Господь указал мне новый путь

Автобиографические записки Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна.

Архиепископ Куйбышевский и Сызранский Иоанн (Снычев). Фото 1970-х годов.

Окончание публикации. Начало см.

Эти автобиографические записи были сделаны иеромонахом Иоанном (Снычевым) в 1955 году. Об этом имеется запись самого Владыки Иоанна. Текст подготовлен к публикации по «самиздатовской» книге.

Иеродиакон Дорофей

В третий класс Саратовской семинарии был принят иеродиакон Дорофей (фамилию я не помню). Это был немного полноватый человек среднего роста. Его поместили в мою комнату в общежитии на улице Вольской. Мне не хотелось совместного жительства, но если начальство так распорядилось, то я мог только смириться. Пришлось разделить комнату общежития с прибывшим.

Что за человек был иеродиакон Дорофей, я тогда не представлял себе, но его поступки говорили о многом. Сразу же бросалась в глаза его чрезмерная привязанность к чаепитию. Причем пил он, как правило, крепкий чай. Осьмушку он делил на две половинки и каждую часть клал в чайничек, заваривал крутым кипятком и, не разбавляя, пил. На мое удивление он всегда отвечал: «Ну что за монах, если не пьет чай!» Вскоре выявилось его крайнее самолюбие и горячность. Возражений он не терпел. А когда приходил в столовую и видел скромную трапезу, то неудержимо ругал начальство и требовал улучшения пищи для монахов. Я ни разу не видел, чтобы он был доволен семинарской трапезой.

Все эти недостатки вызывали тревогу у ректора, и в один из дней ректор созвал весь третий класс и учинил настоящий суд над иеродиаконом, а затем отчислил его из семинарии. Но ко мне иеродиакон Дорофей относился хорошо. Уходя из семинарии, он подарил мне на память «Архиерейский чиновник» и пожелал в ближайшем будущем быть мне архиереем. Расстались мы с ним мирно.

Болезнь Власенки

Большое волнение среди воспитанников вызвала болезнь Власенки, ученика третьего класса семинарии. Это был очень прилежный воспитанник. К богословским наукам он имел особое усердие. Он задался целью - выучить наизусть большую часть Евангелия. Бывало, выйдешь во двор семинарии, а тот ходит по двору и учит текст Священного Писания. И в этом он имел немалый успех. Всё это было очень хорошо, но беда заключалась в том, что подобное занятие совершалось им без духовного руководства, и в конечном итоге случилась умственная перегрузка. К этому прибавилось еще и то, что случавшиеся с ним ночные непроизвольные осквернения он признавал как грех, что приводило его в уныние и даже в отчаяние.

Однажды он в пылу отчаяния совершил проклятие над всеми членами своего тела. Душевная травма нарастала, и всё закончилось помутнением рассудка: он стал буянить и произносить разные непонятные слова. Его привязали к кровати. Как он, бедный, бился и кричал! Это было что-то страшное. «Михаэль, Михаэль!» - гласил он что есть мочи. Глаза его при этом расширялись, и он напрягался до красноты. Никого он к себе не подпускал, кроме своего друга Алексия Новикова, которому он доверял. Вызвали машину и едва уговорили его поехать в психиатрическое отделение. После этого случая у меня на душе остался какой-то неприятный осадок. Не хотелось думать, что такой прилежный ученик помешался. Власенко долго находился в больнице и, наконец, поправился. Я был под сильным впечатлением от случившегося.

Смущение в народе

Настоятель Духосошественного храма отец Серафим Козновецкий (он же и преподаватель гомилетики) часто приглашал меня в свой храм на богослужения, чему я всегда был очень рад. Однажды на какой-то праздник я пришел в храм и вместе с духовенством вышел на встречу архиерея. Как я ни старался казаться важным и серьезным, у меня не получалось это. А не получалось потому, что я был молодой и не имел ни усов, ни бороды. Мое лицо было настолько моложавым, что скорее походило на женское, чем на мужское.

И надо же было случиться беде! Одна женщина вдруг стала креститься и с ужасом говорить: «Господи, Господи! Да с каких же это пор женщины стали священниками?» Ее одергивали и говорили, что она не права, а она показывала на меня пальцем и говорила: «А это кто? Не женщина?». Женщины улыбнулись и сказали: «Это не женщина. Это молодой священник из семинарии». На уроках отец Серафим всё шутил надо мной: «Ну, отец Иоанн, с тобой когда-нибудь беды наживешь - народ смущаешь».

Отводящая рука Божия

Бывают такие случаи в жизни, когда очень ярко видишь Промысл Божий, действующий в мире. Об одном из таких случаев я хочу рассказать. Незадолго до праздника Рождества Христова поступило распоряжение Архиепископа Филиппа на имя одного воспитанника средних лет, чтобы тот готовился к рукоположению в сан диакона. Фамилию этого воспитанника я забыл. По успеваемости этот воспитанник относился к средним ученикам. Вел себя как будто бы скромно и ничем особенным не выделялся. Он недавно женился и желал посвятить себя служению Богу в священном сане. Когда он получил указ о рукоположении от правящего архиерея, то стал готовиться к посвящению. Мы тоже готовились принять участие в его хиротонии. День рукоположения приближался.

Но случилось то, чего никто не предвидел: ни правящий архиерей, ни мы, ни сам воспитанник. В канун хиротонии было неожиданно получено архиереем письмо от первой жены этого ученика. В письме она сообщала, что разыскивает мужа и просит возвратить его к ней. Оказалось, что он имел жену, потом ее бросил и поступил в семинарию, заявив, что не женат. После получения письма всё открылось и хиротонию отменили. Самого воспитанника исключили из семинарии. Как ясно здесь видна отводящая рука Божия!

Поездка в Оленевку

Недалеко от города Ртищева расположено небольшое село Оленевка. В нем-то и проживал некий старец протоиерей Иоанн[*]. Знакомые рассказывали, что он отличался благочестивой жизнью и наделен был даром прозорливости. Насколько это было верно, не могу сказать, но мне очень хотелось побывать у него и получить для себя кое-какие советы.

Священник Иоанн Оленевский.

За неделю до Великого поста я попросил о. ректора позволить съездить в Оленевку и очистить свою совесть в исповеди перед старцем. Ректор разрешил. 3 марта, в субботний день, в половине третьего я со старушкой Анной Н. отбыл в Оленевку. Ехали поездом. В Ртищеве сделали пересадку и отправились дальше. Рано утром мы были уже в Оленевке. На улице было темно и морозно. Подарки, которые мы захватили для батюшки, уложили на саночки, и мы пешком направились к селу. Дорога проходила через снежное поле. От вокзала до Оленевки было где-то полтора километра. Снег скрипел под ногами. Мороз пощипывал лицо и руки. Вот и село. Дома стояли друг от друга на небольшом расстоянии. Из труб поднимался дымок, видимо, люди уже проснулись и засуетились у своих очагов. Дворняжки, завидев нас, истошно залаяли. Мы остановились в соседнем с батюшкой доме. Хозяйка сказала, что старец никого не принимает, но, возможно, нас примет.

Когда уже совсем рассвело, о нашем приезде доложили батюшке и он велел нам прийти. Мы вошли в избу, где лежал старец. Изба была небольшая, мебели было мало. Старец лежал с правой стороны от входа. Его вид напоминал древнего подвижника: проницательные, слегка выпуклые глаза, острый нос, впалые щеки, небольшая бородка. Весь внешний вид как бы говорил о его строгости. Я подошел к постели, поприветствовал батюшку и сел у изголовья. «Отче, - спросил я его, - как же мне спасаться?» - «Спасайся, как я», - ответил он мне и потом рассказал о своей жизни и о тех наградах, которые он получил как священнослужитель. Он был девственником. После краткой беседы со мной он благословил нас пойти в церковь помолиться.

Церковь была расположена где-то в центре села на довольно большом расстоянии от дома батюшки. Солнце ярко светило, и чистый снег блестел так, что невозможно было без слез смотреть на него. Мы прошли крутой овраг и поднялись на горку. Вдали показалась церковь. Ее купола и колокольня были четко видны на фоне голубого неба. Чудесный храм. Весь он уходил ввысь, направляя к небу и мысль, и сердце человека. Мы успели к началу обедни. Я прошел в алтарь и там остался на молитву. В храме и в алтаре было холодно. К концу службы я совершенно замерз, да и сон одолевал меня, и мысли разные не давали покоя. Батюшку тоже привезли в церковь и посадили посреди храма. Было заметно, что духовенство и народ относятся к нему с особым благоговением. В полдень я возвратился в дом к старцу.

В доме устроили чаепитие. Я с удовольствием присел к столу, ибо чувствовал сильный голод. За чаепитием вели беседу. Меня безпокоила судьба моего старца - Владыки Мануила: возвратится ли он из ссылки или нет? Я спросил батюшку о Владыке, тот ответил: «Не увидишь», - и показал на икону первомученика Стефана. Сердце мое дрогнуло и мысли заговорили: «Неужели не увижусь?». Не хотелось этому верить. «Да будет воля Божия!» - сказал я сам себе и перешел к вопросам. «Продолжать ли мне учение?» - спросил я батюшку. «Нет, не надо», - последовал ответ. И сколько я ни упрашивал его благословить меня на дальнейшее учение, он так и не благословил. Когда окончилось чаепитие, я проводил батюшку к его ложу и посадил в постель. Он попросил отслужить молебен. Я согласился. Появились его почитатели, вынули ризы, я облачился и начал служить молебен. Пели с усердием и молились прилежно. Молебен окончен.

Я снова уселся около батюшки и стал ожидать от него наставлений. Но он вместо наставлений попросил пришедших к нему спеть несколько духовных кантов. Запели. Звуки голосов сливались воедино, образуя чудную гармонию. От умиления я заплакал. Хотелось слушать и слушать. На сердце становилось легко, легко. Время шло незаметно, наступил вечер. Батюшка благословил в этот же день возвращаться в Саратов. Кончились блаженные минуты. Я попрощался с батюшкой, попросил его молитв о себе и о моем старце и двинулся в путь. В 9 часов вечера мы сели в пригородный поезд и поехали к себе в Саратов. Долго не спалось, всё вспоминалось то, что я увидел и услышал в доме почтенного старца-священника. Утром мы были уже в Саратове.

Кончина игумена Ионы

Игумен Иона был нашим семинарским духовником. Благостный старец. На своем веку он побывал во многих Киевских монастырях, любил пение и сам отличался музыкальными способностями. Мне приходилось часто навещать его и выслушивать длинные рассказы о его скитаниях по разным монастырям. В последнее время он жил у своей сестры Елены (инокини), которая ухаживала за ним и проявляла о нем заботу.

Потрудившись в семинарии года два-три, он заболел, и его отстранили от духовничества. Старец стал забываться, очевидно, он страдал старческим склерозом. К основной болезни добавлялись и другие. Поэтому он уже не появлялся в семинарии, а лежал дома и принимал посетителей.

Однажды, когда я готовился к Литургии, меня известили, что о. Иона сильно занемог и необходимо его приобщить. Я быстро собрался и отправился к старцу. Он действительно был расслаблен. Я поисповедал его и приобщил. Это была последняя его исповедь. В два часа ночи 18 марта он скончался. Отпевали его на третий день, во вторник, в Троицком соборе. Похоронили с подобающим почетом.

Пассии

По установившемуся обычаю, как и в других городах, так и в Саратове в кафедральном соборе (в семинарии этого не было) служили вечером в воскресные дни так называемые пассии. Читалось Евангелие о страданиях Спасителя и после этого произносилась проповедь. Я любил пассии и старался посещать их. В этом году пассии совершал Архиепископ Филипп. Мне запомнились замечательные проповеди архиепископа. Все они были насыщены глубоким содержанием. Слушались проповеди очень легко. Владыка мог просто и доходчиво говорить, хотя голос у него не был сильным. На первой пассии он говорил на тему «Совершилось», а на остальных раскрыл характеры апостолов Петра, Иоанна. Потом говорил о предателе Иуде.

Замечу, что Преосвященный Филипп очень ревниво относился к своим поучениям и, если замечал, что кто-то удаляется от слушания, делал строгий выговор. Однажды из-за этого и я попал в немилость Владыки. Пришел я на пассию, имея на груди деревянный крест вместо серебряного. У меня сильно болела голова, я выслушал проповедь и быстро ушел, а Владыка после пассии искал меня. Утром на следующий день он явился в класс и ну меня, так сказать, пропесочивать. «Ты чего это вздумал крест деревянный надеть? - возмущался он. - В блаженные записался? Это гордость, а не смирение. Сними и больше не надевай. А почему ты не стал мою проповедь слушать?» Я оправдывался. Владыка поверил, но предупредил, чтобы я не допускал подобных явлений. Вообще-то Архиепископ относился ко мне хорошо и всякий раз, когда я служил в Духосошественском храме, он подвозил меня на машине, зная, что у меня болит нога.

Огорчение

Пасха в этом году прошла торжественно. Дозволили, кроме семинаристов, присутствовать в храме и во дворе верующим. Вечером я отбыл в Чкалов. Епископа Бориса там уже не было. Его перевели в Берлин, а вместо него назначили Епископа Варсонофия. Новый епископ отличался чрезмерной простотой.

В Чкалов я прибыл на третий день Пасхи. Мне позволили принять участие за богослужением. Вот здесь-то и случилось огорчение. За вечерним богослужением на утрени совершалось поочередно каждение алтаря, иконостаса и молящихся, во время которого разносилось радостное приветствие возгласом: «Христос Воскресе!» Мне очень хотелось выйти к народу и приветствовать его пасхальным возгласом, но настоятель обошел меня и во все дни моего участия за богослужением я ни разу не удостоился покадить и поприветствовать народ и своих родителей, присутствовавших в храме.

Мне стало так от этого горько, что я заплакал. Сердце не выдержало обиды, и я заболел. Словом, бедному Ванюшке - везде камушки.

Экзамены

24 мая 1951 года начались экзамены. Пришло распоряжение, чтобы экзамены закончить до Троицы. Срок весьма малый: Троица 17 июня. На экзамены приходилось всего 20 дней, и в эти дни необходимо было сдать 15 предметов. Куда спешили, трудно понять. Пришлось в некоторые дни сдавать по два предмета. На отдельные экзамены приезжал Архиепископ Филипп. Его присутствие вселяло бодрость в учеников и давало возможность весело проводить экзамены. Иногда он отступал от экзаменационной программы и задавал вопросы интересные и толковые. Помню, как однажды Владыка на экзаменах по Новому Завету задал такой вопрос: «Что произошло дальше, когда Господь насытил народ пятью хлебами и двумя рыбами?». Почти все мы оказались профанами и не смогли ответить на предложенный вопрос. За нас ответил сам Архиепископ: «Народ совещался между собой и хотел тайно взять Его и провозгласить Царем». Мы так и ахнули. Вроде бы и мы это знали, а вот сразу ответить не смогли. Бывают вещи сами по себе простые, а вот догадаться о них не всегда просто.

Экзамены прошли успешно. По успеваемости я оказался вторым по первому разряду, хотя, по-настоящему, я должен был быть первым. Дело было в том, что ректор, как я теперь догадываюсь, снизил мне оценку по Конституции и вместо «5» поставил «4». В четверти и на экзаменах по этому предмету у меня всегда было «5». Оспаривать несправедливость я не стал, да я и не знал, что можно было возражать. Ректор посоветовал мне продолжать образование. Советом семинарии трех первых учеников направили в Московскую Академию, что одобрил и Архиепископ Филипп.

Последние дни пребывания в Саратове

Экзамены завершились выпускным обедом. К этому времени ко мне приехала мама и тетя Феклуша. Я решил сделать им малое утешение - пригласить их на обед. Поговорил с инспектором, и тот дал согласие. Стол накрыли в общежитии на Вольской улице. После молебна все выпускники направились на трапезу. Произошло огорчение: когда ректор узнал, что я пригласил своих, разгневался и не дозволил присутствовать на трапезе тете Феклуше. Бедная старушка от такой неожиданности не знала, куда и деваться, да и мне было неприятно. Мама осталась на трапезе. Трапезу возглавил Владыка Филипп. Проходили незабываемые минуты. Чувствовалась теплота и откровенность. Речи лились рекой, как со стороны преподавателей, так и со стороны студентов. Всем хотелось высказать что-то хорошее, приятное. Трапеза кончалась. Это была последняя трапеза, объединившая наши сердца. Скоро мы разлетимся в разные стороны.

В оставшиеся дни до Троицы мы посетили Архиепископа Филиппа. От группы студентов Владыке был преподнесен его портрет. Он принял нас радушно и преподал нам отеческое наставление и каждому вручил по конверту. Ректор тоже приглашал нас к себе. И снова произошло огорчение: мне не сказали, когда надо было идти к ректору, и последнему это показалось обидным. Просто какой-то рок висел надо мной или, быть может, кто-то сознательно стремился посеять вражду. Все это в конечном итоге отрицательно сказалось на отношении ректора ко мне и положило темное пятно на мое имя.

Перед отъездом в Чкалов я посетил болящего протоиерея С. Козновецкого. Он был очень рад моему визиту. Это было последнее наше свидание. Спустя несколько дней он скончался.

Прощай школа! Прощай Саратов! С таким чувством я покидал приволжский город, где вкусил и радости и горести.