Размышления игумена Кирилла в связи с 50-летием окончания школы.
Размышления игумена Кирилла в связи с 50-летием окончания школы.
Об авторе. Игумен Кирилл (Сахаров) родился в 1957 году на Донбассе. Член Союза писателей России. Кандидат богословия. Подвизался в Свято-Даниловом монастыре в Москве. Настоятель московского храма Святителя Николая на Берсеневке.
Юбилей придется на будущий год. Конечно, буду служить благодарственный молебен, делиться воспоминаниями с прихожанами. Поездка в далекий Донбасс маловероятна и не только потому, что опасна и затруднительна, но и по состоянию здоровья. Посмотрел сайт школы - ни одного знакомого лица, кроме учительницы, жившей на нашей улице. Давно умер единственный человек, с кем я более-менее общался в классе - Боря Архипов (он так и не женился, а умер из-за злоупотребления алкоголем). Талантливый был парень, хорошо учился, рисовал, коллекционировал старинные монеты. Позади него сидел Андрей Жулькин - он увлекался спортом, но учился неважно. Иной раз откровенно зевал и ловил мух на уроках. Боря стал называть его «Шкреком» и стал активно рисовать всякие картинки из лягушачьей жизни. Они были весьма остроумными и забавными. С Борей был весьма дружен Андрей Крепких, которого за плотно сбитую фигуру называли «Мамонтом». Андрей - единственный, кого я смог выявить в соцсетях. Пару раз мы там контачили с ним. Чтобы я был поосторожней, он меня предупредил, что одна из учениц стала иеговисткой, а потом свернул общение, безграмотно написал: «Ну, пусть тебе помогают твои боги». Вспоминаю еще Кольку Карташёва (он давно уже умер). Это был хулиган-забияка, сын зэка. Внутри него постоянно кипела агрессия. Его держали на первой парте и подсаживали к нему девчонок покрупнее - их он бил. Никто из ребят, в том числе и я, не вставал на их защиту. Парадоксально, что когда 23 февраля, в День Советской Армии, ребята заходили в класс после того как девчонки приготавливали подарки - больше всех их было на парте у Кольки. О, непостижимая женская логика!
А в школе тоже спят днем? - спросил я отца, ведущего меня за руку в школу в первый раз в далеком 1964 году. Дело в том, что, находясь в садике, я тяготился послеобеденным сном согласно режиму. Помню, как разрисовал в букваре фотографию Ленина. Родители пришли в ужас - еще очень свежими были воспоминания о годах репрессий. Учительницей начальных классов была очень энергичная украинка Александра Петровна. Она могла и похвалить (помню, красными чернилами написала под моей работой по арифметике «Умник ты, Саша!»), но и так встряхнуть, что мало не покажется. Нередко говорила нарушителям: «Ты чы, сказывся?!» («ты что, с ума сошел?»). Могла и подзатыльник дать, что озлобляло. Однажды в своем дневнике я, подражая ее стилю, написал следующее: «Дорогие родители! Ваш сын перестал учиться - не давайте ему жрать и бейте его, как собаку!» Применяла эта учительница такой сомнительный педагогический прием, когда на часть урока приводила в младшие классы тех, кто не успевал у нее. Потом младшеклассники показывали пальцем на этих бедолаг. Однажды в числе их оказался и я.
…В школе очевидный надлом наступил в 5 классе, после окончания начальной школы. Болезненным был переход от простой арифметики к триаде алгебра-геометрия-математика. Изначально не мог врубиться в эту перестройку. Обрёк себя на 6-летние страдания, не знал толком ни одной формулы, не решил, по сути, ни одной задачи, поэтому и получал соответствующие оценки.
Математика - это что такое? Мне говорили: математика - это абстрактная наука, она многих приводит к вере, так как дает точное подтверждение каким-то законам и закономерностям, на которых построен мир. Есть священники, которые пришли к Богу от своей профессии - математики. Отца Павла Флоренского арестовали за его чисто математический труд «Мнимости геометрии»… Но если у человека такая структура личности, что он это не воспринимает - зачем насиловать природу? Так же и с иностранными языками: и в школе, и в институте, и в семинарии, и в академии. Я мог воспринимать только буквальный перевод с английского на русский. А вот украинским языком овладел, но в школе немного им тяготился. Даже одно время говорил родителям: «Давайте переедем в Воронежскую область - там не учат украинский язык». Этот язык от жизни, есть в нем своя изюминка. Когда я бываю в украиноязычной среде, то пользуюсь украинским. В Почаеве несколько проповедей произнес на украинском языке, в Донбассе часть проповеди произносил специально по-украински, хотя здесь в этом нет никакой необходимости.
Еще мне не давались физика, химия и черчение. А по истории помнил всё один к одному. Очень схватывал правописание по русскому языку. Синтаксические моменты чувствовал, где какой знак поставить. Слаб был по физкультуре. Однажды публично поспорил с учителем географии - неприятный был разговор. Наказал сам себя - постригся наголо…
В начальной школе я был маленький ростом (меня отдали в первый класс, когда еще не исполнилось 7 лет - думаю, что это было ошибкой), потом наступил перелом. В классе я был одним из самых физически слабых, не мог конкурировать с другими в этом плане. Не пользовался вниманием со стороны девчонок.
Вспоминается такая игра, когда раскрывается мнение друг о друге в записках. Кто-то написал обо мне: «странный человек: ни рыба - ни мясо, замкнут, непонятен». Я себя чувствовал неуверенным в школьные годы: природная болезненная стеснительность, физическая слабость. Я был целиком и полностью погружен в религиозную стихию, а поскольку это было опасно выставлять, то замкнут. Были у меня всякие странности и комплексы. Например, за время учебы я почти никогда не был в школьном туалете - в крайнем случае, бегал на большой перемене домой. На танцах был считанные разы: в клубе и в городском скверике. На них я был точно белой вороной - ни к селу, ни к городу. Не помню, чтобы хотя бы раз меня пригласили на белый танец.
Какая-то была нелюдимость. Симпатии были. Свиданий, прогулок, невест не было за всё время учебы в школе. Старший брат Виктор был более контактным, пользовался вниманием, у него была невеста в школьные годы и у младшего брата Володи тоже. Я был больше в тени, они были более смелые, спортом занимались. Но не помню, чтобы в наш дом ступала девичья нога - ни со стороны братьев, ни с моей за все годы учебы…
Интерес к истории, фотографиям храмов, цветным фотографиям в учебниках истории для четвертого и, особенно, седьмого классов, где были помещены изображения «Троицы» Рублева, киевских соборов и монастырей, Кремля московского и владимирского кремля. В моей душе все это вызывало отклик. И вот благодаря этим учебникам, этим фотографиям я почувствовал некий ореол таинственности над всем, что связано с Церковью. Вылепил из пластилина и покрасил золотой краской Софийский собор Киева.
С 10 класса начинается интенсивное чтение. Отсюда начинается запись прочитанных книг - в основном классика. Иногда ловил себя на том, что накручивал количество в ущерб качеству. Русскую литературу преподавала Л.И. Божко. Романы Тургенева, Достоевского и Толстого, стихотворения Некрасова. От напряжения болела голова. Неприятным было заучивание стихотворений, посвященных Ленину, тяготила злобность Кобзаря. Запомнился такой пассаж на уроке по украинской литературе, когда умирает коммунист и перед его взором всплывает «бэзмэжно дорогый» образ Ленина. В начальных классах старались привить любовь к вождю - вот он, мол, любил по-настоящему народ - не то что царь (хотя все было на самом деле наоборот).
Уроки труда не привили навыков и не вызывали энтузиазм. При молодом учителе некоторые из учащихся с его попустительства заводили разговоры на блудные темы. Постоянно подглядывали в журнал - высматривали у кого какие оценки по предметам. Главным на уроках физкультуры была игра в баскетбол, если это было в зале, или в футбол, если это было на улице. Успешно я, пожалуй, только прыгал через длинного «козла», а в остальных упражнениях был слабоват. Кстати, наш физрук Виктор Александрович впоследствии стал мэром города.
Уроки НВП запомнились строевой подготовкой и надеванием защитной формы с противогазом в качестве химзащиты. При этом много дурачились. Лихо за считанные секунды я разбирал и собирал автомат. Сохранилась фотография, на которой я в День Победы стою с автоматом у памятника Матери-Родине. Считаю, что занятия по НВП, несмотря на все недостатки, были очень важными (их необходимо скорейшим образом восстановить). В военном кабинете висел большой транспарант: «Служба в армии - почетная обязанность гражданина СССР!»
В семье был культ оценок - первый вопрос родителей по возвращению из школы был: «Что получил? Покажи дневник!» Плохие оценки вызывали раздражение, не было речи о том, что, как и почему. Мерилом личности становились школьные отметки. Опасаясь наказаний, приходилось всячески изворачиваться: вырывать листы из дневника, переправлять «кол» на «четверку», а «тройку» на «пятерку» и т.п. Дома, кроме истории и географии, ничем больше заниматься не хотелось. Перед началом занятий часто у девчонок списывали домашнее задание по русскому языку и другим предметам. На контрольных работах по математике старались списывать у тех, кто хоть что-то в этом кумекал (таковых в классе было не больше трех-четырех человек), к экзаменам готовили шпаргалки.
Помню, как математичка Раиса Андреевна вызвала меня к доске, и я, как баран на новые ворота, вылупив глаза, молча смотрел на мудреные комбинации цифр. Не выдержав, учительница в сердцах сказала: «Не понимаю таких людей, садись!»
Саша Сахаров в школьные годы. Фото из семейного альбома. |
Что только со мной не делали: и отец со старшим братом однажды пытались заставить меня решить какие-то задачи; и оставляли меня вместе с другими отстающими после уроков - всё было безполезно, всё было как об стенку горох. И не сказать, что был глупый, просто я гуманитарий до мозга костей, и органически не мог заниматься тем, к чему не лежала душа. Помню, в семинарии преподаватель латинского языка Костюк произнес такую реплику: «Если Сахаров что-то не хочет делать, никто его не заставит». Хотел бы подчеркнуть, что в последующей жизни ничего от слова «совсем» из того, что было на уроках математики, физики и химии, мне в жизни так и не пригодилось. Что касается английского языка, то за две недели пребывания в Америке я преуспел в нем больше, чем за годы обучения в школе, институте, Духовной семинарии и Духовной академии - и это благодаря живому общению, а не изучению огромного объема грамматики.
После школы тянуло гулять - в городской скверик, часто на велосипеде, вокруг клуба, в посадках, в балке, в шахту, летом - на ставок (пруд). В сквере поедали шелковицу, в посадках - паслёны, рядом с детсадом - райки (маленькие красные яблоки). Двоюродные тетки угощали виноградом и красной смородиной, растущими на их больших участках.
Советская школа, при всех своих несомненных достоинствах, а это и дисциплина, и ответственность учителей, была похожа на каток. Не было индивидуального подхода к изучению учебного материала, наличествовал идеологический диктат. Сопротивляться было безполезно и опасно. Прием в октябрята-пионеры-комсомольцы был само собой разумеющимся. Дети были в полном ведении школы. Родители не могли, да и не пытались на чем-то настаивать, что-то требовать. Невозможно было себе представить, чтобы они выступили против принятия своих детей в октябрята, пионеры или комсомольцы, а ведь в уставе комсомола упоминался обязательный атеизм. Не припомню, чтобы в школе проводилась усиленная работа против пьянства, курения, наркомании, разврата, абортов, чтобы прививались семейные ценности. Помню только, что «один грамм никотина убивает лошадь», и как учительница украинской литературы Дарья Ивановна (за глаза мы ее называли Тарас Бульба) стыдила в классе выявленного в результате рейда около мужского туалета курильщика.
Получилось так, что родители положились на школу в плане воспитания, а школа не сформировала устойчивого неприятия этих отрицательных явлений. Мы были не очень дружны, и я в этом плане не показывал пример, скорее наоборот. Помню, как на привале во время прополки классом колхозных угодий я шокировал одноклассников тем, что отделился от них со своим рюкзачком и стал потреблять его содержимое. Мало было сердечности, теплоты, приветливости, деликатности и благородства в отношении учеников друг с другом, больше было иронии и отчужденности. Помню, как с целью самоутверждения я презрительно относился к одному парню, который имел недостаток - он заикался. Натравил одного из учащихся на ученика своего класса, который его ударил. Потом же, когда он и мне заехал, я вопрошал: «За что?» - хотя ясно, что это было возмездие.
Неприятным воспоминанием о школьных годах было такое явление как «кликухи», в которые превращались фамилии. Например, Кузовой - Кузя, Стасюк - Стаська, Никульникова - Никуля и т.д. Меня, Сахарова, называли: Сахар-рафинад (рус.), Цукор (укр.), Шуга (англ.). Когда учитель английского языка впервые нас познакомил с тем, как по-английски будет «сахар», то в классе зависла тишина, а потом Колька-хулиган завопил на весь класс: «Шу-у-га!», так эта кличка и прилепилась ко мне.
Мы почти не посещали друг друга, почти не встречались вне школы. Не было совместного отмечания дней рождения и других праздников. Собирали макулатуру и металлолом, носились на переменах по коридорам, зимой прорывались без шапок через заслон на улицу и катались по ледяным дорожкам, бросались снежками.
Школу начали строить в 1935 го ду. Построили за 3 года. В годы войны, когда наш шахтный поселок в течение 14 месяцев был оккупирован немцами, в школе располагался их госпиталь. Потом снова открылась школа. Постепенно школа расстраивалась, появились спортивный зал, столовая и т.д. Помню неплохие обеды за 15 копеек. Ходили мы в школьной форме - безусловно, это дисциплинировало. Несколько девчонок ходили в коротких юбках. Директор пытался с этим бороться, не всегда успешно. Наша школа не имела никаких контактов с двумя другими школами города (до сих пор я не знаю, где одна из них находится).
Национальный вопрос совершенно нигде не звучал. Только в старших классах я узнал, что русских было чуть больше, чем украинцев, плюс две белоруски (Чирик и Шеремет). Мы все были гражданами Советского Союза, хотя благодаря учебникам истории и литературы русская тема звучала намного громче, чем украинская. По-русски было всё: книги, журналы, газеты, фильмы. Только у некоторых пожилых проскальзывал суржик и слышны были песни на украинском языке. Так было напротив нашего дома в семье Дмитриенко. «Приняв на грудь», хозяин дома лихо на баяне наяривал «Черемшину», а гости дружно его поддерживали. Днем допоздна сын хозяина крутил эстрадные песни, звук расходился по всей улице.
Единственный раз всплыла тема нацвопроса, когда в наш класс поступил татарин Федя Шайхутдинов. Помню, как Колька после урока истории, посвященного Куликовской битве, стал в шутку третировать бедного Федю, а тот плача говорил: «Мой папа воевал с фашистами!»
Русский патриотизм не культивировался, это привело к разобщенности, не хватало солидарности и взаимной поддержки. Во многом, конечно, это было по причине полного отсутствия религиозности и церковности. Да, нас воспитывали на примерах героизма «Молодой гвардии», Зои Космодемьянской, генерала Карбышева, но этого было недостаточно. Эти примеры давали образец героизма, но не могли дать то, что давали примеры святых - борьба с пороками, стремления к нравственному совершенствованию.
Накануне Дня Победы проходило торжественное шествие, а в самый день был салют из винтовок у Братской могилы. И День шахтера отмечали с народными гуляниями в балке (помню, как со старшим братом мы валялись от головокружения после качелей). И еще были Проводы русской зимы (замена Масленице).
Мне как-то все-таки удава лось тайно и храм посещать, и дома молиться. В десятом классе уроки истории и обществоведения вел директор Иван Иванович - такой крупняк по комплекции, по росту. Перед ним трепетали все - и учащиеся, и учителя. Вот идет он по коридору, эдакий слоник, и все прижимаются к стене. Он был медлительный, степенный. Идет такой слоник по школе, все - по углам: идет директор Иван Иванович. Потом, когда он уже стал стареть, тогда, как над старым медведем шавки начинают издеваться, так и ученики над ним. Вот, он ведет урок, допустим, обществоведения, кто-то отвечает, или он сам говорит и вдруг - засыпает на две-три минуты. Потом просыпается и продолжает вести тему дальше. Естественно, все давятся от смеха. Вот этот Иван Иванович на уроках обществоведения имел такое обыкновение: начинал он урок с того, что вызывал на первые парты несколько жертв, которым надо было в письменном виде за 15 минут ответить на тему предыдущего урока.
Однажды и я оказался в числе этих жертв. Мне попался вопрос: «Материализм и идеализм» - в начале курса обществоведения была такая тема. Я уже тогда был в какой-то степени воцерковленным человеком. Начинаю отвечать на эту тему. Пишу в таком нейтральном стиле: «материализм считает, идеализм считает…». И вот, где-то в моем повествовании надо было употребить слово «Бог». Я, недолго колеблясь, пишу с большой буквы это слово и отдаю свою работу директору. На следующем уроке он опять вызывает очередных жертв на первые парты для письменных работ и разбирает предыдущие ответы. Наступает пауза, и он говорит: «Вы знаете, у нас есть такой ученик в десятом классе, который пишет, вот его письменная работа, в ответе на вопрос о материализме и идеализме, представляете себе, он пишет слово «Бог» с большой буквы!» И весь класс как засмеется. Я стушевался, но как-то обошлось, на этом не зациклились. Но отец мой, Сергей Яковлевич, посетил школу только два раза за десять лет: когда меня привели в первый раз в первый класс, и когда я учился уже в 10-м классе. Он пришел в школу к Ивану Ивановичу и говорит ему: «Иван Иванович, вот такое дело, я ничего не могу поделать со своим сыном, он у меня по церквям разъезжать стал, читает церковную литературу», - не помню, не знаю точно, что уж он там говорил, но то, что я посещаю церкви, это он точно сказал. А Иван Иванович ему в ответ (со слов отца): «Да, вот я тоже столкнулся с тем, что он в письменной работе по обществоведению пишет слово «Бог» с большой буквы…»
Вот идет урок физики в десятом классе. Приходит секретарь и говорит: «Сахаров, к Ивану Ивановичу». Вызывают меня к директору в первый раз. Я уже предчувствую нечто, вхожу в кабинет, он меня спрашивает: «Ты что, в церковь ходишь? Ты что, верующий человек?» Я: «Иван Иванович, я люблю историю и мне интересно посмотреть, побывать». Как-то сумел перевести разговор в эту плоскость - культурологическую, искусствоведческую. Он не стал давить на меня. Был общий разговор, где какая церковь. Резюме было такое: «Ну, ты смотри, ты же собираешься поступать в институт, смотри, сложности у тебя будут» - в связи с моим таким настроением. На этих словах мы и расстались. Он был историк, а я поступал на исторический факультет.
Иван Иванович ездил на простом «Москвиче», на таком же, как и мой отец. Было поразительное равенство людей - никаких хором, показушной роскоши. Иван Иванович с супругой взяли на воспитание из детдома девочку-еврейку, она была очень привязана к своим новым родителям.
Сейчас, когда родной Донбасс стал частью Большой России, я безмерно рад тому, что могу воспринимать его так же, как посещаемые мною Воронежскую или Тверскую области. Не будет напряженности и тревоги при пересечении границы, как это бывало раньше, не будет шокирующих вопросов таможенников: «С какой целью едете на Украину?», а также настойчиво бьющей в глаза повсеместно трехцветной символики и трезубов. Все мы русские - великороссы и малороссы, белорусы. Как поется в гимне, «все мы дети Великой России». Предстоит еще большая работа по восстановлению цельности нашего русского национального самосознания, очищения церковной жизни от западных влияний. Но это уже другая тема.
Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru