Пламя с Небес

Командировка в Иерусалим за Благодатным Огнем.

Об авторе. Сергей Александрович Жигалов родился в 1947 году в с. Кандауровка Курманаевского района Оренбургской области. В 1974 году окончил филологический факультет Куйбышевского госуниверситета. Работал заместителем редактора в «Волжском комсомольце» и «Волжской коммуне», собственным корреспондентом «Известий» по Куйбышевской области. Автор книги «Дар над бездной отчаяния» ­ о безруком и безногом иконописце Григории Журавлеве из самарского села Утевка. Член Союза писателей России. Живет в Самаре.

Накануне Пасхи группа самарских паломников чартерным рейсом отправилась на Святую Землю. С ними был и автор этих заметок писатель Сергей Жигалов.

1. У Голгофы

Темень высокого неба. Над крылом мерцающие комья звезд, под крылом пелена облаков. В салоне «Боинга» полумрак. После горячего ужина гул турбин, как снотворное. Многие мои сопаломники спят в креслах. Кто откинулся на спинку сиденья, кто лежит на пустых рядах кресел, укрывшись пледами. Второй час ночи. Наступила пятница, Великий и страшный Пяток — день распятия Христа.

Заглядываю в иллюминатор, меж разрывов облаков под нами рассыпанные веселой горстью соцветия огней. Там же, на земле, остался и мой дом, и храм Георгия Победоносца, где перед полетом служили молебен. Самара, Волга, Россия, и небо, и Бог!…

Серебряная игла «Боинга», пронзая пространство и время, несет нас к залитому лунным светом Гефсиманскому саду. Там ветерок с гор шевелит молодую листву маслиновых дерев. И шелест их мешается с шепотом Господа Иисуса Христа: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты».

Скорбный шепот Сына Божьего доносится до нас сквозь толщу тысячелетий, одолевая рокот проснувшихся вулканов, и гул войн, и вот этот шум турбин за бортом лайнера. И мне, многогрешному, донесен Его шепот, слышу Его, но не разумею. Все творю как я хочу, а не как Он.

Смежив веки, силюсь разглядеть внутренним зрением, как там, пав на Свое лицо, скорбит и молится Сын Божий. Тьму меж деревьями раздирает пламя факелов. В злом молчании движется толпа людей с мечами и кольями. Вот они приблизились. И тот, «опустивший со Мною руку в блюдо», подходит к Иисусу: «Радуйся, Равви!» — и целует Его: «Тогда подошли и возложили руки на Иисуса, и взяли Его».

И я сквозь сон представляю, как прячусь там, в тени деревьев. Вижу, как в свете факелов вздымается меч, чтобы защитить Спасителя, и отсеченное ухо раба первосвященникова кровавит траву под ногами. Завязывается схватка. Сталь скрежещет о сталь. Хватаю с земли подвернувшийся под руку острый сук. Ищу глазами Иуду… И просыпаюсь от ударившего в глаза света. В руке не сук, а скомканный угол пледа. Какие-то мгновения сон мешается с явью: «Ткань красна, потому что кровь из отсеченного уха… Господи, чего я плету. Все тогда было не так, было иначе. «Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут», — сказал Иисус. «И, коснувшись уха его, исцелил его».

Вот уже тысячи лет звучит Его предречение: «взявшие меч, мечом погибнут». Тысячи тысяч, легионы погибли мечом. Но и поныне новые тимуры, чингизханы, наполеоны хватаются за мечи авианосцев, ракет и танков. Доколе?…

Самолет заходит на посадку. Аэропорт Тель-Авива. Из лайнера переходим в автобус. Не чадящие факелы, а солнечные лучи прогоняют ночь от Иерусалима. С высокой смотровой площадки, куда привезли, видна «ладонь» утреннего города. В руках моих сотоварищей фотоаппараты, видеокамеры. Взблескивают объективы, светятся окошечки айфонов: «Запечатлей меня на фоне вон того храма»; «меня у дерева». Наш гид, высокая, гибкая в черном до пят одеянии монахиня Серафима громко рассказывает о городе: сколько в нем жителей, чем заняты…

Ловлю в глазок видеокамеры улицы, что разбегаются внизу. Жму на кнопку приближения крупного плана. И опять, как ночью в самолете, обрывается сердце: вот сейчас за потоком автомашин и спешащими израильтянами проступит на экранчике толпа горожан и римских воинов с кольями и мечами. В середине за их спинами Иисус со связанными руками. А дальше претория римского наместника и фигура Пилата в булгаковском белом плаще с кровавым подбоем: «В чем вы обвиняете Человека Сего?»

… На экране проступают высотки, купола храма вдали. Люди, машины — суета сует. И проникает в душу вместе со смогом современного мегаполиса вселенский космический холод, что никому нет дела до идущего на крест Спасителя мира. И каменеет сердце.

«Сфоткай на фоне города», — прошу приятеля. Себя, себя любимого впяливаю в экранчик, в электронную память, в анналы самости: «русико туристо». Во грех.

Умом, памятью знаю евангельское: в эти самые часы Страстной Пятницы «воины правителя, взяв Иисуса в преторию, собрали на Него весь полк и, раздев Его, надели на него багряницу; и, сплетше венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость; и, становясь пред Ним на колени, насмехались над Ним, говоря: радуйся, Царь Иудейский! и плевали на Него и, взяв трость, били Его по голове… »

А мы — помним ли о Его страданиях в это утро? Суетимся, как на пожаре, пытаясь увековечиться в кадре. О, как смешны и наивны мы в своем устремлении остановить время. Но кто мешает мне хрястнуть камеру о камень, пасть на колени? Взять в освободившуюся руку сердце свое и протянуть незримому среди нас Божественному Страдальцу: «Возьми, Отче, сердце мое!»

Пусть такой подвиг выше наших сил? Ну тогда хотя бы не мельтешить, не суетиться. Застыть в коленопреклоненном молитвенном молчании. Впустить в себя боль распятого на кресте Страдальца. Мысленно омыть слезами Его раны от гвоздей, вознести молитву. Если же нам трудно сотворить и такое, то сделать бы совсем малое: вспомнить ответ Иисуса римскому наместнику: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего». Вспомнить и вслед за Пилатом вопросить: «Что есть истина?» И здесь, на Святой Земле, сверить брат у брата своего, у наших священников понимание Христовой Истины.

Не до того нам. Скорее бежим дальше! Гибрид кита и ракеты, автобус с удобными мягкими креслами, кондиционерами, мчит нас в Иерихон. За окном серо-желтые горы, пустыня. Кое-где грязно-серыми пятнами небольшие стада овец без пастухов. На рыжих склонах лачужки бедуинов, похожие на летние поселения самарцев за Волгой, напротив Самары… И опять летит навстречу пустыня в редковатых зеленых очажках травки. Не тут ли под этим жарким солнцем сорок дней и сорок ночей постился Христос, и был со зверями, и Ангелы служили Ему?

Солнце, голубенькое линялое небо, камни. Не Провидением ли Господним отправляемся мы по программе вослед Христу в Иерихон, оттуда на реку Иордан, в Вифлеем?… Не для размягчения ли окамененных наших сердец устрояет Господь возможности: увидеть, проникнуться, возгореться верой?…

Гора. Высыпаемся из прохладного «чрева китова» на асфальтовую площадку — Иерихон.

Матушка Серафима простирает руку в сторону обрывистой, источенной веками горы. С ее вершины дьявол, искушая, показывал Ему все царства мира и славу их и говорил Ему: всё это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне.

Вскидываем головы, будто хотим разглядеть над обрывом на фоне голубенького неба два силуэта, черный и святозарный. Но черный сливается с камнями, а другой сокрыт в сиянии солнечных лучей. Не видим, так к ответу бы, грешным, прислушаться: «Отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».

«И Ему одному служи!» Слышим ли?

Оборотившись к горе спиной, скорее устремляемся на «торжище». «Сколько долларов стоит вон та икона в серебряном окладе?» Почем свечи, ладан, крест, оливковое масло, открытки с видами святых мест, кепки, сандалии, пояса, рубашки… Напрягая извилины, переводим долларовые цены в рублевые, торгуемся… Нагруженные пакетами с покупками, опять погружаемся в прохладное чрево нашего «гибрида». Он мчит нас дальше к Иордану через пустыню Иудейскую, где проповедовал Иоанн Креститель в одежде из верблюжьего волоса и с кожаным поясом на чреслах своих. Во времена его здесь не было пограничного кордона, не трепетали на ветру израильские флаги с шестиконечной звездой, не стояли солдаты с автоматами наперевес.

Выходим из автобуса, прикрывая головы кепками и платками от жарких лучей солнца. Асфальтовая полоса ведет нас к святой реке. К ее берегам из Галилеи приходил на Иордан к Иоанну Иисус креститься от него. И мы через две тысячи лет, купив у водителя автобуса крестильные рубахи за доллары, вослед подходим к Иордану.

Общий выдох разочарования. Перед нами заросшая камышом речушка. Глинисто-желтая вода. На берегу дощатый помост, ступеньки к воде. Таким ли был Иордан во времена Христа? От глины, от грехов ли человеческих помутнела священная река, от вековых межеусобиц и войн, раздирающих Святую Землю, упала ее вода.

Перед тем как окунуться, священники наши — а их числом семь — служат водосвятный молебен. Подпеваем, осеняем себя крестным знамением. Господи, хорошо-то как! Наша русская молитва пришла на берег Иордана. От ступеней мелко по пояс. Наш отец Валерий с благостной улыбкой на лице — лопата бороды поверх крестильной рубахи — кладет мне на темя свою пятерню. Со словами «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа» трижды погружает с головой в воду. Свежо, тепло, радостно. Мокрые, с прилипшими волосами, после омовения все мы проще, искреннее, роднее… Поистине, братья и сестры!

«И, крестившись, Иисус тотчас вышел из воды, — и се, отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него», — это место из Евангелия от Матфея воскресили в памяти разгуливающие рядом с нами горлицы с песчаного цвета грудками. Не боятся нас, и то хорошо…

Не тут ли над рекой и пустыней, где только что звучали наши молитвы, раздался «глас с небес глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение»? Вслушаться бы, вдуматься, вчувствоваться, омыться душой, но опять зовут фотографироваться на память: «Кучнее, становитесь кучнее!… »

Ладно бы на этом хоть и мне остановиться. Как же. Зачем-то еще фотографируюсь с сидящими на ступенях купальни двумя пограничниками. Уж очень колоритно они смотрятся. Защитная форма, наколенники, черные автоматы, красные от жары лица. Экзотика. Дома похвастаюсь.

То ли от просверка объектива камеры, а может, и от чего другого вспархивают с помоста горлицы.
А может, это вспугнутой птицей отлетает от нас Дух благодати. Сохнет во рту, хочется пить. Покупаю в магазинчике ледяной чай. Услаждаюсь.

Мучителен и безконечен зной. Ему, распятому на кресте, для утоления жажды дают не холодный чай за два доллара, а подносят на острие копья губку с уксусом и желчью…

Теперь, когда ложатся эти строки, делается горько. Неужто не омыла нас, многогрешных, купель Господняя? Не окрылился нашими молитвами Дух Святый и не приблизился, а только в виде тех двух горлиц побыл в сторонке? Что есть сил вглядываюсь в ту общую, сделанную после омовения на берегу фотографию. Стоим босые, в прилипших к телу мокрых крестильных рубахах. И нету оттопыренных золотыми банковскими картами, ключами от «мерсов» и дворцов-коттеджей карманов, не видно на плечах погон с большими звездами, чинов и регалий. И батюшки наши, тоже босые, отличаются одними бородами.

Смыла желтоватая иорданская вода с наших подглазий и скул следы властности и гордыни, отчужденности и разочарования. У всех по-детски чистые прекрасные лица. Лики! Ясные улыбки. Сощуренные от солнца глаза глядят с фото, сияя добротой и радостью. И от этих улыбок и взглядов притекает в сердце вера: услышал Господь и нашу молитву. И прежде, чем вспугнуто отлететь, осенил Дух Святый. Хорошо бы запечатлеться этому мигу Иордана не на одном фото, но и в душе каждого до самого часа смертного, до доски гробовой. Но сумеем ли сохранить отраженные в ликах чистоту и умиротворение, понести в мир? Не вчера вооружил Он нас, Милостивец, сияющим мечом истины: «Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим». Что может быть дороже?! И еще заповедал нам не накапливать богатств на земле, где воры крадут и подкапывают, а собирать духовные богатства на Небе. И еще призвал: «Да любите друг друга!»

… Дальше путь наш пролегает вослед за библейскими пастухами, «которые содержали ночную стражу у стада своего» и которым Ангел Господень возвестил великую радость рождения Христа.

Из Евангелия знаем, в Вифлееме, куда пришли Мария и Иосиф, не нашлось для них места в гостиницах, и они отошли за черту города. Не в золоченых чертогах, в суровой пещере явился миру Богомладенец и возложен был на солому в ясли рядом со скотами безсловесными.

Теперь на месте этом высится великий христианский храм. Нескончаемый людской поток вносит нас под его своды. На стенах, на стертых миллионами ног плитах и ступенях, на старинных деревянных иконах следы времен. Пламя свечей и лампад, будто отсветы веры Христовой.

Двунадесять языков славят здесь Господа, припадают к святыням. Ступени ведут в подземелье храма. Своды тесной пещеры, трепетанье свечей: здесь Пресвятая Дева рождала Сына Божьего и человеческого. Крохотный и безпомощный — Он, Всемогущий, возлежал вот тут, в одном шаге от тебя. Припадал к материнской груди…

Есть всего минута опуститься на колени, припасть на камень, согретый некогда теплом Пречистого Тела Богомладенца. Покаяться Ему, укрепиться в вере: «Господи, спаси и помилуй мя, грешнаго!»

Сколь краток, Спасе наш, Твой земной путь от Вифлеемской пещеры до Иерусалимской Голгофы. И сколь длинен, тернист и неровен наш, человеческий, длиною в две тысячи лет путь к Твоему Слову Нового Завета… Все идем, идем и никак не придем.

… Людское море встречает нас и у Храма Гроба Господня. Это сегодня, накануне Субботы. А что будет завтра, в миг схождения Благодатного Огня?!

Тягучие часы стояния в толпе. По шажочку, по сантиметрам приближаемся к кувуклии, похожей на часовню внутри храма. Впереди полицейские, металлические заграждения. Чуть отодвигают с краю стальной барьер, пускают буквально по несколько человек. Сюда, в кувуклию, по молитвам коленопреклоненного Иерусалимского Патриарха нисходит Небесный Огонь, возжигает большую лампаду, стоящую на Камне, где возлежало снятое с креста Пречистое Тело Иисуса. Отсюда благодатное пламя расходится по всему миру. На самолетах, поездах, кораблях, автомобилях доносят христиане Огонь из кувуклии, и возгорается он в величественных столичных соборах и бревенчатых сельских церквушках, в патриарших ризницах, кельях и пещерах монахов-затворников. И мы тоже, если сподобит Господь, привезем Благодатный Огонь на Волгу, в наши самарские храмы.

Вот опять чуть отодвигается стальной заслон, и людской поток выносит меня к кувуклии. Трепет свечей, запах воска и ладана, шарканье множества ног. Камень Гроба Господня холодит шепчущие жаркие слова покаяния губы. Тут, где свершилось омовение грехов человеческих Кровию Агнца Божия, вскричать бы о множестве грехов, омыть слезами Камень, но жесткая рука служителя впивается в плечо, толкает к выходу. Все верно, не ты один — тысячи идущих за тобой жаждут покаяния…

Все тот же людской поток несет нас от Гроба Господня на Голгофу. Всегда мне казалось, что это высокая гора, путь на нее долог, крут, каменист. А оказывается, она здесь рядом под сводами храма — всего несколько десятков ступеней наверх. Вот там она, где сияние свечей и лампад, серебро и золото икон. На этом самом месте страдал распятый на кресте Спаситель Христос. А может, отсюда, где стою, взирала на мучения Сына, обливалась слезами, Сама Матерь Божия, и рядом с Ней скорбели верные…

И была на дереве креста, над Ним, надпись, написанная словами греческими, римскими и еврейскими: «Сей есть Царь Иудейский». И пекло поникшую главу Мученика солнце, и боль жгла пронзенные гвоздями ступни и ладони, и терзали душу злые насмешки проходящих: «других спасал, а Себя Самого не может спасти; если Он Царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него… »

И что же? Многие увидели воскресение Его, увидели, но не уверовали («иные же усомнились»). А мы? И мы маловеры. Наша вера много менее горчичного зерна. Не то что горы переставлять, малой обиды брату простить не можем. А ведь Он учил! И не только учил, но являл Собою пример любви к ближнему. И был за это распят… — мелькают обрывки мыслей, сплетая в одно Голгофу перед глазами с памятными строками Евангелия: «В шестом же часу настала тьма на всей земле и продолжалась до часа девятого. В девятом часу Иисус возопил громким голосом: «Элои! Элои! ламма савахфани? — что значит: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?… »

Вот эти камни слышали предсмертный вскрик Иисуса, когда Он, «возгласив громко, испустил дух.
И завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу». В Пятницу это было, в Пятницу. И сегодня Пятница. И остановилось от того смертного вскрика время и смялось пространство. Вот в эти часы здесь, где мы стоим, опять незримо умирает в муках на кресте Спаситель мира, распятый теперь нашими грехами. И опять Пречистой Кровию Своею омывает нынешние грехи человеческие, и наши тоже. И ты, многогрешный, тоже причащаешься Тела и Крови Христовой, жаждая попалить терние грехов. Так отчего же, стоя здесь, на земле, впитавшей Кровь Спасителя, слышавшей Его вскрик, ты так каменно холоден? Отчего не льются из глаз твоих слезы умиления, не рвутся из глубин души слова раскаяния, не разрывается сердце от жалости, сострадания и любви? И представляешь ты, окаянный, не муки Христовы, а скорый ужин в четырехзвездочном отеле… Прости, Господи!

… Из окна виден синий клочок моря. Вместе с моим сотоварищем по номеру идем на берег. Спускаются сумерки, вдоль пляжа зажглись фонари. На мелководье еще резвятся дети. Мягко, тепло, благодатно. Метров двести, а то и больше идешь по мелководью, распахивается, сливаясь с небом, морская гладь. По пояс, по грудь, по шею - плыву, лицо овевает ветерок, соленый вкус волны.

«Вот она, награда за дневные труды, — вместе с набежавшей морской волной приходит мысль и тут же отхлынывает. — Нет, не награда. Чем заслужил-то?… Это Дар! Дар Божий мне, незваному гостю Земли Обетованной. Дар любви и милосердия Божественного Страдальца. Надеется Он, что не зарою его в землю души своей, а понесу и приумножу… » Не разочаровать, хоть как-то оправдать бы Его надежду, — поворачиваю и плыву к берегу.

2. Восхождение к Огню

После ужина в холле отеля собирается вся наша самарская группа. Обсуждаем план на завтра, Великую Субботу — день схождения с небес Благодатного Огня. В нем весь смысл нашей паломнической поездки — успеть привезти Небесный огонь на Пасхальную службу в храмы Самары и области.

На нашу группу в 60 человек — всего шесть или восемь пропусков на территорию Храма. Но, как говорит наш многоопытный руководитель В.В., пропуск — не гарантия, что прорвемся в Храм.

Желающих увидеть чудо тысячи и тысячи. Сейчас нам предлагается выбор — пойти завтра к Храму и попытаться прорваться вовнутрь за Огнем или же поехать с матушкой Серафимой на экскурсию по Иерусалиму.

Монолог нашего В.В. напоминает инструкцию перед военной силовой операцией. Придется прорываться силой, говорит он. Плотность толпы такова, что руки не сможете поднять. Везде кордоны, полиция, солдаты с автоматами. Ведут себя очень жестко. Могут ударить кулаком, прикладом. Ни в коем случае не вступать в пререкания, только хуже будет. Стоять и молчать. Продвигаться в толпе, взявшись за руки, не по центру потока, а вдоль стен… Если попадете в Храм, то помните: выходить сложнее, чем войти. Толпа вынесет вас куда угодно. Времени до отлета самолета у вас останется мало. Старайтесь быстро сориентироваться — и бегом к месту встречи. Там уже будут ждать автобусы. Опоздаете — подведете всю группу…

Знаю, наш В.В., боевой офицер, много чего повидавший и испытавший, слов на ветер не бросает. Здесь, в Иерусалиме, он уже в шестой раз. Знает, что говорит. И все-таки мне кажется, намеренно сгущает краски, чтобы неуверенные отсеялись на экскурсию. От его монолога во мне просыпается страх потеряться в жутчайшей толчее. В чужой стране, без знания языка. Товарищей подведешь. Вместе с Юрием, моим соседом по номеру, решаем ехать на экскурсию. Но перед сном раздается телефонный звонок от руководителя группы: «Нам обещают дополнительные пропуска, ты один из первых… Быть здесь и не побывать в Храме, не увидеть схождение Огня — на тебя не похоже… »

И уговорил. Восход солнца мы встречали уже у стены храмового комплекса. Надо сказать, эта огромная стена по окружности в несколько километров. Наша «инициативная группа» насчитывает одиннадцать мужчин и одну женщину — Татьяну. «Всего двенадцать по числу апостолов», — шутит кто-то.

«Один из них был Иуда», — не к месту мелькает усмешливая мысль. Додумать ее мешает появление «тринадцатого». Коренастый смуглый араб. Стриженая голова уже с серебром — лет под сорок. Ореховые навыкате глаза. На нем голубая в поперечную полоску тенниска, джинсы, кроссовки. Гортанно на свой лад выкрикивает английские слова, обещает провести на площадь к Храму. Отнюдь не безвозмездно. «Мани-мани» по 250 долларов с головы. Кажется, его изрытое оспинами темное лицо дышит лишь одной алчностью.

Кричит, машет руками, но мы в ответ «хладны духом». Цена высокая, гарантий никаких, а «зеленые» требует прямо здесь и сейчас. Не для предостережения ли вспомнился давеча Иуда? Немота сковывает наши губы. Никто не понимает по-английски. Лишь один из группы, невысокий такой паренек в кепке, Володя, улавливает смысл гортанных выкриков нашего Мани-Мани. Торг уместен. На 150 $ мы ломаемся, но выдаем только аванс по 50 у.е. с носа, остальные обещаем по приходу на место. И начинается наш бег по пересеченной стенами, лабиринтами и заграждениями местности.

Не проходит и пяти минут, как натыкаемся на первый полицейский кордон на подступах внутрь храмового комплекса. В ответ на бурные тирады полицейский офицер отторгающим взмахом руки гонит нашу «инициативную группу» прочь. Бежим за Мани-Мани дальше, новый кордон и опять уже узнаваемый безжалостный жест: «Прочь!»

Араб с нашим авансом в кармане все убыстряет бег, будто хочет оторваться и «финишировать» за горизонтом. Но парень не на тех нарвался. Бег с неодолимыми препятствиями все резче. Везде солдаты с автоматами наперевес, полиция.

Выбегаем к стене. Высота метра три с половиной. Наш араб примеривается и летит вниз. Высоко! Внизу камни, асфальт. Володя «ласточкой» летит следом. Примериваюсь — страшновато: не хватало еще подломаться. «На Памир же ходил, по скалам спускался, а тут заробел… Да, но когда это было, лет сорок назад… Ну и что? Навык-то не пропьешь», — повисаю на руках и прыгаю. Удачно, даже не упал. Принимаем остальных. С особыми предосторожностями спускаем нашу безстрашную Татьяну. Но что это? На стене еще четверо дам. Пристряли к нам на бегу. Спускаем и их. Наши орловские девчата. Россия своих не бросает! Бежим дальше. Каменные лабиринты, лестницы вверх, лестницы вниз. Во рту сушь, спина мокрая. Синяя тенниска проводника то пропадает, то появляется. В одном из каменных коридоров наш Мани-Мани разводит руками, тычет пальцем за поворот: «Пришли!» Перед нами заграждение. Волоокие девушки в армейской форме с автоматами, парни в зеленых беретах. Судя по плечам и выправке, здешний спецназ. Длинноствольные черные автоматы, рации. Никакой площади не видно. «Кинул он нас», — шепчет мой товарищ по группе В., хмуроватый на вид, но добрый внутри полковник в отставке. «Похоже на то», — соглашаюсь с ним. Получив расчет, Мани-Мани растворяется в камне лабиринта.

Стоим, ждем. Толпа все растет и уплотняется. По лицу ползает муха, пытаюсь высвободить руку, не вот удается — прижали крепко. Плечо холодит древний камень. С каких давних времен, сколько людей вот так прижимались к нему? И еще мы, новые песчинки, притекли к Храму Гроба Господня. Прикрываю глаза, пытаюсь молиться. Яростные вопли заставляют открыть глаза. Крупный усатый мужчина кричит чужое, прямо на грани истерики. Можно понять, кто-то из близких стоит у самого кордона, и он проталкивается к ним…

Опять стоим. Душно, немеют ступни. Трое из нашей группы, умаявшись и отчаявшись, решают вернуться. Объясняют полицейским - их выпускают. Мы же ждем. И вот он, вожделенный миг — убирают заграждение, и весь людской поток устремился по каменному руслу-коридору. Наша группа движется вдоль стены, как учили, друг за другом. Но что это? Навстречу потоку тоже вдоль нашей стены пробираются какие-то люди. Их совсем немного, меньше десятка. Утром, когда стояли на улице, я видел похожих. Мужчины в черных блестящих плащах-лапсердаках, иные в круглых шапочках-кипах на затылках, а кто в огромных круглых меховых «папахах» спешили в синагогу на субботнюю службу. А теперь, видимо, возвращаются. Вот совсем рядом продавливают дорогу плечами два крепких бородатых иудея: каменные скулы, суженные глаза. Меж ними мальчик лет семи. Распахнутые страхом глазки газели, апельсиновые щечки, около ушей черные косицы пейсов.

Два тысячелетия назад его далекие предки кричали на площади перед римской преторией, требуя отпустить разбойника Варавву и распять Христа… Здесь, у Голгофы и Гроба Господня, все кажется преисполненным великим смыслом. И эта кучка иудеев встречь великого христианского потока - тоже какой-то символ, свидетельство истины. И вон тот баскетбольного роста парень в нескольких метрах от нас. Славянское лицо, широкая смелая улыбка: «Сербия!» Рука у него горячая, крепкая. Жму от души: «Россия, брат! Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его!»

Опять стоим, ждем у очередного кордона. Еще рывок, и новый кордон. Полиции и спецназовцев с автоматами все больше. Уже видна площадь перед Храмом. Не обманул Мани-Мани. Но чем ближе площадь, тем чудовищнее давление толпы. Того и гляди хлынут в безумии, обрушат заграждения, сметут спецназ и полицию, затопчут упавших. Спаси, Господи!

Заграждение и полицейские в двух метрах передо мной. Железо ржавых прутьев, стальной прищур плечистых смуглых солдат. Чем не римские легионеры? Вот чуть приоткрывают заграждение, и поток рвется в эту щель. Пропустив десятка два человек, пытаются остановить. Хватают прорвавшегося через кордон парня, заламывают руки, уводят. Остальные, спецназовцы, схватившись за руки, давят на нас. Эти толкают в грудь, толпа давит оттуда со спины, как в жестоких тисках. «Что вы творите, нехристи! Людей же подавите!» — кричит бородатый немолодой священник в рясе. Спецназовец коротко бьет его в лицо. Выдирают из толпы, полы рясы взметываются, как крылья. Но куда лететь? Не обращая внимания на протестные крики толпы, батюшку выводят. Будем думать, что на выход.

Мельком вспоминается, как священник из нашей группы вчера рассказывал про прошлогодний поход за Благодатным Огнем: «Дома в храме мне, архимандриту, руку целуют, а здесь, в Иерусалиме, солдат кулаком прямо в рыло!» Помню, это «в рыло» покоробило. Да и сам веселый тон рассказчика тоже не понравился.

Вчера смеялись, а тут не до смеха. Стою и спиной чувствую, как ко мне туго прижимается девушка. Она бы рада отодвинуться, но не в силах. Чертиком выныривает хвостатая мыслишка… Ох не ко времени и не к месту! В это время опять приоткрывают заграждение. Рвусь вперед. Прямо у лица встают остекленевшие от ярости глаза спецназовца. Успеваю заметить, как подпрыгивает на камнях выпавший из его автомата рожок, явно пустой. Ругаясь, одной рукой, другая на автомате, он прихватывает меня за голову, сбивает очки: «Растопчут, и ничего не увижу… » - приседаю, уходя от захвата, и успеваю поймать очки. Как мне же сильно повезло! Увожу глаза в землю от яростного взгляда моего обидчика. Стою и молчу, сберегая покореженные очки в кулаке, будто живую птичку. Краем глаза вижу, как мой обидчик отошел на другой фланг: «Слава Богу, а то ни за что не пропустит… »

При очередном отодвигании барьера успеваю проскочить. Вытираю мокрый от пота лоб. Вот она, вожделенная площадь перед Храмом. Здесь уже нет такой давки. Впереди вход в Храм.

«Пройдут официальные делегации, и запустим вас!» — на чистом русском говорит в мегафон полицейский офицер-еврей. Выпрямляю погнутые дужки очков: «Только бы не обломить», — и вдруг пугающий просверк мысли связывает в одно ту прижатую к моей спине девушку и разъяренного спецназовца.

Не есть ли он «перчатка» в руке Господней, наказавшей меня за греховную мыслишку? Даже если и так, то это вовсе не наказание, а отеческое вразумление. И доказательство любви Вразумителя у меня в руках в виде уцелевших очков. И сам «в рыло не схлопотал», и очки остались целы. Разогнул дужки, протер стекла, водрузил на переносицу и прекрасно разглядываю проходящие мимо делегации. Степенно выступают высшие Православные иерархи Иерусалима, Греции, России. Это за них молюсь и я, грешный, каждое утро: «Спаси, Господи, и помилуй Святейшие Патриархи Православныя… » Вслед за ними зайду в Храм, и вместе станем молиться и возглашать: «Христос Воскресе!… » Благостно-то как! Благостно и страшно быть рядом с великими святынями, на которые нисходит Господень Огонь. Впереди за раскрытыми дверями Гроб Господень, сбоку направо — Голгофа. И делается понятно мне, почему так радовался, даже «получив в рыло», седобородый архимандрит. Радовался, что пострадал, что уязвил Господь гордыню…

По неизреченному милосердию ниспосылает Господь нам, маловерам, и знаки, и чудо. Сподобляет попалить терние грехов наших, укорениться в вере, очистить душу от всякия скверны.

Но вот пришел и наш час радости. И мы сподобились взойти под своды Святого Храма. Здесь тоже тесно от тысяч паломников. Но уже никто не давит, никуда не рвется. Там слепая толпа — здесь братья во Христе. Стоим, ждем. В руке у каждого пучок свечей — 33, по числу земных лет Христа.

Слева впереди на строительных лесах у колонны молодой бородатый мужчина без устали возглашает: «Христос Воскресе!» - «Воистину Воскресе!» — рокочет человеческое море. Окатывает радостью: сколь много здесь нас, русских! Несутся возгласы и на двунадесяти языках. «Христос» на всех наречиях звучит одинаково.

Закрываю глаза и силюсь представить, как виденный нами на входе Иерусалимский Патриарх, невысоконький, в черном клобуке, с седоватой бородой, останавливается перед кувуклией, разоблачается, снимает ризы. Входит вовнутрь, опускается на колени, молится о схождении Благодатного Огня.

И вот по колоннам и стенам Храма начинают пробегать всполохи, похожие на далекие молнии.

«Христос Воскресе!» — «Воистину Воскресе!» - нарастает, взмывает в высь гул человеческого моря. Все сильнее и сильнее, и вдруг будто человеческие крики обратились в пламя. Огненный ураган несется над головами по Храму, никого не раня и не обжигая. Вспыхивают тысячи свечей. Люди молятся, умываются пламенем, хохочут и плачут.

С пучка горящих в руке свечей капли воска падают на пальцы. Вокруг над головой багровые языки пламени, клубы черного дыма. В какой-то момент окатывает страх: «Задохнемся, не вырваться!… И отчего такой черный дым? Не копоть ли наших попаляемых небесным огнем грехов?!» Высоко под куполом храма плещут крылами, кружат испуганные голуби…

Как и предупреждали вчера, толпа неуправляемо выносит нас из Храма на площадь и дальше. Бывший с нами священник отец Андрей сберегает Благодатный Огонь в специальной медной «огненосице». С ней он вместе с другими огненосцами войдет и в наш «Боинг». В Курумоче нас уже будут ждать автомашины. Благодатный Огонь развозят по храмам. Основная часть нашей делегации отправляется в Покровский собор. Мы же с моим вновь обретенным другом В. едем в Иверский монастырь. В. проносит огонь на амвон. Идет служба, радостные знакомые лица прихожан и монахинь. Возжигаю свечу, обожженную Святым Огнем, протягиваю стоящей рядом монахине: «Благодатный Огонь». — «С прошлого года?» — «Нет! Вот только что час назад прилетели из Иерусалима… »

Говорю и сам себе не верю, что все это было даровано мне наяву. Стоял, глядел на знакомые иконы и росписи, улыбался. И пульсировала в душе радостная осязаемость связи времен тех иерусалимских и наших пасхальных под сводами монастырского храма. Времен, длящихся со дня Христова Воскресения.

… Тянутся руки, возжигаются свечи. Много. Ясное пламя. Удивление, радостные улыбки, слова благодарности, отсветы Благодатного Огня на белых в черном обрамлении ликах монахинь.

— Христос Воскресе!

— Воистину Воскресе!

Сергей Жигалов