Крошка сын к отцу пришел…

Рассказы.

Об авторе. Андрей Артурович Долинский родился в 1957 году. 15 лет работал ургентным (экстренным) хирургом в различных клиниках Санкт-Петербурга. С начала 2000-х годов - в одном из подразделений Красного Креста в Бельгии. Сейчас на пенсии, живет в Бельгии, попеременно бывает то в Петербурге, то в Москве. Прихожанин кафедрального собора Святителя Николая Чудотворца (Московский Патриархат) в Брюсселе. Пишет прозу, песни.

Честно говоря, задавать вопрос было стыдно. В голове навязчиво крутились строчки из поэта-трибуна: «Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха…» Нда… ну ладно, с отцом, вроде, все в порядке, а вот с крохой... Ну какая же я кроха? Вес под сто килограммов, стрижка под ежика, седина, вид грозный, не подходи. Любой сразу узнает «нового русского». И зачем я пришел к старцу? Вернее, чем он так притягивает? Совсем непрезентабелен. Росточка маленького, сильные залысины, борода до пояса, вечно в потертой рясе, двигается по-старчески неуверенно, по-старчески грузноват, но голос звонкий, молодой и сильный. Что-то такое особенное в нем есть. Рядом с ним можно быть спокойным, не ждать нападения, подвоха. Все просто и по-домашнему уютно. Как маленькая безопасная гавань. И всегда он такой, всегда на месте со своей радостью внутренней. Со своим покоем неподвижным и лаской, со своей улыбкой.

- Вот, съешь конфетку... - морщинистая рука тянется через стол. Происходит что-то непонятное. Вместе с этой конфеткой в душу мою движется, наступает волна ласки и тепла. Сердце тает, как ледяная глыба, звук и трепет весенних ручейков в замерзшей душе. Слезы прыснули из глаз так неожиданно и пугающе. Что со мной? Я тянусь навстречу, движение сердечное - простое и восторженное - целую старческую руку, принимая эту конфетку с трепетом, как великий дар. И нет никакого смущения, нет стыда. Ясность, радость, покой. Ощущение вечности.

Старец разливает чай сам, сам приносит все с кухоньки, сам раскладывает по тарелкам лакомство, которого у него дома всегда с избытком. Зная это его обыкновение, не противоречу. Все равно не даст помогать и не отпустит, пока не накормит.

- Ну, что у тебя? - Вопрос задан в лоб, и смысл понятен нам обоим: зачем приехал? Не обидно: знаю и эту его привычку - всегда просто и о главном, чтобы за суетой в застольной беседе не упустить сути. Знаю, если задам правильный вопрос, то получу и нужный совет, и поучение, да такие, что практически в жизни можно применять будет. Главное - спросить нужное, иначе и не обратит внимания, и оставит без ответа. Действительно, каков вопрос - таков и ответ. На глупость просто промолчит.

Вздохнул я... Ну, кроха - значит, кроха. Что тут, в конце концов, обидного?

- Так это, отче... запутался я... не могу отличить добра от зла. Вроде ведь всегда хочешь как лучше, а не выходит...

Глаза старца блеснули чуть насмешливо, на лице вспыхнула улыбка, да так ярко...

- Вот ведь ты чего захотел, видать, взрослеешь, раз такие вопросики тебе в бошечку залетать стали. Ты многого от меня хочешь, я и сам не вем.

- Как же так, ведь вы давно на свете живете, каждое движение души вам известно, я-то знаю: сколько лет рядышком.

- Ну уж и все? Человек - загадка, причем, величайшая. А добро... оно-то не у нас, а у Бога. Что для Него хорошо и мило, то и добро есть. Он-то точно это знает, а что знаем мы, так это догадки одни, гадания наши. Вот и потому ошибок столько. У каждого свое «добро» на земле - для себя, личное, а на Небесах одно добро для всех. Ищи Бога, а Его добро само найдется. Ты хочешь все и сразу. Не спеши, научись терпеть и перед волей Божией главу преклонять. А что нужно для тебя тут, так то в заповедях Божиих, в Евангелии прописано. Следовать им - добро очевидное. Это мы знаем точно, а все, что сверх того, то от лукавого.

Голос старца был мягкий, убаюкивающий, нежный. Слова его не встречали никакого противодействия в душе, но вопрос очевидный так и просился.

- Отче, но есть вещи и события, которые мы даже на бытовом уровне можем причислить к добру или злу и не ошибиться. А факт остается фактом. Событие доброе, а последствия злы.

- Смотри, как мы бываем лукавы. Мы уже с тобой определили, что добро есть то, что для Бога добро. А не для нас. Так же и со злом. Почему так? Неужели ты думаешь, что Господь должен думать и чувствовать как ты, исходить из твоего личного понимания добра и зла? Не диктуешь ли ты Творцу правила игры, не хочешь ли сделать Его золотой рыбкой, что будет у тебя служить на посылках? Ты хочешь подчинить безконечного Бога, умалив Его до себя? Не кажется ли тебе, что твои претензии просто смешны? - старец ласково улыбнулся.

Я совсем сник и запутался в своей немощи. Старец же, наоборот - светился радостью, силой, излучал покой. Я ему позавидовал... Очень захотелось стать похожим на него, а не мятущимся, самонадеянным, всегда немощным и глупо выглядящим со своими абсурдными амбициями. Старец, конечно, знал мои мысли и чувства. Мне стало совсем стыдно.

- Не горюй и не плачь, лучше переложи все свои заботы на Господа и живи просто и радостно. Где просто - там ангелов до ста, а где мудрено, там ни одного, - эту фразу я много раз от него слышал, но всегда радовался ей, как в первый раз.

- Я тебе случай один расскажу, как трудно нам Промысл Божий видеть с нашим устроением несовершенным, - продолжил старец. - Давно дело было, во времена суровые, сталинские. Жили на свете батюшка с матушкой и с детишками. Где-то в России жили, в сельской местности. Батюшка жил не тужил, молился, уповал на Бога, терпел поношения и от властей, и от народа безбожного. Всякое бывало, и грех, наверное, не обходил батюшку стороной. Но то, что он воин Христов был, так нет в том у меня никаких сомнений.

Как-то раз в осенний день - холодный и дождливый - пошел он отпевать усопшего. Отпел, проводил до могилы. Темнеть стало. Видать, выпил он там с родственниками усопшего, а может, и просто заплутал на кладбище, возвращаясь домой, но дело кончилось тем, что, оставшись в одиночестве, упал наш батюшка в свежевырытую могилу. И так там и остался до утра: потому как выбраться сам не смог из-за глубины могильной, а ночью на чью-либо помощь рассчитывать не приходилось.

Ночь была морозная, дождь сменил мокрый снег. Могила сырая, полная воды, а в ней - льдинки плавают. В каком состоянии моральной подавленности и физического страдания провел батюшка эту ночь, нетрудно себе представить, зная немощь человеческую. Наверняка и уныние, и шатания душевные, и обида на Творца посещали его душу. Почему не уберег? А больше всего, наверное, обезпокоен он был раздумьями о своей семье, что осталась дома в неведении и в ожидании мужа и отца.

Утром вытащили батюшку из могилы полуживого. Отправился он в таком вот жалком состоянии домой, предвкушая нелегкое объяснение с супругой. Робко постучал в свой дом. Дверь открылась, и… всплеснув руками, на шее у него повисла жена - с восклицанием: «Слава Господу, что ты не ночевал дома! Тебя приходили арестовывать...»

В те времена аресты зачастую носили характер кампаний.

И нередко, когда кого-то не заставали дома, то на второе посещение куража уже и не хватало. Арестовывали кого-то еще, «план» по арестам выполнили - и дело в шляпе. А может, так Промысл Божий проявлялся. Короче, избежал наш батюшка ареста и пережил то страшное время, и семью его Господь сохранил...

Вот и мы часто, попав в такую вот «могилу», малодушествуем. Страдаем, даже иногда ропщем на Творца, не зная и не подозревая, от какого Он ужаса нас спасает. Не понимая, что то, что мы событийно причисляем к обыкновенному злу, является добром, посланным нам от Бога, по Его любви к нам и милосердию. Не ищи на земле разницы между добром и злом. Ищи Бога.

Старец замолчал, задумавшись о чем-то о своем. Я сидел тихо, боясь нарушить ход его мыслей и переживаний. Он встрепенулся неожиданно, как бы проснувшись:

- Ну, тебе ведь пора?

Я улыбнулся:

- Откуда Вы все знаете, отче?

Он сделал вид, что не услышал вопроса:

- Тяжело тебе... Знаю. Но ничего - выдюжишь. Голова у тебя крепкая.

Он провожал меня до самой калитки. Вышли на заметенную снегом тупиковую улочку, что вела ровно до его дома. Я сел в машину и дал задний ход. Развернуться было негде. Старец стоял и махал рукой удалявшейся от него машине, временами как бы дирижируя - чуть правее, чуть левее, - когда я уж совсем терял ориентиры. Его трогательная родная одинокая фигура постепенно таяла в темноте и метущей поземке. Наконец-то я вырулил на освещенную дорогу, развернулся и дал полный газ. Машина мощным прыжком набрала скорость. Я возвращался, как из сказки, в этот мир: чужой мир, холодный и жестокий, мир, полный звериных клыков, волчьих ям и предательских сетей. Я выстою, обязательно выстою, что бы со мной ни случилось, это точно. Потому что знаю дорогу, которой иду. И я не одинок.

Отец Николай

Я добрался на Залит на автобусе утром. Бросил машину у дома, притворясь «смиренным», купил билет. Сел, поехал. Лето, да и день солнечный, ни ветерка. В Питере холодновато, а Псков уже весь в яблочном цвету. Вот и сказка началась, сказка... После Пскова - пересадка, автобус на Большие Толбы, батюшка молодой с радостными, с хитрецой, глазами, тоже ожидает автобус. «Наверное, монах, - подумалось, - едет в свой монастырь». Его благословение в дорогу. Тишина стала наполнять сердце, глубоко...

Протоиерей Николай Гурьянов и Андрей Долинский.

На берегу озера тоже солнечно, уже странно - нет никого. Вот и транспорт, «Заря». Опять один, никого попутчиков. «Возница» запросил 10 рублей, договорились о «чартерном» рейсе. Шли быстро, на озере гладь и остров виден издали, и храм тоже, который на берегу. Берег пуст, то есть совершенно; и спросить не у кого, куда идти, где батюшку искать. Почему-то это меня не безпокоит.

Спрыгнул с баржи и легко, как домой по знакомой, тысячу раз хоженой дороге, пошел вглубь острова. Вымер остров, даже собаки не гавкают. Мимо храма, поворот, еще, вот оно и кладбище, а вот и домик, зеленый, маленький, и огромный каменюга - надвое расколотый - у заборчика, калитка в садик. Тихо. Стучу в дверь, нет ответа, стучу еще. Голос звонкий, высокий, спрашивает: «Кто там?» Представляюсь.

Дверь открывается, как по волшебству - как бы сама, а на пороге отец Николай. Как висит в воздухе, будто прозрачен. Получаю моментально благословение, моментально припадаю к старческой руке, как к святыне.

Мы вдвоем, только вдвоем на всем свете. Мир весь словно сжался рядом со всей своей энергией, не может ворваться между нами. Лавочка, песенки старца, разговор обо всем, мои слезы, просьба благословить на важное дело, дело всей жизни. Тень на лице старца, тревога, раздумье (или совет с Господом?) Благословляет, как мне тогда показалось, со слезами. И не зря показалось. Время летит быстро, или это мы так быстро летим с батюшкой в разговоре. Уж больше часа идет беседа. Его благословение на дорогу: «Как поедешь, смотри не утони», - тревога явная. Потом молитва и опять: «Впрочем, Господь помилует, тебе еще послужить надо».

Нереально всё, опять озеро, опять «Заря», пьяный возница, заснувший за рулем, шторм на озере, блуждание впотьмах и чувство молитвы за меня батюшки, которое до сих пор со мной... и чем дальше, тем ближе.

Думаю, что прощальные слова батюшки были сказаны не про обратную дорогу, а про всю мою жизнь. Сколько раз меня спасало его: «Впрочем, Господь помилует…»

Крестный сын

Вот и лето, день солнечный, дача. Тихо, полдень, ветерка даже нет. В гостях две соседки с детьми, воркуют в чайной беседке, детки их, девчонка и мальчишка, одногодки лет семи, бегают по краю бассейна, в салочки играют. Умильно и спокойно. Я отошел и вожусь с авто, чтоб женщинам не мешать; да и так даже не вожусь, вид больше делаю. Что-то там магнитофон в машине нашептывает голосом иеромонаха-гитариста.

Слышу среди детского визга - голоса у соседок прерывисты стали, запал появился и явно нарастает напряжение. Ну вот, только и не хватало в моем доме ругани. И вдруг слышу отрывистое: «Дура». Ну все, это уже перебор. Не для того трехметровый забор ставил, чтобы такие вот словечки и интонации тут появлялись. Медленно, ленясь, неохотно бреду к женщинам, заранее репетируя кислое выражение на лице. «Ну и в чем дело?» - спрашиваю. Одна из моих подружек: «Ты представляешь, Андрей, эта дура аборт собралась делать».

Совсем мне скверно стало, и силы сразу отнялись. Немощь и стремительно нарастающее уныние заставили расположиться в кресле. Посмотрел ей в глаза, еще хуже стало. Знаю, знаю, сейчас я услышу рассказ на тему «как на Руси жить тяжело», про пьяницу-мужа, про отсутствие денег, про отсутствие работы и присутствие стойкого желания от этой жизни самой бежать куда глаза глядят. Мол, есть уже один, вернее, одна - девочка, больше, мол, не потянуть, а жизнь проходит. Тупо смотрю на нее, выслушиваю все это даже в той последовательности, в которой предполагал. Не пытаюсь остановить. Знаю, пока не отбарабанит все вот это, этот весь идиотизм, который уже сотни может раз прокрутила она у себя в голове, не будет ей хоть маленького покоя внутри, хоть секундного забвения. Совесть-то у всех есть.

Эх, соседушка, если б ты знала, сколько раз я эти причитания слышал в своей жизни. И у всех одно и то же, те же слова, та же мимика на лице, те же интонации. Как будто говорят сестры-близнецы. Сил не прибавилось, удержать кривую ухмылку на лице не удалось. Тяжесть, груз неимоверный. И в то же время осознание - всё от Бога, надо переубеждать.

Господи, да неужели Ты не видишь - безполезняк, полный аут! Вспомни, сколько раз Ты посылал мне в больницу вот таких вот женщин, и что?

Вздохнул, глаза вниз, начинаю как отрепетированное: а как же Бог, ведь Он же податель, Он благодетель и т.д. - вплоть до: «а как же здоровье, опасность операции?» И реакция на все банальная, и тупость непролазно-дремучая, и упорство ослиное. Всё на месте, всё как всегда. И от этого всего тошнить меня прямым образом начинает, а немощь разливается по всему телу и по душе, как в болоте душит, крутит, лишая последних сил. Чувство полной гибели, безнадежия и темноты.

И вот из этой вот темноты неожиданно для меня самого летит мой последний вопль к Спасителю: «Господи, помилуй, Господи, пощади, Господи, сохрани жизнь невинную и убереги рабу Твою неразумную от смертного греха».

Свет, свет... Уцепился я за него, держусь, словно стараюсь спустить Бога на Землю - Господи, не отступлю. А сам удивляюсь своей наглости и этой неотступности.

Свет с силой прибывают мощной неземной волной, сотрясают меня, и как бы не я уже рот открыл, а за меня кто-то. И слова - полные сил и непоколебимой убежденности. «Глупая ты, - говорю, - ну ладно, Бога ты не боишься, людей не стыдишься, считаешь, что всё у тебя есть, и что все твое, и никто от тебя это не отнимет». Поднял глаза, смотрю - внимание на ее лице. МОЛЧИТ! «Ну вот, - продолжаю, - пойдешь ты, к примеру, на аборт, все нормально будет, но детей после этой «операции» иметь не сможешь. Ведь может такое быть?» - спрашиваю. «Может», - отвечает. «Ну вот, - говорю, - тебе ведь больше не надо, у тебя ведь есть уже дочь». «Есть», - отвечает. Ну я и говорю на выдохе: «Только представь, Господь заберет у тебя этого ребенка, что тогда делать будешь?». А сам аж зажмурился от своих слов, и страшно мне стало, так ярко смерть девочки этой рядом прошла. ГОСПОДИ, ПОМИЛУЙ, Господи, поддержи. Господи, яви волю Свою.

Затихла моя собеседница, тишина повисла кругом.

И вот среди этой тишины мальчишеский крик: «Помогите!»

Господи, помилуй - посреди огромного и глубокого бассейна тонет девочка, глотая воду и уходя вниз. И макушечки уже не видно. Свалилась и тонет. А мальчишка с края бассейна кричит нам, взрослым: «Помогите!» Ну понятно, что вытащить из воды ребенка было несложно, и даже откачивать не пришлось. Так, наглоталась водички чуток, делов-то. Однако день испорчен был, все разошлись по домам, а вот та соседка моя, тихая, как козочка, уходя и скажи мне: «Андрюша, я не буду аборт делать». Радоваться уже сил не было.

Вот так и появился у меня крестный сын, зовут Василием. А мама с семьей в церковь пошла, отец работу нашел и пить бросил. И все к Чаше подходят и не забыли, как милостив Господь. Сами решайте - чудо это или нет. А я, честно говоря, и думать не буду, просто молюсь за эту семью.