‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Святой Царь

Главы из книги писателя Николая Коняева о святом Царе Николае II.

Главы из книги писателя Николая Коняева о святом Царе Николае II.

См. начало...

В Тобольске

1.

Считается, что первые полтора месяца в Тобольске были лучшими для Царской семьи в ее заключении. Слово «лучшие» залетело в этот текст из двадцатых годов, когда, зная о екатеринбургской трагедии, с нею и сравнивали тобольские месяцы.

Но если день за днем проследить скорбный путь, перехватывает дыхание от тех неисчислимых страданий, которые пришлось перенести Государю и всей семье и в самом Тобольске, и на пути к нему.

Скорбен был этот путь.

Николая II отправили в ссылку не потому, что он совершил какое-то государственное преступление, а потому что был помазанником Божиим, и это в глазах временного правительства и масонской ложи, в которой состояли члены его, и было тягчайшим преступлением. И не только сам Император оказывался виновным тут, но и его жена, но и его дети. Все они должны были отвечать неведомо перед кем.

И угнетали не только тяготы дороги, не только строгий и унизительный присмотр, угнетала неизвестность.

Легко вообразить, что чувствовал Государь, когда, забывая, что это не они едут, а их везут, дети невзначай обращались к нему с вопросами, касающимися дальнейшей дороги… Что он мог ответить, если сам не знал, что будет с ними дальше?

Трудно тут не затосковать, не захандрить, но у Николая II рядом была семья, на него смотрели дети, которых ему надо было провести за собою по еще неведомому, но такому немыслимо трудному пути, и он не позволял себе расслабляться.

Даже в дневнике ощущается эта удивительная собранность.

«Плавание по реке Type… - записывает он. - У Аликс, Алексея и у меня по одной каюте без удобств, все дочери вместе в пятиместной, свита рядом в коридоре; дальше к носу хорошая столовая и маленькая каюта с пианино. II класс под нами, а все стрелки 1-го полка, бывшие с нами в поезде, сзади внизу. Целый день ходили наверху, наслаждаясь воздухом. Погода была серая, но тихая и теплая. Впереди идет пароход министерства путей сообщения, а сзади другой пароход со стрелками 2-го и 4-го стрелковых полков и с остальным багажом. Останавливались два раза для нагрузки дровами. К ночи стало холодно…»

Но были на этом скорбном пути и утешения от Господа…

5 августа, перед обедом, навстречу «Руси» - так назывался пароход, на котором ехала Царская семья, - выплыло село Покровское.

- Здесь жил наш дорогой Григорий Ефимович, - проговорила, комкая в руках носовой платок, Александра Федоровна. - Мир праху его, Божьего человека. Царство ему Небесное!

Государь внимательно разглядывал выбежавшие на берег Туры избы.

Говорят, что Император перед самым объявлением войны посылал Григорию Распутину в Тюмень телеграмму, спрашивая его совета.

Почти сразу же пришел ответ: «Крепись, войны не объявляй. Плохо будет тебе и Алеше»[1].

Что думал, что чувствовал Николай II, вспоминая об этом предостережении и вглядываясь в проплывающий мимо «Руси» дом старца?

- Здесь, в этой реке он ловил рыбу, - все повторяла Александра Федоровна. - Вы помните, он присылал нам свежую рыбу в Царское Село?

Ночью Государь спал плохо, проснулся, когда уже вышли в Тобол.

«Река шире, и берега выше. Утро было свежее, а днем стало совсем тепло, когда солнце показалось. Забыл упомянуть, что вчера перед обедом проходили мимо села Покровского, - родина Григория…»

Эта оговорка не о забывчивости Николая II свидетельствует, а о том, что мысль о предопределенности «встречи» со старцем Григорием на последнем пути, была додумана и осознана Государем.

Но, как и заведено в его дневнике, об этом, сокровенном, ни слова…

«Целый день ходили и сидели на палубе», - завершает ссыльный пассажир «Руси» запись за 6 августа 1917 года.

***

Как отметил Н.А. Соколов, в Тобольске «жизнь сразу вошла в спокойное, ровное русло»[2].


Губернаторский дом в Тобольске. В нем пребывала в заточении Царская семья.

В 8 часов 45 минут подавался утренний чай.

Государь пил его в своем кабинете с дочерью Ольгой. После чая занимался у себя, затем обыкновенно пилил дрова во дворе.

Та осень в Тобольске удалась на славу…

«16 августа. Отличный теплый день. Теперь каждое утро я пью чай со всеми детьми. Провели час времени в так называемом садике и большую часть дня на балконе, который весь день согревается солнцем. До чая провозились в садике, два часа на качелях и с костром».

И 17 августа ночь была лунная, а утро - серое и холодное, и только около часа вышло солнце, и снова настал отличный день. И в воскресенье вечер был теплый и лунный, а 23 августа, хотя и прошел теплый ливень, но день простоял превосходный…

Все это из дневника Государя.

Прекрасен Божий мир! Николай II принимал эти осенние радости как Божие утешение, но приходящие из Петрограда новости жаркой волною стыда и позора смывали покой тобольской осени.

24 августа приехал Владимир Николаевич Деревенко и привез вести, что Рига оставлена и русская армия отступила далеко на северо-восток.

«Теплая погода с сильным восточным ветром… - привычно записывает Николай II 25 августа, но тут уже срывается: - Прогулки в садике делаются невероятно скучными; здесь чувство сидения взаперти гораздо сильнее, нежели было в Царском Селе…»

2.

1 сентября в Тобольске появилось новое начальство.

«Прибыл новый комиссар от Временного Правительства Панкратов и поселился в свитском доме с помощником своим, каким-то растрепанным прапорщиком, - записал в этот день Николай II. - На вид - рабочий или бедный учитель. Он будет цензором нашей переписки. День стоял холодный и дождливый».

«Бедный учитель», который будет осуществлять контроль за перепиской Царской семьи…

Николай II никак не оценивает этот факт, но уже в самой констатации его - боль и горечь очередного унижения.

Конечно же, Царь знал о том, что Василий Семенович Панкратов сидел в Шлиссельбургской крепости, и, хотя он вышел по амнистии по случаю коронации Николая II, Шлиссельбург не мог не сказаться на их отношениях.

Разумеется, Николай II и не ждал от Керенского и его правительства какого-то снисхождения к себе, но была еще и семья, и она уж точно перед такими, как Панкратов, не виновата была ни в чем…


Комиссар Василий Панкратов.

Начало комиссарства Василия Семеновича Панкратова было ознаменовано тем, что 4 сентября залило ватерклозеты.

«Великолепный летний день. Много были на воздухе. Последние дни принесли большую неприятность в смысле отсутствия канализации. Нижний WC заливался мерзостями из верхних WC, поэтому пришлось прекратить посещение сих мест и воздерживаться от ванн; всё от того, что выгребные ямы малы и что никто не желал их чистить. Заставил Е.С. Боткина привлечь на это внимание комиссара Панкратова, который пришел в некий ужас от здешних порядков».

Принято считать, что Панкратов был мягким и добрым человеком.

Об этом свидетельствовали почти все выжившие обитатели губернаторского дома в Тобольске, подчеркивая, что особенно выигрышно добродушие Панкратова выглядело рядом с мелочной придирчивостью «похожего на растрепанного прапорщика» Александра Владимировича Никольского, который с первого дня - («Нас, бывало, заставляли сниматься и в профиль, и в лицо»!) - старался ужесточить режим. Грубый, совершенно невоспитанный Никольский отличался еще и редкостным упрямством.

Может быть, Панкратов действительно «был человек по душе хороший».

«То, что он таким молодым кончил свое бытие, возбуждало во мне сострадание и жалость, - вспоминала о нем Вера Николаевна Фигнер, которая оказалась его соседкой и вместе с ним училась искусству тюремного перестукивания. - Я была старше его на двенадцать лет, и мне казалось, что человеку со свежими силами должно быть значительно труднее, чем мне. Это определило мое нежное, без малого материнское касательство к его личности… Как зачастую случается при заочном знакомстве, он представлялся мне круглолицым юношей с чуть-чуть пробивающимся пушком на румяных щеках, шатеном с серыми, добрыми глазами и мягким славянским носом. На деле же он был смуглым брюнетом с черными, как смоль, волосами, с черными пронзительными глазами и крупным прямым носом - «истинный цыган», как он сам отзывался о своей наружности».

Панкратов был дурно образован и воспитан, и при этом сам совершенно искренне считал, что культуры и образованности как раз Царской семье и не хватает.

«Не знаю, какое впечатление произвел я, но что касается меня, то первое впечатление, которое я вынес, было таково, что живи эта семья в другой обстановке, а не в дворцовой с безконечными церемониями и этикетами, притупляющими разум и сковывающими всё здоровое и свободное, из них могли бы выйти люди совсем иные, кроме, конечно, Александры Федоровны. Последняя произвела на меня впечатление совершенно особое. В ней сразу почувствовал я что-то чуждое русской женщине… - вспоминал он. - Бывший Царь действительно знал русскую военную историю, но знание его вообще истории народа было очень слабо: он или забыл, или вообще плохо разбирался в периодах русской истории и их значении, все его рассуждения в этом отношении сводились к истории войн…»[3]

Конечно, можно только пожать плечами, удивляясь, до каких немыслимых пределов разросся апломб Василия Семеновича, но бывший народоволец был еще и по-шлиссельбургски энергичен и по простоте души пытался ликвидировать пробелы в образовании и воспитании как Царских детей, так и самого Государя. Однако главные проблемы заключались даже не в отсутствии у Панкратова желания понимать людей, с которыми его свела воля Керенского, а в том, что от него действительно мало что зависело…

Вернее, это сам Панкратов делал все, чтобы от него ничего не зависело.

Представляя власть временного правительства, он все время изображал ее такой, какой она, по его мнению, должна выглядеть: мудрой, великодушной, прозорливой. Но поскольку власть была совершенно другой, то Панкратову оставалось только надувать щеки, изображая знание неких тайных обстоятельств, которые мешают власти быть мудрой, великодушной и прозорливой.

Между прочим, это подробно описано в его воспоминаниях…

«Ко мне подходит князь Долгоруков.

- Господин комиссар, когда же будет разрешено сходить в церковь? Николай Александрович и Александра Федоровна просили меня узнать, - обратился он ко мне.

- Как только будет всё приготовлено. У меня нет ни малейшего намерения лишать их посещения церкви, - ответил я.

- Какие же нужны приготовления?

- Устраняющие всякие неприятности и недоразумения.

- Не понимаю, - огорченно отвечает князь.

- Не думайте, что меня безпокоят неприятности, только касающиеся меня лично, возможны неприятности другого порядка, которых я не могу допустить, - пояснил я князю. Но он опять не понял меня…»

«Через несколько дней бывший Царь опять обратился ко мне с просьбой разрешить ему с семьею пойти за город и осмотреть город.

- Весьма охотно бы это сделал, если бы имел разрешение от временного правительства. Кроме того, есть еще и другие мотивы.

- Вы боитесь, что я убегу? - перебивает меня Николай Александрович.

- Этого меньше всего, - возражаю ему: - Я уверен, что вы и попытки такой не сделаете. Есть нечто другое. Вы читаете газеты?

- Что же в них? Я ничего не заметил, - недоумевая, ответил Николай Александрович».

«Николай Александрович неоднократно... повторял свою просьбу о прогулке за город, и каждый раз приходилось отказывать ему в этом.

- Вам нечего бояться… Вы думаете, я решусь убежать. Назначьте конвой… - говорил он.

- Я уже вам объяснил, что с этой стороны менее всего препятствий…

- А если мы сами возбудим ходатайство перед правительством?

- Пожалуйста. Разве я вам делал какие-нибудь препятствия в этом отношении?

- Но мы обращаемся к вам как к представителю правительства. Теперь мы с Александрой Федоровной советовались и решили обратиться прямо. Но нам кажется, что вы могли бы и своей властью разрешить…»

Подчеркнем еще раз, что эти диалоги записаны самим В.С. Панкратовым.

Поразительно! Достаточно одаренный писатель, он даже не чувствует тут, насколько пародийно звучат его бюрократические увертки…

А объяснения, дескать, вдруг кому-либо из тобольцев «придет в голову во время прохода в церковь выкинуть какую-либо штуку? Бросить камнем, выкрикнуть нецензурную похабщину и т.п. Пришлось бы так или иначе реагировать. Лучше заблаговременно устранить возможность подобных историй» - напоминают анекдот про исправника, который приказал убрать в парке все скамейки, чтобы хулиганы не могли царапать на них неприличные слова…

Как действовали эти объяснения комиссара Панкратова на Царскую семью, видно из дневника Государя.

«На днях Е.С. Боткин получил от Керенского бумагу, из которой мы узнали, что прогулки за городом нам разрешены, - записал он 29 сентября. - На вопрос Боткина, когда они могут начаться, Панкратов, поганец, ответил, что теперь о них не может быть речи из-за какой-то непонятной боязни за нашу безопасность. Все были этим ответом до крайности возмущены. Погода стала прохладнее…»

Государь дал Панкратову прозвище «маленький человек».

Панкратов и в самом деле был невысокого роста, но не это определило прозвище.

Панкратов и в сущности своей был «маленьким человеком». Он панически боялся ответственности и всячески уклонялся от самостоятельных решений…

3.

Сам Николай II в эти дни начинает читать книги Николая Степановича Лескова.

«13 сентября. Полдня шел дождь, но было тепло… Начал роман Лескова «Обойденные». В девять часов вечера у нас в зале была отслужена всенощная. Легли рано».

Чтение Лескова, начавшееся накануне Воздвиженья Креста Господня, увлекло Государя. И это не случайно… Невозможно найти писателя, который мог бы сравниться с Лесковым тем глубинным знанием народной русской жизни, той красотой русского языка, тем обилием положительных народных характеров, которые мы находим на страницах лесковских произведений.


Царь Николай II и Наследник Цесаревич Алексей пилят дрова. Тобольск.

Наверное, Николая II ошеломила раскрывающаяся перед ним в произведениях писателя русская жизнь. В сентябре 1917 года в Тобольске он читает Лескова рассказ за рассказом, роман за романом, том за томом…

«16 сентября. Погода простояла совсем теплая. Приятно было ходить и работать на дворе. Кончил рассказ «Обойденные» и начал «Островитяне»…

18 сентября. Осень в этом году здесь замечательная; сегодня в тени было 15 градусов и совсем южный теплый воздух. Днем играл с Валей Д. в городки, чего не делал много-много лет. Нездоровье Ольги прошло; она сидела долго на балконе с Аликс. Кончил «Островитяне» Лескова. Написал маме письмо через цензуру Панкратова.

19 сентября. Полуясный, но такой же теплый день. Около 12 часов прошел короткий летний дождь. Анастасия пролежала в постели. Татищев поправился. Днем попилил дрова и поиграл в городки. Начал читать роман Лескова «Некуда»...»

Чтение Лескова захватывало Государя еще и потому, что он мог наглядно сравнить повадки нигилистов из лесковского романа с прихватами комиссара Панкратова...

***

«24 сентября. Вследствие вчерашней истории нас в церковь не пустили, опасаясь чьей-то возбужденности. Обедницу отслужили у нас дома. День стоял превосходный; 11 градусов в тени с теплым ветром. Долго гуляли, поиграл с Ольгой в городки и пилил. Вечером начал читать вслух «Запечатленный ангел»…»

В тишине губернаторского дома в Тобольске, прерываемой лишь свистками пароходов с реки, звучал голос бывшего российского Императора, рассказывающего о том, как барин, обозленный, что староверы не желают покрыть его долг перед евреями, «накоптивши сургучную палку, прямо как ткнет кипящею смолой с огнем в самый ангельский лик!»

Кажется, ни один писатель до Лескова не сумел так ярко, открыто и правдиво рассказать о той глухоте русской жизни, пользуясь которой, любой просвещенный мерзавец мог надругаться над нею.

И наверняка об этом тоже думал Государь, читая вслух «Запечатленного ангела». Русским трудом и русской кровью была воздвигнута могущественнейшая империя, но в результате этого строительства основная часть населения, сами русские крестьяне оказались в крепостной зависимости в своей собственной стране. И даже когда деду Николая II удалось отменить крепостное право вопреки ожесточенному сопротивлению помещиков, преодолеть раскол русского общества так и не удалось. Какая-то глухота появилась в русской жизни, и уже не докричаться было сквозь нее.Только молитва и могла преодолеть эту глухоту…

«30 сентября. День простоял солнечный, хороший. Утром гуляли час, а днем два с половиною часа; играл в городки и пилил. Начал читать пятый том Лескова - длинные рассказы. В девять часов у нас была отслужена всенощная».

«На воле мне много приходилось слышать о том, что семья Николая II очень религиозна… - пишет В.С. Панкратов. - Но религиозность слишком различно понимается людьми, и в данном случае судить об этом более чем трудно. Эта духовно-нравственная потребность царственных пленников сначала удовлетворялась тем, что богослужение совершалось в зале губернаторского дома, то есть в том же доме, где жила семья бывшего Царя. И в ближайшую субботу мне первый раз пришлось присутствовать на всенощной.

Всю работу по обстановке и приготовлению зала к богослужению брала на себя Александра Федоровна. В зале она устанавливала икону Спасителя, покрывала аналой, украшала их своим шитьем и пр. В восемь часов вечера приходил священник Благовещенской церкви и четыре монашенки из Ивановского монастыря.
В зал собиралась свита, располагаясь по рангам в определенном порядке, сбоку выстраивались служащие, тоже по рангам. Когда бывший Царь с семьей выходил из боковой двери, то и они располагались всегда в одном и том же порядке: справа Николай II, рядом Александра Федоровна, затем Алексей и далее Княжны. Все присутствующие встречали их поясным поклоном. Священник и монашенки тоже. Вокруг аналоя зажигались свечи. Начиналось богослужение. Вся семья набожно крестилась, свита и служащие следовали движениям своих бывших повелителей. Помню, на меня вся эта обстановка произвела сильное первое впечатление. Священник в ризе, черные монашки, мерцающие свечи, жидкий хор монашенок, видимая религиозность молящихся, образ Спасителя. Вереница мыслей сменялась одна другою…

«О чем молится, о чем просит эта бывшая Царственная семья? Что она чувствует?» - спрашивал я себя.

Монашки запели: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение…»

Вся семья Николая II становится на колени и усердно крестится, за нею падают на колени и все остальные. В то время мне казалось, что вся семья бывшего Царя искренно отдается религиозному чувству и настроению»[4].

4.

В книге Н.А. Соколова приведено свидетельство полковника Кобылинского, что «Панкратов сам лично не был способен причинить сознательно зло кому-либо из Царской семьи, но тем не менее выходило, что эти люди ей его причиняли. Это они делали как партийные люди. Совершенно не зная жизни, они, самые подлинные эсеры, хотели, чтобы все были эсерами, и начали приводить в свою веру солдат».

В этом свидетельстве очень важны слова о партийности.

То ли из любопытства, то ли из тщеславия Панкратов постоянно искал неформальных контактов с Царской семьей, но и при этом даже в задушевных разговорах никогда не отступал он от своих партийных принципов и заученных схем.

Эти принципы и разрушали всё хорошее, что хотел сделать Панкратов…

Не напрасно Николай II прозвал его «маленьким».

«Маленький» тут еще и тотемическое название некоей бесовской силы русской революции, сидевшей в Василии Семеновиче…

- Какова подготовка детей? - обезпокоенно спросил однажды Панкратов у Клавдии Михайловны Битнер.

- Очень многого надо желать! - понимая, что хочет от нее услышать товарищ комиссар, ответила Клавдия Михайловна. - Я совершенно не ожидала того, что нашла. Такие взрослые дети и так мало знают русскую литературу, так мало развиты! Они мало читали Пушкина, Лермонтова еще меньше, а о Некрасове и не слыхали. О других я уже и не говорю. Алексей не проходил еще именованных чисел, у него смутное представление о русской географии. Что это значит? Как с ними занимались? Была полная возможность обставить детей лучшими профессорами, учителями - и этого не было сделано.

- Что же их больше всего интересует и интересует ли что; может быть, в них все убито дворцовой жизнью? - спросил Панкратов.

- Интересуются положительно всем. Они очень любят, когда им читаешь вслух. А вам, Василий Семенович, должна сказать комплимент: им очень нравятся ваши рассказы о ваших странствованиях…

- Вы прочитайте им вслух Некрасова «Русские женщины» и «Мороз, Красный нос», - предложил Панкратов.

На следующий день Клавдия Михайловна доложила, какое потрясающее впечатление произвели на всех детей поэмы Некрасова.

- Все слушали. Даже бывший Царь и Александра Федоровна приходили. Дети в восторге. Странно… Как мало заботились об их развитии, образовании.

- Но что же вы скажете, Клавдия Михайловна, о ваших занятиях? Идут успешно?

- Алексей не без способностей, но привычку к усидчивой работе ему не привили. У него наблюдается какая-то порывистость, нервность в занятиях. Что же касается Марии и Анастасии, то метод, какой применялся в занятиях с ними, не в моем вкусе…

Панкратов кивал. Слова учительницы подтверждали его наблюдение, что Царская семья «задыхалась в однообразии дворцовой атмосферы, испытывала духовный голод, жажду встреч с другими людьми, но традиции, как гиря, тянули ее назад».

Удивительно, но эта очевидная заинтересованность Панкратова в перевоспитании Царских детей каким-то образом перемешивалась с почти садистским попустительством притеснению их со стороны Александра Владимировича Никольского.

«Взрослый человек, - рассказывала Александра Александровна Теглева[5], - Никольский имел глупость и терпение долго из окна своей комнаты наблюдать за Алексеем Николаевичем и, увидев, что он выглянул через забор, поднял целую историю».

«Он, - подтверждает Е.С. Кобылинский, - прибежал на место, разнес солдата и в резкой форме сделал замечание Алексею Николаевичу. Мальчик обиделся на это и жаловался мне, что Никольский «кричал» на него.

Столь же невозмутимо относился Василий Семенович и к мерзким издевательствам над Царскими детьми солдат, которых сам и «образовал». В своих воспоминаниях он говорит, что по отношению к узникам «поведение отряда было почти рыцарским».

Каким-то удивительным образом в это рыцарство входили яма для отбросов, выкопанная солдатами прямо под окнами Великих Княжон и Александры Федоровны, и те отвратительные по цинизму надписи, которыми покрывали солдаты доску детских качелей.

Еще меньше щадили «обучаемые» Панкратовым солдаты чувства самого Государя.

Они вдруг перестали отвечать на приветствия Государя. Однажды Государь поздоровался с солдатом: «Здорово, стрелок!» - и в ответ услышал: «Я не стрелок. Я - товарищ».

Однажды Государь надел черкеску, на которой у него был кинжал, и солдаты немедленно потребовали, чтобы Государя обыскали.

- У них оружие! - кричали они.

Потом солдаты вынесли решение, чтобы снял офицерские погоны и Государь…

И снова поражаешься мужественной сдержанности Царя.

Какая мудрость требовалась ему, чтобы успокоить детей, подвергающихся хамскому обращению, какая сила требовалась, чтобы не сорваться, когда его унижали на глазах детей! А ведь к этому и подталкивали его и солдаты, и Никольский, и сам Панкратов… Им хотелось, чтобы вчерашний Император стал смешным и жалким в безсильной ярости.

Государь выстоял.

Поразительно, но и на фотографиях, сделанных уже в заключении, мы видим человека, не только не потерявшего ничего из своего достоинства, но более того, еще более укрупнившегося, человека, стоящего неизмеримо выше всех своих мучителей…

И чему он учил сына? Истории… Но что такое учить истории Наследника престола, когда свой урок в это время дает сама история?

«17 ноября. Такая же неприятная погода с пронизывающим ветром. Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и в Москве!

Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени.

18 ноября. Получилось невероятнейшее известие о том, что какие-то трое парламентеров нашей 5-й армии ездили к германцам впереди Двинска и подписали предварительные с ними условия перемирия!»

Мы знаем, что и для Великих Княжон, и для Царевича Алексея жизнь в Тобольске, в этом отгороженномдворе с небольшим садом, в окружении всегда одних и тех же людей, была поразительно скучной.

Об этом и Княжны, и Царевич писали в письмах, но при этом никаких вспышек протеста, противоречия родителям, на которые, может быть, сам того не понимая, и подвигал их В.С. Панкратов, с их стороны не было.

«Живем тихо и дружно», - писал Государь в письме Великой княгине Ксении Александровне, и это, наверное, главное чудо, которое сумел сотворить Помазанник Божий в Тобольске. Он научил детей той силе и тому мужеству, которые может дать только истинная вера, он научил их смирению и жертвенности собою ради других не в мгновение высокого подвига, а ежедневно, ежечасно.

И Царевич Алексей, и Великие Княжны, как мы знаем, выдержали экзамен по отцовскому уроку.

Как выдержал его и сам Государь.

5.

20 октября 1917 года Государь записал:

«Сегодня уже 23-я годовщина кончины дорогого папа, и вот при каких обстоятельствах приходится её переживать!

Боже, как тяжело за бедную Россию! Вечером до обеда была отслужена заупокойная всенощная».

20 октября 1894 года в Ливадии оборвалась жизнь Императора Александра III, и тогда в дневнике Николая тоже появилась запись:

«Боже мой, Боже мой, что за день! Господь отозвал к себе нашего обожаемого, горячо любимого Папа. Голова кругом идет, верить не хочется - кажется до того неправдоподобной ужасная действительность. Все утро мы провели наверху около него! Дыхание было затруднено, требовалось все время давать ему вдыхать кислород. Около половины третьего он причастился Святых Тайн. Вскоре начались легкие судороги… и конец быстро настал! О. Иоанн больше часу стоял у его изголовья и держал его голову. Это была смерть святого! Господи, помоги нам в эти тяжелые дни!»

Две дневниковые записи…

Одна сделана будущим Государем, другая - бывшим. Между ними - всё правление последнего русского Императора.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский тоже оставил в своем дневнике запись о 20 октября 1894 года…

«Он тихо скончался. Вся Семья Царская безмолвно с покорностью воле Всевышнего преклонила колени. Душа же Помазанника Божия тихо отошла ко Господу, и я снял руки свои с главы Его, на которой выступил холодный пот.

Не плачь и не сетуй, Россия! Хотя ты не вымолила у Бога исцеления своему Царю, но вымолила зато тихую, христианскую кончину, и добрый конец увенчал славную Его жизнь, а это дороже всего

Теперь не было рядом с Николаем II такого молитвенника.

Теперь, чтобы зазвучала эта молитва о России, нужно было самому стать святым. Свидетельство тому, что эта молитва начала звучать в Государе, слова из его дневниковой записи в этот день: «Боже, как тяжело за бедную Россию!». Слова эти перекликаются со словами святого Иоанна Кронштадтского и как бы продолжают их, вмещая в себя и будущий мученический путь Государя.

Свидетельство тому, что эта молитва Царя-Мученика нашла отзвук и в России, - присланное в эти октябрьские дни в Тобольск стихотворение Сергея Сергеевича Бехтеева «Молитва»:

Пошли нам, Господи, терпенье


Поэт Сергей Бехтеев.

В годину буйных, мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.

Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейства ближнего прощать
И крест тяжелый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.

И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и униженья,
Христос Спаситель, помоги!

Владыка мира, Бог вселенной!
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый смертный час…

И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов!

Это стихотворение, посвященное Великим Княжнам Ольге Николаевне и Татьяне Николаевне, Сергей Бехтеев написал в Ельце в октябре 1917 года и через графиню Анастасию Васильевну Гендрикову передал в Тобольск.

Однако мистическая история «Молитвы» не ограничилась совпадением с теми переживаниями, которые владели Государем в октябрьские дни 1917 года.

Великая Княжна Ольга Николаевна переписала стихотворение в свою тетрадку, подаренную Императрицей Александрой Федоровной - на книге сохранилась надпись: «В. К. Ольге. 1917. Мама. Тобольск». По этой причине долгое время авторство «Молитвы» приписывалось Царевне Ольге, и даже публиковалось стихотворение под ее именем.

Но ведь так, по сути, это и было. Молитва, породившая «Молитву», звучала из уст Государя и всей Царской семьи, и тепло этой молитвы Царственных узников коснулось Сергея Сергеевича Бехтеева, сумевшего записать эту великую тобольскую молитву на бумаге…

6.

26 января 1918 года Государь, как он отметил это в своем дневнике, завершил чтение 12-томного собрания сочинений Н.С. Лескова…

Это событие совпало с решением отрядного комитета об отстранении В.С. Панкратова и его помощника А.В. Никольского от занимаемых должностей.

После их отъезда в Тобольске начались совсем уже странные дела.

В начале марта 1918 года прибыл сюда из Омска комиссар Запсибсовета В.Д. Дуцман, и вслед за ним появился отряд омских красногвардейцев во главе с А.Ф. Демьяновым.

Всю весну они спорили, кто заберет себе Царскую семью…

Дневниковая запись Государя того периода:


«Передача семьи Романовых Уралсовету». Художник В. Пчелин, 1927 г.

«2 (15) марта 1918 года. Вспоминаются эти дни в прошлом году в Пскове и в поезде!

Сколько еще времени будет наша несчастная Родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать?

А все-таки никто как Бог!

Да будет воля Его святая!..»

22 апреля приехал в Тобольск комиссар Константин Алексеевич Мячин, назвавшийся Василием Васильевичем Яковлевым.

Следователь Н.А. Соколов считал, что Яковлев повез Государя в Ригу, но довез его Мячин-Яковлев почему-то только до Екатеринбурга…

Через десять лет по заказу наркома НКВД Александра Георгиевича Белобородова Владимир Николаевич Пчёлин нарисует для Уральского музея революции восьмиметровый холст «Передача семьи Романовых Уралсовету». Если добавить в названии слово «палачам», то оно не только уточнит смысл произведения, но и углубит трагедийное содержание картины, начинающей последнюю, екатеринбургскую страницу жизни Царской семьи…

Окончание см.



[1]. Об этой телеграмме как о «факте положительно известном» ему «как бывшему главе власти» Керенский говорил следователю Н.А. Соколову на допросе 14-20 августа 1920 года в Париже.

[2]. Н.А. Соколов. Убийство Царской семьи. С. 42.

[3]. «С Царем в Тобольске. Из воспоминаний». Издание книжной
редакции советско-британского совместного предприятия «Слово». Москва, 1990 год.

[4]. «С Царем в Тобольске», с.18-19.

[5]. Няня Царских детей, находилась с Царской семьей в Тобольске.

88
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
2
1 комментарий

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru