Спасе, спаси нас!..

В небе зажглись ясные звёзды. Я смотрел на них и пытался угадать среди них ту, Вифлеемскую, что сияла над пещеркой, в которой родился Христос. Но звёзд было много, они мерцали, переливались в морозном воздухе.

А у вертепа толпились люди. Подходили, крестились, кланялись Младенцу. Некоторые вслух пели тропарь и кондак.

Возле иконы выросли горки из принесённых верующими конфет, свечек и монеток. Совсем как дары волхвов!

Зажжённые свечи горели у иконы, освещая прекрасные лики, и даже вдоль тропинки на ровных снежных насыпях кто-то воткнул в снег и возжёг свечи. Наверное, это не очень правильно, ведь свечи должны гореть в церкви, но до чего же красиво смотрелась сияющая множеством маленьких золотистых огоньков дорожка к храму! Я вспомнил, как Василий Дмитриевич растроганно сказал сегодня, отложив Псалтырь: «От избытка сердца глаголют уста!» Так, может быть, и эти свечи под открытым небом тоже – от избытка сердца?..

И вот уже над церковью и над всеми окрестными домами поплыл гулкий звон большого колокола. Все сразу заторопились в церковь, мальчишки, затеявшие весёлую возню, отряхнулись от снега и с серьёзными лицами пошли рядом с взрослыми.

Я увидел Ленку Симонову – и скорее побежал следом за ней в церковь. Встал поближе к стене, чтобы не наступили на лапы, перед иконой святого Димитрия. А народу-то было, народу!.. Как много людей, оказывается, верует в Бога!

Правда, не все стояли и молились. Многие – особенно молодые парни и девчонки – заходили в храм, ставили свечи на первый подвернувшийся под руку подсвечник, с любопытством разглядывали иконы – и уходили, как вошли, стайкой. А навстречу им протискивались новые толпы таких же не очень понимающих, что здесь происходит, юнцов…

Я устыдился этих мыслей. Как-то нехорошо получилось, словно я так вот и разглядел, кто – молится, а кто просто любопытствует. Мне-то откуда это знать! Да ведь они-то сами пришли в церковь, а я?.. Я-то уж точно, если бы не превратился в котёнка, сейчас сидел бы у телика и даже не подумал бы помолиться Богу. Или, как они, хоть зайти в церковь, свечку поставить…

Кто-то громко и торжественно читал вслух, для всех пришедших в церковь, красивые малопонятные слова. А потом хор грянул:

– С нами Бог!

И свечи жарко горели, перед иконами теплились лампады (одна старушка показала своему внуку на то, что я называл для себя вазочкой, и сказала: «Вот, Витенька, это – лампада! Как лампочка, только гораздо лучше! И красивее!»). Хор радостно пел:

– Молитвами Богородицы, Спасе, спаси нас!

Я увидел, как Митрич, скрестив на груди руки, повернулся лицом к стоявшим с левой стороны храма перед священником людям и поклонился им:

– Простите, Христа ради!

Кто-то негромко отозвался:

– Бог простит!

И сторож пошёл к батюшке, склонив повинную седую голову. Слезинки, одна за другой, капали из его глаз, текли по морщинистым щекам… Мне стало жалко Митрича, и я попросил: «Господи, пожалуйста, прости ему все грехи! Ради Христа!..» И тоже смахнул слезинку левой лапкой.

Мало-помалу толпа народа в храме стала редеть. Теперь стало больше видно людей молящихся, с умилённо-радостными лицами. Они все вместе пели о том, что веруют во Единого Бога Отца Вседержителя и Его Сына… Вместе пели уже запомнившуюся мне молитву «Отче наш».

А когда почти все встали в длинную очередь к сверкающей Чаше, я заплакал и вышел из церкви. Кто-то торопливо входил с тепло закутанным ребёнком на руках, а я выскочил наружу.

Было светло и грустно на сердце. Я так жалел, что не могу вот так же, как все, подойти и причаститься. И верил, что всё ещё будет хорошо, что когда-то и я тоже буду молиться в храме вместе с мамой…

Ой, да ведь я так и не посмотрел, пришла ли моя мама на праздничную службу! Что же это я!.. Ну да сначала в церкви было слишком много людей, не протолкнуться, а потом… Потом стало вообще ни до чего и ни до кого. Я и Митрича потерял из виду, просто стоял – и всем своим крохотным существом отдавался молитвам.

Но мне бы хоть одним глазочком, хоть издали – поглядеть на маму!..

Только сам я не мог открыть дверь, а больше никто не входил и не выходил их церкви.

За воротами мелькнули две тёмные тени. Может быть, запоздалые молитвенники пришли? Ну или хоть просто так – свечки поставить, постоять. Они в храм зайдут, и я следом прошмыгну. Я заторопился к ним навстречу.

Но эти двое не собирались заходить на службу. И вообще какие-то они были… недобрые. Я повернулся и хотел отбежать от них подальше, но, услышав, о чём они говорят, так и застыл в испуге.

А говорили они о том, что служба скоро кончится, люди будут расходиться из храма. И они остановят «вот тут, в тёмном проулочке!» какую-нибудь одинокую женщину, побогаче одетую.

Я хоть и маленький, а понимал, что ничего хорошего это не сулит бедной женщине. Снимут и шубу, и золотые украшения, и деньги отнимут. А могут и ударить по голове, чтобы не позвала на помощь…

Сердце больно сжалось. А вдруг… – вдруг это будет моя мама? Ведь как раз через этот проулочек ближе всего идти к нашему дому. Да хоть и не она, всё равно – это же чья-то мама!

Я заметался в ужасе.

Что я могу – такой маленький, слабенький котёнок?

Я даже крикнуть не могу, предупредить: не ходите туда, там бандиты!

Издали донёсся глухой собачий лай.

Собаки… Злые, страшные – я держался от них подальше с тех пор как стал котёнком.

Собаки! Вот кто может спасти мою мамочку! Или другую женщину…

Я побежал туда, где лениво перебрёхивались огромные злые уличные псы.

Они столпились у большого дерева, на котором тихонько пищал от страха невесть как успевший вскарабкаться на ветку незнакомый котёнок. Явно – уличный, брошенный: уж я-то научился различать своих товарищей по несчастью с первого взгляда.

– Разорр-ву! – гавкал свирепый бульдог.

– На части! В клочья! – вторила ему маленькая шавка.

И все столпившиеся у дерева псы не сводили глаз с ветки, с которой неминуемо должен был свалиться, когда ослабеет, малыш. Бедный котёныш…

Я разозлился.

– Эй вы, собаки! – крикнул я. – Храбрые – всемером нападать на одного несчастного мальца? А у церкви два злодея собираются людей грабить. С ними справиться – слабо́?

Псы повернулись ко мне, недоумевая: как эта малявка смеет обзывать их, и не боится же!

А я боялся. Стая злых псов… – это ещё пострашнее, чем трое дворовых котов. Я очень боялся! Но ещё больше боялся, что те двое обидят мою маму или какую-то другую женщину…

И ещё – вы никому не скажете? Знаете, когда я побежал сюда, к собакам, то словно почувствовал рядом с собой святого воина Димитрия. Услышал его спокойный голос: «Иди и ничего не бойся! Ведь Сам Христос сказал: нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя! И я всегда с теми, кто воюет за правое дело. Я с тобой, Димитрий!..»

Святой Димитрий и сейчас был рядом со мной! Или – в моём сердце… И это придавало мне храбрости.

Я отчаянно махнул лапой:

– Ну вы долго ещё будете меня разглядывать? А ну, бегом – христиан выручать!

Самый свирепый пёс опомнился первым.

– Ну, если врёшь!.. Разорррву!..

Он бросился за мной, и следом крупными прыжками летела вся собачья стая.

Надо будет потом вернуться и помочь котёнку спуститься с дерева. И вообще – помочь… Может, Митрич его возьмёт к себе, будем жить вместе в его сторожке, а нет – так придумаем что-нибудь… Да хоть к Мурзику и Пирату отведу, попрошу приютить. Потом…

Если, конечно, оно ещё будет – потом!

Я остановился, и собаки чуть не налетели на меня. Сердито встопорщились: ты чего?..

– Постойте, – сказал я. – Если сейчас мы всей сворой прибежим, бандиты увидят нас и сбегут. Мы только людей напугаем, а эти злыдни где-нибудь в другом месте нападут на беззащитных

– Дело, – одобрил красивый сеттер с лохматыми коричневыми ушами. – Что предлагаешь?

– Предлагаю тихонько, без звука подкрасться поближе – и подождать, пока из храма пойдут люди. И как только те злодеи…

– Р-разорвём! – восторженно тявкнула шавка. Бульдог прицыкнул на неё: молчи, дурёха!

Читайте далее: Встреча в переулке