‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Саня-Саня, который на Небесах

Рассказ-быль.


8 февраля исполняется 50 лет замечательному Православному поэту, другу нашей редакции и постоянному автору Владимиру Ильичу Осипову. В литературе он уже давно и к своему юбилею успел состояться: член Союза писателей России, автор нескольких поэтических сборников, он также награжден высшей Православной литературной наградой — медалью святого благоверного князя Александра Невского (2006 г.). В эти дни по благословению Архиепископа Самарского и Сызранского Сергия выходит в свет новая книга стихов и прозы Владимира Осипова «Монастырская дорога». В нее вошел и рассказ, с которым мы знакомим читателей. Редакция «Благовеста» поздравляет нашего друга и соратника с 50-летием и по Православной традиции желает ему многая и благая лета! Интервью с юбиляром читайте в одном из ближайших номеров «Благовеста».


Началось это совсем в другой жизни, когда ко Святому Причастию по малости лет еще допускали без исповеди, когда расстояния были безконечно длинными и путь от поселка к разъезду — в неполную версту! — занимал иногда полдня. Зимой надо было проснуться задолго до рассвета, обувая валенки, впрок греть спину, прислонившись к печи, затем выйти во двор, вдохнуть морозный воздух, приправленный запахом навоза из конюшни и едва ощутимым дымком из печной трубы, задрать голову и почти зажмуриться от ярких, колючих звезд. И лишь потом медленно пойти: или по взявшемуся коркой насту, или по вязким сугробам, или по сплошь обледенелому полю… Весной, в разлив, у самого крыльца садились в плоскодонку и отчаливали, минуя баню, сарай, огороды, обходя затопленный овраг, где дно нельзя было достать шестом, и плыли задами к отлогому спуску, туда, где дорога выходила из воды и вдоль посадки вела к разъезду… Осенняя слякоть почти совсем отрезала поселок от железной дороги. Зато летом тропинка вела напрямик — через овсы, заливные луга, заросли черемухи по косогору, неспокойный осинник. И сколько от нее отходило едва приметных тропок — к земляничным полянам, малиннику, заводям, кишащим рыбой! Путь становился безконечным…
Началось это совсем в другой жизни, а продолжилось уже тогда, когда…
Если он не плакал, то улыбался. Всегда. И на все про все отвечал одно и то же: «Саня-Саня, Саня-Саня…» Так его звали. Мы были ровесниками. Только я учился в школе, а Саня нигде не учился, потому что был дурачком. И даже имя свое произносил заикаясь. Зла он никому не делал, но мы все же иногда побивали его. Просто так. Чтобы помнил, что он дурачок, а мы — нет. И тогда Саня горько плакал, захлебываясь слезами. Смотрел, как собака, — преданно и обиженно. И каждый из нас жалел его. В отдельности. Но все вместе — нет. Потому, что мы не были дурачками. Но вот дело какое: обижать-то мы его обижали, сами, но другим этого не позволяли. Когда Саня однажды прибежал из соседней деревни заплаканный, мы все рванули туда и отмолотили обидчиков, хотя их и было больше. Не потому, что было жалко Саню, а потому, что он был наш, а нашего — не тронь. Саня ходил гордый и счастливый и с тех пор иногда позволял себе вольности в соседних поселках и деревушках.
Он везде таскался за нами, как щенок, — на рыбалку, по ягоды… Только на чужие огороды мы старались его не брать, потому что не раз в самый ответственный момент Саня исчезал и вдруг появлялся с хозяевами, которые потом нещадно били тех, кого удалось поймать. Но родителям о ночном происшествии не сообщали — не в обычае было это.
Наутро мы вылавливали предателя, который, впрочем, от нас и не прятался.
— Ты?!
Он радостно улыбался, прыгал и бил себя в грудь:
— Саня-Саня! Саня-Саня!
И начиналось.
Я первый толкал его в бок, чтобы потом можно было и не бить, потому что в глубине души был на его стороне, но не хватало духу от всех отделиться…
Два дня Саня от нас скрывался в приземистой избенке своей то ли бабушки, то ли тетки. Из окошка торчала лишь его белобрысая голова, но когда кто-то из нас равнялся с его домом, то голова исчезала.
Дом тот был самым крайним, в ста шагах от кладбища. Если б поселок выстроили в два порядка, то наш дом — крайний с другого конца — был бы как раз напротив него. А так наш конец тянулся к разъезду, а их — к Кинелю. Направляясь на рыбалку, мы всегда проходили мимо. Кто-нибудь из нас не выдерживал, подходил к окошку и кричал:
— Саня! Айда, чего уж там…
Он тут же выскакивал с удочкой на плече, на которой всегда не хватало то крючка, то поплавка, то грузила. Да он и не рыбачил никогда. А рыбу, если улов был приличный, мы ему выделяли. И когда вечером Андрейкина бабушка спрашивала, не обидели ли мы блаженного, радостно отвечали:
— Не-е! Голавля, окуня и ершишек дали.
Но, если честно, дары наши не были столь безкорыстными, как бы нам того ни хотелось. Дело в том, что там, где был Саня, рыба клевала дуром, будь то протока, заводь или омут. И каждый из нас норовил притянуть Саню к себе поближе. Но он никогда долго не сидел на одном месте. Исчезал, как в воду проваливался. Объявлялся под вечер: то в кустах черной смородины, то у родника, то возлежал у костра рядом с пастухами.
И еще для одного нам нужен был Саня. Когда темнело, мы боялись ходить напрямик через чащобу тальника. Это был небольшой овражистый участок между Нечистым мостом и пересыхающим старым руслом реки, названным в честь одного моего пращура — Егор-ерьке. Место это называли смрадным, много нехороших историй про него рассказывали не только старики. Можно было плутать там часами среди бела дня, зная при этом наизусть все тропы. А раз там пропала молодая и дородная тетка Татьяна. Пришла лишь под утро вся изодранная. Созналась мужу, что на нее лешак напал. В лешака, конечно, не поверили. Но никто над бедной бабой и не злословил, как это обычно бывает в деревнях. А женщины с тех пор даже в июльский полдень шли на дойку через то место лишь втроем-вчетвером. Да и муж, говорят, за всю жизнь Татьяну тем происшествием не попрекнул.
Мы старались обходить Смрадное место под любым предлогом. А уж когда стемнеет… И лишь Саня мог шнырять там сколько угодно и водить нас с собой. А делал он это так. Вытаскивал из-под рубахи оловянный нательный крестик и шел вперед, весело оглядывая нас. Мы, конечно, посмеивались над дурачком, но шли. И нам не было страшно.
На этом необычные способности Сани не заканчивались. Когда в этих овражистых зарослях, называемых по-эрзянски «шолотька», пропадала корова и знающие люди уже отчаивались ее искать, звали на помощь Саню. Он с радостью откликался на просьбу и почти бежал в лес. Сам исчезал там. И уже приходилось искать его. Но мальчика найти было проще, потому что он отзывался на крик.
Однажды, когда заплутала наша Зорька, Саня взялся нам помочь. Но, свернув с тропинки, тут же исчез и лишь иногда отзывался. Дед взял меня за руку, остановился, прислушался и произнес:
— У Бобриного затона они.
Когда уже в сумерках мы вышли к лужайке у затона, то увидели нашу уставшую и ошалелую Зорьку и Саню, который сдаивал молоко из ее отяжелевшего вымени прямо на землю.
Последняя светлая полоска на небе таяла. Корова облегченно покачивала головой. Густое молоко, исчезая в траве, парило. А безумный мальчик, счастливо улыбаясь, вы-крикивал:
— Саня-Саня! Саня-Саня!
На рыбалке Саня все чаще оказывался рядом со мной. Но клева у меня все равно не было. Он как-то опять исчез среди бела дня. На крики мои не отзывался. И я пошел его искать. Увидел его у ручья, в овражке. Он сидел на корточках и смотрел на мальков, которые стаями носились в прозрачной воде. Я уже хотел было его окликнуть, как вдруг откуда-то послышалось пение:
Царице моя Преблагая,
Надеждо моя Богородице,
Приятелище сирых
и странных Предстательнице…
Журчал ручей, по водной глади скользили жучки-плывуны, по течению стелились водоросли, и откуда-то звучало — чисто, почти невесомо:
— Скорбящих Радосте,
обидимых Покровительнице!
Зриши мою беду,
зриши мою скорбь…
Я неслышно приближался к ручью и вдруг понял, что это пел Саня!
Он вдруг полуобернулся: со строгого лица его смотрели глубокие глаза, а из уст доносилось:
— Помози ми яко немощну,
окорми мя яко странна.
Я подскочил и схватил его за грудки. Заорал:
— Что же ты, гаденыш, дуришь нас всех?!
И врезал. В челюсть.
Саня упал прямо в воду. Поднялся весь мокрый и с жалостью и состраданием посмотрел на меня. Повернулся и пошел вверх по тропе. Исчез. А мне еще долго чудилось, что откуда-то сверху нисходит пение: «Обиду мою веси, разреши ту яко волиши: яко не имам иныя помощи…»
Почему-то я никому не рассказал о случившемся. Но с тех пор боялся оставаться с Саней один на один. Да и он стал избегать меня.
А снова сошлись мы лишь много позже у тетки Дарьи. Мы с бабушкой пришли к ней по-беду. Я еще застал этот обычай, когда сорок дней после кончины близкого человека к его родственникам ходят соседи с узелком простой еды и немудреным подарком и как бы утешают своим постоянным присутствием. Обычно соблюдалась очередность — одних соседей сменяли другие. Но в тот день то ли моя бабушка что-то напутала, то ли Санина, но мы оказались у тетки Дарьи вместе. По-беду.
В таких случаях соседи обычно утешают родственников, говоря, что покойника Господь прибрал и что ему теперь там хорошо. Но у тетки Дарьи случай был особый: ее сын пьяный вместе с трактором сорвался с кручи, куда заехал, не разбирая дороги. И поэтому старушки лишь вздыхали, повторяя время от времени:
— Это он не сам — случайно сорвался. Батюшка же отпел.
— И в ограде похоронили…
— Сейчас всех в ограде хоронят, — на удивление спокойно возражала тетка Дарья.
Постепенно мы с Саней снова начали сходиться. Встречались то в родительский день на кладбище, то в церкви, где он пел «Отче наш» и «Символ веры». Он совсем не мог разговаривать, но мог петь молитвы. Мы все больше откалывались от ватаги сверстников, и меня уже начали было дразнить за дружбу с дурачком. Но быстро перестали. Потому что смиренным я не был и мог схватить дрыну и огреть любого за обидное слово. Но я все равно ощущал, что меня держат запасным у Сани и за глаза смеются. На что мне было почему-то уже наплевать. Я даже перестал курить и лазать по огородам.
А умер Саня тихо и спокойно в студеном феврале.
Поселковые пьяницы, предвкушая обильную выпивку, с радостью взялись копать могилу. Прихватили, кроме лопат, ломы и кирку и — удивились, что среди зимы земля под снегом оказалась мягкой, как пух, и податливой. И настолько поразились этому, что даже не стали врать, с каким трудом им пришлось рыть могилу, а наоборот — долго и надоедливо пересказывали, что так легко им никогда не работалось.
На кладбище шли по снежному насту, который вдали сливался с небом, от этого солнце светило ярко и, отражаясь от снега, слепило нестерпимо. У меня даже слезы текли не переставая.
Когда уже укладывали холмик, кто-то спросил:
— А что же родителям не сообщили?
— А куда сообщать?
— Да он им и при жизни не нужен был, а теперь…
Вдруг баба Пелагея — она, оказывается, была сестрой родной бабушки Сани — встрепенулась:
— Степан, да что же фамилию на кресте не вырезал?
— А я знаю, какая у него фамилия — твоя, отцова или материна? Весной допишу — щас холодно.
На грубом кресте были вырезаны лишь имя и даты рождения и смерти.
…Когда через много лет я приехал на то место, где был поселок, чтобы снимать кино, и пришел на кладбище, опять же для съемок, то за могилами деда, бабушки, сестры увидел еще крепкий крест, на котором было вырезано: «Раб Божий Александр», а даты рождения и смерти были смыты дождями, будто их и не было никогда.
…А Саня до сих пор приходит ко мне в минуты, когда кажется, что родственники уже отреклись и последний друг предал. Он смотрит на меня открыто и прямо, как тогда у ручья, и тем же чистым голосом, каким пел «Преблагую Царицу», говорит о грехе отчаяния, о прекрасном мире, что нас окружает, о том несказанном Царствии, что уготовано каждому из нас, если только мы сами от него не отречемся. Я же почему-то ничего не могу ему ответить и лишь, заикаясь, бормочу одно и то же: «Саня-Саня, Саня-Саня…»

Рис. Германа Дудичева 

Владимир ОСИПОВ
г. Самара
01.02.2008
974
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
2
3 комментария

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru