми верстах). Село Спасское расположено в восьми верстах на юго-восток от г. Сорочинска. Его дома размещены на склонах оврага, в низовьях которого протекает небольшой ручей, питаемый, очевидно, родниками и дождевыми водами.

Митрополит Санкт­-Петербургский и Ладожский Иоанн.

На левой стороне оврага, если стать лицом на север, величественно возвышается храм во имя Святителя Николая. На север и на юг от храма длинною улицею тянутся постройки жилых домов. Всего домов в то время было около четырехсот, сейчас же осталось не более двухсот. Когда-то это село было цветущим, утопавшим в зелени и садах, теперь же оно имеет жалкий вид. Здесь-то и протекали мои первые годы детства.

Из жизни моего детства я запомнил только два случая, которые кажутся мне теперь, что они были как будто бы не наяву, а во сне. Первый случай был на поле, где люди веяли хлеб. Я вместе со своими друзьями, не имевшими, как и я, верхних рубашек, отправились на ток, где рабочими была оставлена веялка. Любопытство, как это бывает обычно у детей, не имело предела. Хотелось потрогать и покрутить машину своими руками. Крутил ли я ручку веялки, не знаю, но только помнится мне, что я засорил себе глаз. Последствия этого покрыты полным забвением.

Второй случай был в селе. Был, как мне вспоминается, солнечный день. Я бегал по селу с ребятишками и рассматривал развалины одного дома. Интересно было взбираться на подоконник хижины и оттуда наблюдать проходивших людей, лазить по грудам развалившихся глиняных кирпичей и чувствовать себя каким-то героем. В то время как я находился в самом восторженном состоянии, неожиданно появилась похоронная процессия. Впереди шел священник, а за ним несли небольшой гробик, за которым двигалась толпа народа - то хоронили младенца. Вся процессия направилась к церкви.

Удивленный неожиданным появлением людей, я оставил шалости и, примкнув к подоконнику, пристально стал наблюдать за событием. Долго я наблюдал за процессией, пока она совершенно не скрылась внутри храма. Мысли одна за другой, зачем это и куда несут младенца в гробу, наполнили мою голову. Это событие оставило неизгладимый след в моей памяти до сего дня.

Как дальше протекало мое детство в селе Спасском, я не помню. Время изъяло из моей памяти счастливые дни, и вспоминать все это уже невозможно.

Сорочинск

В тридцатых годах родители со всем своим семейством переехали в Сорочинск. Мы поселились первоначально в здании райпотребсоюза (теперь отделение милиции), а затем, переменив еще несколько квартир, переехали в здание школы № 4. Мне шел четвертый год. Многое из того, что я тогда переживал и испытывал, совершенно забыто мною и только лишь отдельные штрихи моего детства всплывают в моей памяти. Хорошо помню, что я очень интересовался голубями, которых разводил мой самый старший брат.

Однажды, когда я находился на крыше сарая, я увидел очень низко летящий самолет и решил его поймать. Конечно, поймать мне его не удалось, ибо это была детская фантазия, но желание ухватиться за колеса пролетающей надо мною машины и приостановить ее движение было непреодолимо. Самолет с грохотом пролетел над моей головой и скрылся вдали за городом.

Когда мы жили в школе № 4, то родители отдали меня в детский сад, куда я ходил несколько лет. Из жизни в детском саду я почти ничего не помню.

В 1933 году ввиду неурожая наступил голод. Пришлось испытывать недостаток в пище. Чтобы не умереть с голода, мы собирали конский щавель и зеленые капустные листья и из них пекли себе лепешки. Весною я вместе с братьями ходил выливать сусликов, мясо которых в жареном виде являлось нашим дорогим блюдом. Мясо суслика вкусное, только немного пахнет чесноком. В летнее время занимались рыбной ловлей. Как никогда, в это время Божиим Промыслом удивительно размножалась рыба в реке и ловилась рыболовными снастями. Всякий раз, когда мы уходили на рыбалку, возвращались с полным уловом больших рыб. Это давало возможность до некоторой степени заменять хлеб и поддерживать свое здоровье.

Но голод усиливался, и родители решили оставить Сорочинск и переехать к своим родным в Каховку. Решение было приведено в исполнение. Вскоре часть вещей была продана, а часть запакована в сундуки и отправлена багажом по железной дороге в Каховку. Был август-месяц, когда мы всем семейством погрузились в вагон пассажирского поезда и отправились по направлению к Москве. Перед самим отъездом я заболел воспалением легких, и больным я совершал дальний и трудный переезд.

Каховка

В Каховку мы приехали в то время, когда хлеб с полей был уже убран. Первоначально мы поселились в доме своих родичей (у сестры моей матери). Началась новая страница моего детства. Первое, о чем я так ясно помню, было хождение на поле за сбором соломы. Помнится мне, как я со старшим братишкой впервые решил помочь своим родителям.

Стояли осенние дни. Небо часто заволакивало тучами, и изредка моросил дождь. Однако я пошел на доброе дело. Чтобы достигнуть поля, где мы должны были собрать солому по жневнику, надо было выйти за город и пройти мимо крутых оврагов и глубоких ям, откуда извлекали глину для кирпича. Интерес и любопытство к окружающей обстановке волновали мое сердце. Как всё было прекрасно. Крутые овраги с проделанными в них пещерами заключали в себе какую-то таинственность и возбуждали во мне еще больший интерес и стремление к чему-то высшему. Эти благодатные минуты никогда не повторятся и никогда не изгладятся из моей памяти.

С поля мы возвращались уже вечером, неся на себе по охапке соломы. Хотя солома была и не так тяжела, но нести ее было нелегко. Но я нес, не жалея своих сил. Дорогою какая-то благочестивая и сострадательная женщина сняла с меня мою ношу (солому) и помогла донести до дома. Какая же была радость у родителей, когда они увидали меня с охапкою соломы, а самое главное, целым и невредимым. Еще большая радость была у меня от сознания, что я в какой-то мере оказал помощь своим родителям, а ведь мне было всего шесть лет.

Материальная нищета и большое семейство (семь человек) заставили нас оставить дом родичей и поместиться на квартире. Была уже зима. Необходимо было снабдить себя топливом. Так как материальных средств не хватало не только на дрова, но и на хлеб, то топливо приходилось добывать примитивным способом: мы брали санки и по льду через Днепр перебирались на левый берег и там рубили сучки и кустарник. Таким образом изо дня в день мы возили для себя топливо.

Неизгладимое впечатление оставил во мне образ святого Георгия Победоносца, находившийся в комнате хозяев, где мы стояли на квартире. Помнится мне, как я с большим любопытством и глубоким волнением обращал свои детские взоры на этот святой образ. Что-то внутренне чистое влекло мое сердце к соединению с тем, кто был изображен на этой иконе. Хотелось смотреть и смотреть. Такие же чувства я испытывал в Рождественские дни, когда с братишками ходил по домам и славословил Христа, рождшегося в Вифлееме нас ради. Благодатные минуты...

Прошла зима. Надо было думать о приобретении своего угла. Господь благословил хлопоты моих родителей, и мы с наступлением весны переселились в свой собственный дом. Весенние воды открыли еще одну страницу жизни моего детства. Жизнь в новом доме не избавила нас от нищеты, и хотя в материальном отношении было гораздо лучше, чем несколько лет тому назад, но тем не менее приходилось испытывать недостаток. Поэтому, чтобы утолить голод, я часто уходил из дома и с сумой за плечами и с протянутой рукой проходил улицы города и магазины, прося у честных жителей кусок хлеба. Бывало так, что одни отзывались на горе людское, а другие отворачивали лица и гнали меня, как бродячего пса.

Помнится мне, как я однажды зашел в магазин, где продавали разные пряности, и, обращаясь к покупателям, стал просить у них милостыню. Один человек взял меня за шиворот и, обвиняя в воровстве, к которому я был непричастен, поволок в отделение милиции. Как ни старались защищать мою невиновность близстоящие граждане, ничто не помогало: человек влек меня в милицию. Я плакал и просил его отпустить меня, но ни слезы, ни просьбы - ничто не сломило его намерения. Вскоре я оказался в помещении милиции, брошенный на произвол судьбы. Я волновался, ибо думал о родителях, которые безпокоились о моем отсутствии. Так как никто на меня не обращал внимания, я, пользуясь удобным моментом, вышел во двор и, шмыгнув под ворота, убежал в город. Дорогой я зашел в одну столовую, где надеялся утолить голод. Помнится мне, с какой жадностью я смотрел на людей, лакомившихся вкусными блюдами, и с какой жадностью я утолял голод теми крохами, которые оставались от обедавших. Каждая корка ржаного хлеба была для меня вкуснее самой изысканной пищи и остатки холодного супа - слаще меда. Поздно ночью я возвратился домой.

Главной моей обязанностью было рано утром выгонять корову в поле и там пасти ее до позднего вечера. В осеннее время, когда поспевали фрукты и овощи, я, прогоняя корову мимо садов и виноградников, иногда не удерживался от того, чтобы не зайти в сад или на бахчи и не сорвать плодов. Один раз меня даже поймали, но не наказали, видимо, я мал был для наказания. В свободные дни, когда корову пасли другие, я вместе с братьями уходил на рыбалку. Было ли это развлечением - не помню, но пойманная рыба служила для нас всех вкусным обедом.

По мере того, как я возрастал годами, возрастали и во мне детские шалости. Помнится мне, как я по неразумению своему поджег сарайчик. Произошло это таким образом: отец, мать и братья удалились за чем-то в город, а я с некоторыми своими двоюродными братьями остался дома. Вскоре на дворе поднялся веселый шум и крик - это мы забавлялись разными играми. На дворе под навесом находился небольшой стог соломы, который и сделался предметом нашей детской забавы. Я смастерил небольшой пугач из старого патрона и наполнил его до верха спичками. Затем я рассыпал стог так, что образовалось пространство вроде шалаша, и так как нам приятно было находиться в стоге, то я после выстрела решил внутри стога развести огонь.

Чиркнула спичка и солома загорелась. Сначала было приятно смотреть, как огонь жадно пожирал соломинки, но когда огонь перешел на весь стог, тогда, спасаясь от опасности, я, как угорелый, еле успел выскочить из огня. Вскоре из стога вырвались клубы дыма и огня. Стог горел, горел и настил, предохранявший солому от дождя, и расположенный близ стога сарайчик. Пожар произвел переполох. Находившиеся в доме родные, боясь, что пожар может перейти и на дом, стали выносить из комнат все вещи. На пожарной вышке пробили тревогу и вскоре приехали пожарные и потушили бушевавший огонь. Так малая и необдуманная шалость причинила бедствие людям.

В это же время в моей душе появлялись проблески веры. Помнится мне, что я с другом Ваней, кажется на Пасху, ходил в церковь. Церковь находилась недалеко от нашего дома. Внешний и внутренний вид ее был прекрасный. Вокруг храма проходила железная ограда, вблизи которой росли садовые деревья. Неизгладимое впечатление оставило в моем сердце внутреннее благолепие храма. Когда я вошел в церковь, то сразу же мое внимание привлекла роскошная церковная живопись на сводах храма над иконостасом. Не помню сейчас, какая картина была изображена, только помню, что она была величественной и потрясающей и что были изображены два летящих ангела. Народ в храме стоял стройными рядами по обе стороны дорожки, ведущей к алтарю. Дорожка оставалась свободной: на ней никто не стоял. Хорошо помню, как старый батюшка проходил по храму и кадил.

Мне очень нравились кладбища, и когда после Пасхи наступила Радоница, я поспешил там побывать. Там было очень хорошо: светило солнце, пели птички, и многие люди, одетые в светлую одежду, чинно украшали кутьей родные могилки. Каждый мог свободно подойти к могилке и вкусить кутью о упокоении усопших. На кладбище не было шума, царила благодатная тишина. В Каховке существовало тогда два кладбища: одно - недалеко от церкви, на северо-востоке, а другое - за городом, на западе от храма. Я бывал как на первом, так и на втором. Второе, так называемое «старое» кладбище, отличалось от первого тем, что там было много склепов и находился разрушенный храм. Я часто навещал это кладбище и с большим интересом лазил в склепы, находившиеся под храмом. Так проходило мое детство в Каховке.

Однажды, когда я возвратился с кладбища, увидел, что дом был совершенно пустой. Не было ни родителей, ни братьев, не было и вещей никаких. Я недоумевал: куда все исчезли? Мне доложили, что мои родители продали дом, собрали вещи и погрузили их на машину и уехали. Я остался один. Горькие слезы от мысли, что меня бросили родители, лились по моим детским ланитам. Как я тогда плакал! И, наверное, не утешился бы еще долгое время, если бы не пришел отец, который отлучился на время из дома, чтобы оформить документы. Соседи надо мной подшутили, и я, глупый, им поверил и поэтому так горько плакал.

Мама с моими братьями уехала в Херсон, а я с отцом остался еще на несколько дней в Каховке. Наконец, наступил последний день нашего пребывания: документы были оформлены, и мы отправились в путь. Рано утром, взяв всё необходимое в дорогу, мы переправились через Днепр и пошли пешком в Херсон. Путь был труден, да и каков я был пешеход, когда мне не было еще и семи лет! Проходили одно село за другим, иногда останавливаясь для отдыха. Уже вечерело, а мы всё шли и шли... Лишь только когда солнце коснулось земли, какая-то проезжая машина захватила нас и мы ночью благополучно добрались до Херсона. Там мы нашли своих родных. Через некоторое время мы приобрели билеты, погрузились в вагон и тронулись обратно в Сорочинск. Дорогою произошло несчастье: когда отец спал, то у него из кармана украли деньги. Не знаю, занимали ли мои родители деньги, но мы продолжали свой путь и вскоре прибыли в Сорочинск.

Жизнь в Сорочинске. 1935-­44 годы

Вот мы снова в Сорочинске. Родители сняли квартиру, устроились на работу, и жизнь потекла своим потоком, принося радость и горе. Мне хорошо запомнилось первое время после приезда и мои действия. Помню я, как мы всей гурьбой ребятишек, среди которых были и мои братья, отправились осенью на бахчи. Бахчи охранял только старичок-калека, поэтому мы не волновались, что нас поймают. Мы шли уверенно, надеясь на хорошую добычу. Но мы все-таки договорились, что если паче всякого чаяния кого-то из нас поймают и будут спрашивать название улицы и номер дома, отвечать: «Мы живем на улице Труляля, а номер дома три нуля».

Бахчи были расположены на небольшой возвышенности за полотном железной дороги, в сторону к селению Спасскому. Вскоре мы были около желанной цели. Широкое и длинное поле бахчей было перед нами. Вдали за огородом виднелись колхозные косилки, идущие по полю и скашивающие стебли хлеба. До нашего слуха доносились крики погонщиков волов и лошадей. Колхозники нас не пугали: они были далеко, да и какое им дело до бахчей - так рассуждали мы между собою. Впрочем, если и увидят, то мы зададим такого стрекача, что им нас не догнать. Сторож находился в шалаше и не подозревал о нападении на бахчи. Обстановка как будто способствовала нашим замыслам и мы быстро стали наполнять наши мешки арбузами и дынями. Разбирать зрелость плодов не приходилось: рвали те, которые казались подходящими.

Наполнив мешки, мы уже собрались уходить, как неожиданно кто-то из колхозников затрубил тревогу и двое молодых парней с длинными кнутами погнались за нами. Страх и робость овладели нашими сердцами, но мешкать было некогда: с каждой минутой приближалась опасность. Взвалив мешки на плечи, мы, сколько было духа, бросились бежать. Мои братья и сотоварищи бежали так быстро, что я заметно стал отставать. Страх быть пойманным и наказанным усиливался с каждой минутой. Но я всё отставал и отставал. Я слышал, как щелкали кнуты в воздухе, и робость сковывала меня. Наконец, я совершенно выбился из сил и остановился. Парни с кнутами окружили меня и стали спрашивать, где я живу. Я ответил им так, как мы ранее условились. Но оказалось, что парням не был нужен ни мой ответ, ни я сам. Наказывать меня они не стали, но, взяв меня за руку, повели в свой стан. Дорогою, проходя через бахчи, они велели мне сорвать несколько дынь и взять с собою. «Для какой цели ведут они меня и что будут делать со мною?» - такие мысли были в моей голове. Когда мы дошли до того места, где расположились колхозники, то мне было приказано остановиться и сесть со всеми за трапезу. Послышались шутки и смех колхозников. «Вот сейчас покушаешь дыню, и мы тебя убьем», - говорили труженики поля. «Бей кулаком дыню, все равно умирать», - кто-то шутливо приказывал мне. «Э! Будь что будет!» - решил я и слабеньким кулачком ударил по дыне. Дыня даже не треснула. «Бей еще!» - кричали колхозники. Я ударил еще раз, но снова ничего не вышло. «Ну и силенка у тебя! - сказал один колхозник. - Вот как надо бить!» - и он ударил своим могучим кулаком по дыне, и та сразу распалась на несколько частей. Вкусной дыней угощались все. А я всё недоумевал: что со мной будут делать? А сделали со мною то, что они, накормив меня, сорвали для меня несколько дынь и отпустили с миром. Радостным я возвращался домой.

Школьные годы

Прошел год нашего жительства в Сорочинске. Время было идти в школу. Осенью я был записан в число учеников первого класса. С начала занятий в моей жизни открылись новые странички. Учился я прилежно, поэтому в табелях всегда стояли хорошие отметки. По окончании четвертого класса за хорошую успеваемость я был награжден книгою. Учение я продолжал все семь лет, то есть семилетку я окончил полностью.

Школьные годы ознаменовались рядом всевозможных приключений. Забиякой я не был, но любил подразнить человека и за спиной другого наблюдать очередную драку. Помнится мне, как происходила драка между двумя сторонами города: между ребятами, жившими в так называемой «Оторвановке» (так называли эту часть города, потому что этот конец города был разделен притоком реки Самарки - Маньяшкой и как бы «оторван» от основной части селения) и ребятами, находившимися в средней части города. Это было что-то невероятное. Каждая сторона была вооружена палками и камнями. К вечеру обе стороны сходились на мосту р. Маньяшки и наступали друг на друга. Обычно побеждала партия «Оторвановки». В ней было несколько смельчаков, которые безбоязненно нападали на кучу ребят и, угрожая им палками, гнали по улицам города. В подобных схватках участвовал и я, но участвовал не активно, а пассивно.

Я всегда шел позади ребят и в случае опасности первым задавал стрекача и прятался где-либо в потаенном месте. Удивительно то, что почти все участники подобных схваток потом были мобилизованы в армию и отправлены на фронт. Приметно и то, что подобные схватки ребят происходили обычно перед войнами: сначала Финской, а затем и Отечественной.

У меня же школьная жизнь тесно переплеталась с домашней. Материальный недостаток побуждал нас не только учиться, но и трудиться для самих себя. Поэтому, когда заканчивались уроки и подготовка к ним, мы приступали к другим делам. Труд был самым разнообразным. В весеннее время, с наступлением теплых дней, мы всей семьей выходили в поле копать огороды и сажать картофель, тыкву, капусту, свеклу, огурцы и т.д. Когда же оканчивались полевые работы, нас ожидал более сложный и утомительный труд - месить навоз и делать из него кизяк. Сухой навоз требовал много воды, поэтому, чтобы замесить только один небольшой круг, необходимо было привезти на себе не менее семи десятиведерных бочек. Таких кругов выходило около десяти. Воду возили из пруда, расположенного в четырехстах метрах от дома. Это была самая утомительная работа. Всё делали сами: сами разбрасывали навоз, сами возили воду, ногами месили навоз и сами особыми станками делали кизяк. После окончания этой работы сразу шла другая: сенокос. Рано утром, как только занималась заря, мы, снабженные серпами и косами, отправлялись или в лес, или в поле за сеном. Первые годы сено возили на себе, потом - на корове. С наступлением осени занимались уборкой урожая. После уборки промышляли о топке. В зимнее время ходили в лес за дровами и работали дома по хозяйству. Таков круг труда повторялся из года в год.

Юношеские годы не прошли без того, чтобы не допустить какого-либо развлечения. Я увлекался кинокартинами и не пропускал ни одной. Эта страсть так овладела мной, что я иногда, оставляя домашнюю работу, тайно уходил в кинотеатр. За это, когда я возвращался, меня ожидала горячая порка. Кому-кому, а мне за мое противление родительскому повелению попадало больше всех. Но я не плакал, хотя рубцы от ремня или хорошей хворостины долго красовались на моем теле. Как ни больно мне было, я продолжал свое дело. Не получая денег от родителей для того, чтобы покупать билеты в кино, я решил обходиться без них. В ход были пущены ручка и чернила. Подбирая подходящий цвет бумаги, я копировал чернилами необходимый билет и по этому билету проходил в кинотеатр. Моя затея, благодаря наблюдательному глазу контролера, была скоро открыта. В один прекрасный день я был задержан и уличен. Было доложено дирекции школы, и мне вынесли строгий предупредительный выговор. С тех пор я стал ходить в кино реже.

Пороки юношества не оставляли меня, и тот огонек веры, который теплился в сердце моем в детстве, был почти погашен. Я ходил в садик на танцы и ради красного словца превосходил многих товарищей в ругательных выражениях. Я даже пытался курить, но, видимо, зловредный запах табака пришелся мне не по вкусу и я оставил эту зловредную привычку. Среди всех этих пороков в моей душе иногда возникали мысли о вечности. Помнится мне, как я однажды, лежа на нарах в сенях своего дома, размышлял о смерти и о совершенном уничтожении моего «я». Силился понять своим умом, как это может случиться, да и допустимо ли это. Иногда я представлял себя совершенно уничтоженным и несуществующим. И тогда находил на меня такой страх, что я приходил в отчаяние и горько, горько плакал. Я старался отогнать, развеять эти мрачные мысли, но навязчивые образы всё возникали и возникали и слезы с еще большею силою лились из очей моих. Так неразрешимой стояла предо мной тайна будущей жизни.

Временами я увлекался голубями, но долго водить их не пришлось: уличные мальчишки расхитили всех моих голубей, да и через них приходилось испытывать мне много неприятностей. Поэтому, когда похитили моих голубей, я больше разводить их не стал.

Припоминается мне одно природное явление, которое причинило нам некоторое бедствие. Это было, кажется, в 1939 году. Явление произошло в такой обстановке: я и три моих брата (два родных и один двоюродный) находились в комнате, а отец отдыхал в сенях. Старший мой брат Виктор сидел у одного окна, двоюродный брат Николай - у другого, а второй мой брат Александр - на сундуке. Я же был около кровати и любовался арбузами и дынями, которые находились под ней. На улице шел дождь и слышались раскаты грома. Вдруг мне показалось, что мой брат Александр нагнулся за сундук, вынул оттуда трубу от старого ружья, наполнил ее порохом и чиркнул спичкой и произошел взрыв. Искры полетели на меня и вокруг. Прошла минута, и мы от страха выбежали на улицу. Постояв немного во дворе, мы снова вошли в дом и увидели необычайное зрелище: стекла в окнах все были разбиты, угол голландки был оторван, около русской печки в потолке близ трубы виднелась трещина. Когда мы вышли в сени, то увидели клубы пыли на чердаке. Оказалось, что это шаровая молния ударила в трубу и натворила такое бедствие. Хорошо еще, что не зажгла дом, а то могли бы остаться без крова.

Вспоминается мне еще один случай, связанный с юношескою шалостью. Была осень. Дни стояли солнечные. Приятно было побывать на лугах и полюбоваться окружающей природой. Мы, целая ватага ребят, отправились на охоту. До места охоты нужно было идти километров шесть-семь. Путь проходил через возвышенность и поля. Компания была веселая, так что унывать не приходилось, и воздух оглашался веселыми криками. Дорогой мы поймали суслика и, посадив в ведро, понесли с собою. Когда мы пришли к желаемым местам, то решили отдохнуть и приготовить себе пищу. Мы быстро собрали сучья и разложили костер. Дрова горели дружно, и огонь стремительно поднимался кверху. На сердце было весело, и мы решили чем-нибудь позабавиться. Вынули суслика из ведра и пихнули его в огонь. Зачинщиком и исполнителем этого жестокого дела был один из моих товарищей по имени Николай. Бедный зверек так извивался от сильного жара огня, так визжал, карабкался из пламени, но жестокая рука не пускала его. И суслик, опаленный огнем, весь сгорел. Вот она, безжалостная и шаловливая юность. Однако, кара Божия не замедлила постигнуть моего товарища. В этот же день, когда мы возвратились с охоты, он сам загорелся от лампы и едва был спасен от смерти. У него обгорела вся грудь и руки. Больным лежал он в больнице целый месяц, пока обгоревшие места на теле окончательно не зажили.

В таких бурных происшествиях и заботах прошла моя юность. Семь классов я окончил в 1942 году.

Новые этапы моей жизни

После окончания школы я решил продолжать свое учение в одном из техникумов. В областной газете прочитал я объявление о приеме в индустриальный техникум г. Орска и решил направить свое заявление туда. Заявление было написано, к нему приложены были документы, необходимые для поступления, и все это было отослано заказным письмом. Через некоторое время был получен ответ о зачислении меня в техникум, и я с одним из своих товарищей в конце августа уехал учиться. В заявлении я указал свое намерение быть электротехником, но поскольку все вакантные места были уже заполнены, то меня определили в отдел техников-строителей. Эта специальность меня интересовала, и я остался учиться. С первых дней моего пребывания в Орске я встретился с трудностями. За свою неуспеваемость по русскому языку (в небольшом диктанте я сделал более 30 ошибок) я был лишен стипендии, так что пришлось существовать на свои средства.

Первоначально, когда у меня были еще деньги, материальная сторона не очень безпокоила меня, но когда с каждым днем личные мои средства всё уменьшались и уменьшались, то пришлось подумать о том, как я буду существовать. Пища, которая выдавалась по карточкам, не удовлетворяла моей потребности в еде, да и ее не хватало до конца месяца. Приходилось голодать. Голод двигал меня на небольшие преступления. После занятий я уходил на рынок и там допускал кражу овощей и фруктов из корзин и с прилавков. Но это меня не удовлетворяло, и я думал поступить на завод и вечерами работать, но разные обстоятельства воспрепятствовали этому и я продолжал заниматься мелкой кражей. Хорошо помню, как я целыми часами болтался по рынку и присматривался, что плохо лежит, и когда продавец отвлекался, я быстро хватал картофель или арбуз и скрывался в толпе. Один раз посчастливилось приобрести даже деньги. А вышло так: один человек держал в руках пачку денег, видимо, рассчитываясь с покупателем, а в это время неожиданный порыв ветра выхватил из его рук деньги и понес в разные стороны. Этим воспользовались люди, в том числе и я. Так досталась мне небольшая сумма денег.

В целях легкой наживы я вздумал с одним человеком играть в карты. Но к моему несчастью, вместо того, чтобы приобрести деньги, я проиграл около трехсот рублей и тем самым опустошил себя окончательно. В таком положении оставаться в Орске было невозможно, потому что я сделался бы вором или нищим. Я решил оставить учение и возвратиться на родину. Но прежде чем уехать, я пошел на очень опасный шаг: решил утащить костюм своего соседа по техникуму за то, что он не возвратил мне несколько пайков хлеба. В то время, когда сосед отсутствовал, я открыл его чемодан, вынул костюм и в потаенном месте надел на себя. Поверх костюма я надел свою одежду, так что костюма было почти не заметно. Конечно, я рисковал быть пойманным, но месть и голод заглушали всякий страх. Вечером, распрощавшись с хозяевами и с друзьями, я отбыл на вокзал. На далекое расстояние билетов не выдавали, и я решил купить билет до ближайшей станции. Все обошлось благополучно, и поезд увозил меня к родным краям.

И вот я снова в Сорочинске, снова в той же обстановке среди родных. Устраиваться на работу мне не пришлось, да я и не имел никакой профессии, и потому я остался дома и помогал родителям по хозяйству. В свободное время я рисовал карты для игры и продавал их на рынке. Приобретенные деньги отдавал родителям на семейные расходы. Так проходила моя жизнь.

Первые проблески веры

Жизнь без работы, без учебы и без определенной цели привела к тому, что я все свободное время проводил в праздности и рассеянности. В сердце образовалась какая-то пустота, которая угнетала меня и двигала на разные развлечения. И я развлекался. Основным моим развлечением были походы в кино, вечеринки с товарищами и прогулки с девочками.

Наступила весна и Пасха. Верующие старушки собрались в доме одного семейства, чтобы встретить молитвенно Великий Праздник. Не знаю по какой причине: по причине ли любопытства или по внутреннему влечению, но я оказался в молитвенном собрании. Помнится мне, как я со своим товарищем Николаем (тем самым, который чуть не сгорел) темною ночью пришел в тот дом, где собрались Божии люди встречать Пасху, и с волнением ожидал начала моления. В переднем углу комнаты, как я ясно теперь представляю, висела икона с изображением страданий Христа Спасителя. Она привлекла мое внимание, и я с болью в сердце и переживанием рассматривал ее. Это были благодатные чувства. В это время начали читать Деяния апостолов. Одна из старушек подошла ко мне и предложила почитать «Апостол». В моей душе произошла внутренняя борьба, образовалась какая-то двойственность, как бы боролись два помысла. Один внушал мне: «Зачем ты будешь читать, неужели тебе не стыдно, ведь ты молодой!». А другой говорил: «Препобеди свой страх, почитай. Этим ты сделаешь доброе дело». И когда последний помысл внушал мне это, то на душе у меня становилось так радостно, так хорошо, что выразить словом подобное состояние невозможно. Победил этот помысл, и я, отложив всякий страх, приступил к чтению. Читал я с большим удовольствием и страхом Божиим. В 12 часов ночи началась заутреня. Пели дружно. В моей памяти осталось только: «Христос Воскресе!». Заутреня кончилась, и люди радостно расходились по домам, приветствуя друг друга праздничным целованием. Так впервые огонек веры сверкнул в душе моей, а потом снова, под действием юношеских страстей, померк, ожидая того момента, когда в душе моей образуется подходящее топливо.

Время шло. Я продолжал свои развлечения. Временами я жаждал прочесть Святое Евангелие - и я его прочитывал, но в голове моей ничего не вмещалось и ничего не оставалось. Я плохо понимал Евангелие. Прочитывал я и Откровение св. Иоанна Богослова, как книгу таинственную, но и от него у меня мало что осталось в голове. А страсти юношества брали свое. Улица влекла мое сердце. Я познакомился с одной девушкой, с которой и стал проводить весенние вечера. Дружба между нами была самой невинной. В ней не было ни грубостей, ни шалостей - мирная беседа и рукопожатия - вот что сопровождало ее. Но эта дружба вскоре прекратилась. Моя подруга и покорительница моего сердца переехала вместе с родителями из г. Сорочинска в другой город. И я снова остался один со своими друзьями.

Помнится мне, как эти друзья едва не погубили мою невинность. Это было в летнее время, когда началась уже уборка ржи. Мой друг Николай взял меня в рейс (он был шофером) в один отдаленный колхоз. Приехали мы туда ночью. Нас встретили колхозники, заведовавшие зерновыми складами, и предложили обильный ужин. Ужин не обошелся без винопития. Там присутствовали и молодые женщины. Когда окончился ужин, было уже очень поздно, да и люди опьянели и решили остаться на ночь. Я вина не пил. Все разместились в безпорядке в одной комнате. Вот здесь-то я и очутился на краю падения. И если бы не десница Божия, невидимо охранявшая меня, то я, наверное, сделался бы жертвою греха. Так мои друзья, увлекаясь низкою страстью, влекли и меня к тому же самому.

Себя я чувствовал уже кавалером и потому считал необходимым посещать в летнее время садик и танцплощадку. Танцевать я особенно не умел, но тем не менее одно только присутствие среди танцующих делало меня в моих глазах взрослым человеком, хотя входом на танцплощадку и в садик служили для меня проломленные решетки в ограде. Так протекала моя юношеская жизнь, пока Божия десница не отвела меня от всего злого.

Новый период в моей жизни

Слышно стало, что в наш город приехал батюшка и совершает тайным образом службы. Это было в 1943 году, в начале мая. На его Богослужении мне в это время еще не приходилось присутствовать, да я и сам далек был от желания следовать Божиим путем. Но этот момент приближался и окончательно наступил. 19 июля (с. ст.) вечером, накануне праздника Пророка Илии, [в день памяти Преподобного Серафима Саровского - Ред.] я, как обычно, отправился в городской садик на танцплощадку. На этот раз я купил билет для входа в садик, но на танцплощадку перелез через небольшую ограду в темном и потаенном месте и уселся на лавочке, чтобы отдохнуть. Воздух был чист и свеж, и было приятно просто посидеть и кое о чем поразмыслить. Сколько времени я находился в таком положении - не помню, но только со мною произошло что-то необыкновенное. Когда я смотрел на танцующих и любовался их плавными движениями, то неожиданно почувствовал, что как будто бы с моих очей спала пелена, мешавшая моему зрению, и перед моими очами открылась ужасная картина: я увидел, что вместо людей танцуют какие-то черные и ужасные существа, покрытые шерстью. Вид их был настолько безобразным, что вызвал во мне полное отвращение, внутренний страх и опасение. Долго я не стал раздумывать и тем же самым путем, которым попал на танцплощадку, удалился с места ужаса. По небу плыли огромные тучи, сверкала молния, раздавались раскаты грома. Больше сюда я никогда не возвращался.

Начался новый период моей жизни. С этого дня душа моя наполнилась необычайною радостью. Ничто земное меня уже больше не интересовало. Я весь был устремлен в горнее. Я бросил курить, бросил юношеские шалости, порвал всякую дружбу с друзьями и заключился весь в Боге. Теперь мне хотелось только одного: читать духовные книги и молиться. Но так как я не имел ни духовных книг, ни молитвенника, то некоторое время я только горел одним желанием. Вскоре одна благочестивая старушка, узнав о моей перемене, дала мне молитвенничек на русском языке, и я понемногу стал молиться. Через некоторое время Господь исполнил и второе мое желание: мне дали книгу «Жития Святых». Ах, с какою жадностью я прочитывал каждую страницу душеполезной книги! А сколько вызвала она во мне благих чувств и намерений! Передать все это на бумаге невозможно. Особенно меня мучило одно недоумение относительно Святых Тайн. Когда я прочитывал Жития Святых и встречал в них повествование о том, как некоторые подвижники перед смертью приобщались Святых Тайн, а затем умирали, то я недоумевал: что представляли из себя эти Тайны? Я думал, что это какая-то особая книга, и во мне возникало сильное желание во что бы то ни стало найти эту книгу и познакомиться с ее содержанием. И эта книга вскоре была раскрыта предо мною.

Первый духовный наставник будущего Митрополита иерей Леонид Смирнов. Справа ­- пономарь Иван Снычев. Оренбург, 1945 г.

Под какой-то праздник в доме одной старушки собрались богомольцы и ожидали приезда батюшки. Уже темнело. На богомолье пожелала пойти и моя мама. С нею-то я и решил пойти и помолиться со священником. Домик, где должна была совершиться молитва, был небольшой, поэтому в него пускали не всех, а только тех, кого знали и кому доверяли. Меня с мамой пустили, и я почувствовал себя безконечно счастливым. Когда наступила ночь, тогда и явился священник. Среди присутствующих почувствовалось оживление. Впервые я увидел батюшку так близко от себя. Мое присутствие, по-видимому, несколько смутило батюшку, но я не обращал на это внимания - у меня было одно на сердце - помолиться с умилением Богу вместе со священником. Началась служба. Я сначала бодрствовал, но затем от непривычки и духоты стал дремать и переступать с ноги на ногу. Длинной мне показалась служба, но я стоял с внутренним горением. Молились всю ночь. Когда окончилась служба и подходили к кресту, то батюшка почему-то спросил меня: «Чей ты будешь?». Я ему ответил: «Я - раб Божий», - и этим окончился весь допрос. Впоследствии я узнал, что батюшка так допрашивал меня, потому что подозревал во мне тайного агента. И мой ответ, сказанный мною без всякого умысла и даже безсознательно, успокоил его и даже развеял подозрения.

С этого времени я стал постоянным посетителем домовой церкви. Жажда молитвенного подвига не покидала меня. В следующий праздник, когда верующие снова вместе с батюшкой собрались в том же доме на Богослужение, я тоже присутствовал на молитве. На этот раз я впервые поисповедовался и причастился Святых Христовых Тайн. Так Господь удовлетворил мою давнишнюю жажду. Теперь уже этот дом стал для меня постоянным пристанищем. Я часто оставался после службы с батюшкой и вел с ним духовные беседы. В знак моей к нему и его ко мне любви, я провожал священника за город в далекий путь и там, распростившись с ним, лобызал его и возвращался домой. На священника я смотрел, как на Ангела, посланного людям для их спасения, поэтому я всегда со страхом и благоговением общался с батюшкой и никогда не допускал худой мысли о нем. Для меня он был святым человеком. Так проходили мои первые дни под руководством священника и в общении с верующими людьми.

Дома я занимался трудом и рисованием икон. В свободное время я читал духовные книги. Особенно сильное впечатление на меня произвела небольшая книга об Ангеле Хранителе, где на каждый день месяца излагалось повествование о том, как Ангел Хранитель проявляет свою заботу о человеке. Под воздействием этой книги я чувствовал близость к себе Ангела Хранителя, которому молился ежедневно. С особенным вниманием начал я снова читать Евангелие, положив себе за правило каждый вечер прочитывать по одному евангелисту. За это духи злобы причиняли мне ночные страхи. Помню, как я однажды почувствовал во сне, как кто-то начинает меня давить, приговаривая: «Не читай Евангелие! Не читай Евангелие!». Я прочитал молитву «Да воскреснет Бог», и ужасы все исчезли.

Иеродиакон Иоанн (Снычев). 1947 г.

Помню также, как отправился в молитвенный дом помолиться. Была темная ночь. Я шел, не оглядываясь, и творил молитву. Вдруг я почувствовал, что кто-то сзади ко мне приближается. Чувствовал, что существо нехорошее. Я начал вслух читать «Богородицу». Послышался ужасный скрежет зубов, и тень преследовавшего меня существа исчезла.

Я обернулся, подумав, что это какая-то старушка гремела ведрами, но никого не было. Царила полнейшая тишина. Меня объяла робость, и я поспешил к молитвенному дому. Увлеченный любовью к священнодействию Божественному, я, приходя домой, прежде чем начинать обед, брал хлеб в руки и вырезал из него агнец с теми же самыми словами, которые произносит священник во время проскомидии. Затем я съедал этот агнец и вкушал обычный обед. Помню один замечательный сон. Снилось мне, что я как будто бы нахожусь за железнодорожным полотном. И взглянул я на небо и увидел огромного размера огненные ворота, а вверху ворот изображение Спасителя. И подана мне была книга какого-то пророка и сказано, что эти ворота указаны в книге Даниила пророка. Я прочел и убедился в правоте сказанного. Сновидение кончилось.

Интересно отметить, что я в продолжение почти целого года испытывал во время молитвы борение со сном, причем в первые полгода сон нападал на меня во время всенощной, а во время Литургии было хорошо, а во второй половине года - с момента начала Божественной литургии. Один раз дремота была настолько сильной, что я пошатнулся, всплеснул руками и начал падать, и если бы меня не поддержали сзади люди, то я, наверное, упал бы навзничь. Такие испытания встретил я на первых шагах моего духовного горения.

Мое частое посещение молитвенного дома позволило мне познакомиться со многими верующими, с которыми я стал разделять и радость, и горе. Самым близким человеком для меня стала мать Феврония (ныне м. Анна). Про мать Февронию можно сказать так: «Смирение твое безгранично и простота твоего сердца превосходит все хитрости мира». С нею я так близко подружился, что куда бы мы ни шли, шли вместе. Сорочинск я с ней исколесил вдоль и поперек. Батюшка всегда поручал нам вместе перевозить церковную утварь и доставать всё необходимое для Богослужения. Вторым человеком, близким мне по духу, была Вера Александровна, духовная дочь покойного протоиерея Симеона (Афанасьева, расстрелянного в конце 1930-х годов. Дневниковые записи о. Симеона под названием «Житейское море» сохранились в архиве Владыки Мануила). Это тоже чудный человек. С нею я ходил в осеннее время в одно село встречать батюшку. Ей я помогал материально, поскольку она была бедной. Через Веру Александровну я был в близких отношениях с дедушкою Никифором (ныне усопшим). Это был бедный человек с изломанной ногой и сильно сгорбленный. У него была чуткая и возвышенная душа. Молился он всегда со слезами. Пищею для него служила милостыня добрых людей. С ним я часто проводил время в беседах и в чтении духовных книг. Были у меня и другие близкие люди, о которых здесь не упоминаю.

Дома я трудился по хозяйству. В нашем семействе осталось только три человека: мать, я и мой младший брат. Отец был направлен на завод в Магнитогорск, а три старших брата (Виктор, Александр и Василий) были призваны в армию. Вся основная забота по обезпечению дома лежала на мне. С помощью Божией я везде успевал. Весною вместе с братишкой вскапывал землю и сажал огороды, а летом косил сено и рубил дрова. В осеннее время ходил собирать колосья на поля и выезжал на мельницу молоть зерно и рушить просо. Все было хорошо и спокойно. Работу я всегда сопровождал пением духовных псалмов. С Богом было легко и радостно. Часто я вспоминал свою прошедшую греховную жизнь и горько оплакивал. Особенно мучила мою совесть допущенная кража в Орске. Чтобы искупить свою вину и успокоить требование совести, я раздал много белья неимущим. Вообще я старался загладить свою вину добрыми делами.

В период моего духовного стремления запомнились мне три события, так благодатно отразившиеся на моей жизни. Все три события были связаны со смертью трех личностей. Первые два события были в г. Сорочинске, а одно - в с. Спасском. В нашем городе проживала матушка Александра (вдова покойного о. Симеона Афанасьева), старушка преклонных лет. Она была бедная, и добрые люди всегда помогали ей. С ней я познакомился через Веру Александровну и при удобном случае посещал ее и приносил небольшие подарки. Как-то она захворала и слегла в постель. Я, встревоженный ее болезнью, решил навестить ее и принести ей хлеб и несколько яиц. Мама испекла мне большой хлеб, дала несколько яиц, и я пошел к болящей. Свой подарок я передал близким матушке людям, а сам вошел в комнату навестить страждущую. Матушка лежала на одре с закрытыми глазами. Она крепко спала. Мне очень хотелось, чтобы мое приношение было принято ею, но она так и не проснулась: смерть разлучила ее душу с телом, и мой подарок был предложен за упокой ее души. Мы похоронили ее с честью. Из оставленного ею добра мне досталось самое ценное, самое дорогое, то, о чем я давно мечтал - духовные книги и в том числе - прекрасная Псалтирь. Теперь всякий раз, когда я пользуюсь духовными книгами, вспоминаю матушку и о. Симеона и молюсь о упокоении их светлых душ (замечательный дневник о. Симеона опубликован в журнале «Духовный Собеседник» в 1997-98 гг. В дневнике часто упоминается матушка Александра. По разрешению архиерея батюшка служил Литургии на квартире и матушка Александра ему во всем помогала. Сажали батюшку и в тюрьму, но потом выпускали. Практически всё, что приносили батюшке верующие, они с матушкой раздавали бедным людям, спасая многих от голода. У Владыки Мануила в дневнике имеется записка о том, что ему принесли дневник протоиерея Симеона Афанасьева).

После смерти матушки Александры прошло некоторое время, и в дом, где мы обычно собирались для молитвы, привезли одного болящего иеромонаха по имени Мартимиан. Это был исхудалый старец с женственным лицом без бороды, едва державшийся на ногах от слабости. Когда-то он подвизался в Бузулукском Преображенском монастыре, но позже печальные обстоятельства временно выгнали его в мир, и он подвизался среди простого населения. Постоянные подвиги поста и молитвы настолько иссушили его тело, что он походил более на тень, чем на живое человеческое существо... Ко всему этому у него открылась болезнь желудка. Он страдал и в своих страданиях не издавал ни единого ропотного вздоха. Комната, в которой лежал больной, походила более на конюшню, чем на жилое помещение. В зимнее время он замерзал в ней от стужи. Все это старец иеромонах переносил терпеливо. Когда он услышал, что в Сорочинск прибыл священник, то пожелал исповедаться и причаститься Святых Христовых Тайн. С этой целью он и переехал в Сорочинск с помощью ближних. Ему я приносил молочко и другую пищу. Помню я, как он после совершения Литургии приобщался Святых Тайн, как два иерея братски облобызались и приступили к Чаше. Сердце мое взволновалось, и мне самому захотелось также облобызаться и приобщиться вместе с ними. Немного спустя его пособоровали. Через несколько дней он в мире отошел ко Господу. Я впервые принимал живое участие в приготовлении тела усопшего к погребению. Похоронили его, как подобает, с христианскими почестями. Не помню через сколько дней, но одной верующей был о нем сон. Видела она, как о. Мартимиан с каким-то человеком, одетый в золотые одежды, направлялся к горе. Она встретила женщину, и та сказала ей, что им надлежит подниматься все выше и выше. Сон, действительно, знаменательный: он указывает, что безропотное перенесение скорбей почившим убелило его одежды и за это Господь удостоил его Своего Царства.

Третий случай тоже поучительный. Он тесно связан с одним партийным человеком, жившим в с. Спасском и работавшим народным судьею в Сорочинске. Звали этого человека Петром Дуликовым. Когда-то в юности, вступая в партийную организацию, он отрекся от Бога и стал всячески поносить веру Христову. В своей безумной ревности в борьбе с христианством он допустил ряд преступлений. Когда закрывали храм в Спасском, то он не устрашился войти в алтарь, взять Святое Евангелие и Крест и выбросить их в поле. Его брат и родные всячески удерживали его от такого безумства, но он ничего не хотел слушать. Он говорил, что навсегда останется ярым безбожником. Проходили годы, и Петр уже начал работать народным судьею. В своей работе он допускал нечестность: брал взятки и осуждал невиновных. Он осудил моего брата Василия на годичный срок и отправил в трудовую колонию за то, что он сбежал из ФЗО (школа фабрично-заводского обучения). Но наступил момент, когда Петр сильно заболел и слег в постель. Болезнь так иссушила его, что остались только кожа и кости. Я не знаю, что это была за болезнь, но он сильно мучился и страдал. Лично я с ним встречался, когда его перевозили на телеге в больницу. Находясь в тяжелых страданиях, Петр вспомнил всю свою греховную жизнь и горько плакал. С каждым днем совесть все сильнее и сильнее вскрывала его грехи и пороки и бичевала его душу. Мысль о неизбежности смерти и о том, что ему придется давать ответ Богу за свои деяния, приводила его в страх и трепет. Он плакал и просил Бога о помиловании. В таких муках он увидел сон: как будто он лежит в какой-то комнате и все тело его покрыто гнойными ранами. В это время входят к нему в избу два человека, одетые в особые черные одежды, видом своим напоминающие монахов. Каждый в руке своей имеет по осколку от глиняных горшков. Они подошли к нему и стали этими осколками очищать его тело. И он почувствовал облегчение. Сон этот говорил о том, что Господь очищает его душу от грехов страданиями и слезным покаянием. Свой сон он рассказал матери Февронии, которая в то время находилась в Спасском. Он смущался этим сном и говорил: «Мать Феврония! Простит ли меня Господь за мои беззакония и те кощунства, которые я допускал?». Боголюбивая инокиня успокаивала его, говоря: «Не бойся, кайся, Господь всё простит». И он каялся и каялся. Чувствуя приближение кончины, он через мать Февронию пригласил батюшку, чистосердечно раскаялся, пособоровался и приобщился Христовых Тайн. Прошло некоторое время и он, примиренный с Богом и очищенный невыразимыми страданиями, почил о Господе. Перед кончиной он просил своих родных похоронить его по христианскому обряду. Так Господь неведомыми для нас путями привел к покаянию некогда отрекшееся от Него Свое творение.

Мой духовный отец рассказал мне аналогичный случай, который произошел с одной партийной работницей Александрой, жительницей Луги. Она возненавидела монашество и всячески старалась притеснять монашествующих. Но потом она обратилась в слезном покаянии к Богу и в том же монастыре, в котором она притесняла инокинь, приняла постриг и впоследствии скончалась от чахотки. Все такие случаи благотворно действовали на меня и укрепляли меня в вере. Всякий раз, когда я приходил в дом для молитвы, мои мысли и сердце сразу же устремлялись ввысь к Богу. Я весь горел каким-то необыкновенным пламенем любви к Создателю. Помню, как однажды, когда я стоял на молитве на вечерней службе, мне показалось, что я вот-вот живым взлечу на небо. Но часто после таких состояний приходили испытания, и в этот раз было так же. После всенощной я пришел домой. Дома я застал маму, брата младшего и мать Февронию. Мама и матушка собирались на поминки по случаю смерти маленькой крестницы м. Февронии. Они ушли, и мы с братишкой остались одни. Было уже десять часов вечера. Братишка быстро заснул и минут через двадцать я тоже решил немного полежать, потом помолиться и тогда окончательно отойти на ночной покой. Но я крепко уснул и часа через два, проснувшись, я с ужасом почувствовал, что у меня чего-то не хватает в сердце. Как будто у меня отняли самое драгоценное, насущное. Как будто я потерял всякую радость и саму жизнь. Какая-то невидимая, но ощущаемая черная тень окутала меня с ног до головы, и в сердце моем и в уме я почувствовал отсутствие Бога. Появилось убийственное сомнение. О, как безотрадно было мне в те ужасные минуты! Описать это состояние невозможно. Мысль за мыслью, помысл за помыслом непрестанно твердили мне, что Бога нет. О, Боже мой, что это были за ужасные мысли, которые я бы никогда не допустил в другое время!

В испуге и ужасе я бросился в передний угол и начал быстро-быстро перелистывать Евангелие и Псалтирь, стремясь в священных книгах найти ответ моему сомнению. Моя вера была в крайней опасности. Она походила на небольшую искру, быстро бегающую по пеплу и ищущую не до конца сгоревшую вещь. Казалось, что искра вот-вот погаснет и исчезнет навсегда. Я встал на колени, бил себя в грудь, громко рыдал и вопил к Богу о помощи. Я чувствовал в себе муки ада. Казалось, что Бог так далек от меня, что Он не внемлет моему гласу. Болезни ада объяли меня, и я чувствовал, что удаляюсь и удаляюсь от Бога и все ниже и ниже погружаюсь в бездну ада. Какой-то голос отвратительно внушал мне: «Всё равно ты погибнешь», - но я продолжал плакать и рыдать. Сколько времени прошло с тех пор, как я находился в таком ужасном состоянии, не знаю, но я почувствовал, что темная и смрадная тень постепенно стала отступать от меня. Прошло еще несколько минут, и она совершенно отступила и я почувствовал облегчение и мир в своей душе. Я возблагодарил Бога за Его помощь в эти трудные и ужасные минуты. Вскоре пришла мама и матушка, и я, помолившись Богу, крепко уснул.

Иеродиакон Иоанн с отцом Матфеем Яковлевичем, матерью Матроной Семеновной и братьями Петром, Виктором и Василием. Сорочинск, 1946 г.

Рано утром, когда еще было темно, я встал и побежал к батюшке и рассказал ему всё, произошедшее со мной. Он успокоил меня и сказал, что это было искушение от диавола. Мое сомнение развеяли слова Спасителя, сказанные Им во Святом Евангелии: «Не верующий уже осужден».

Хотя искушение прошло, но со мною что-то случилось неладное. Состояние моей души было похоже на город после страшного воинского погрома, когда вместо зданий всюду видны только груды камней и обломки от деревянных строений. Ум мой помрачился, и сердце остыло не только к вере, но и ко всему существующему. Меня ничего не радовало, ничто не интересовало. Небо, земля и всё на ней существующее казались мне какими-то странными и непонятными. Когда я заходил в молитвенный дом, то мне казалось непонятным, зачем люди молятся, и хотя я сам крестился и молился, все это совершалось мной с каким-то равнодушием.

Такое состояние продолжалось примерно недели две. С возникшим во мне сомнением я боролся. Я вспоминал все милости Божии, которые так ярко проявились в моей жизни и в жизнях близких к нашему времени подвижников благочестия. В частности, я вспоминал великого молитвенника Российской земли батюшку Иоанна Кронштадтского. С каждым разом, когда я заострял внимание на этих милостях Божиих, мне становилось всё легче и легче. И, наконец, вера восторжествовала в моей душе и пелена сомнения уничтожилась окончательно. В сердце снова появились радость и мир и непреодолимое желание идти на самопожертвование ради Бога. И люди стали милы, и животные, и земля с небом приобрели ту же самую красоту в моей душе, что и прежде. Словом, всё стало нормальным.

С этого момента я еще больше углубился в чтение духовных книг, питая душу свою духовною пищею. По мере того, как я знакомился с жизнью и подвигами святых отцов и особенно мучеников, во мне возгоралось сильное стремление удалиться в какой-либо монастырь или проявить себя в мученичестве за веру. Я хотел подражать в жизни или Алексию, человеку Божию, или же Преподобному Сергию Радонежскому. Их образы всегда стояли пред моими очами. Однако разные обстоятельства воспрепятствовали моему стремлению удалиться в монастырь. Тогда я решил подражать святым отцам в воздержании. Пищею для меня с этого времени стали служить хлеб, вода и овощи. Чрезмерное воздержание привело меня к тому, что у меня открылись раны на ногах - произошло истощение организма.

Общаясь с верующими, я узнал о юродивой Паше и решил побывать у нее. Она на одном месте не жила, а все время ходила из дома в дом. На ночлег она часто приходила к одной рабе Божией, Анне Хроменькой, вот туда-то я и направил свои стопы. К моему счастью Паша оказалась дома, и с ней я вел беседу. Своими символическими действиями и образными словами она предсказала мне быстрый отъезд в армию, затем духовное звание и время окончания войны. Стремясь всё более и более подражать преподобным, я решил с наступлением Филиппова поста перейти на сухари и воду, но Господь отменил мое неразумное желание и указал мне новый путь.

Продолжение следует.