Отрочь монастырь

Из цикла «Капельки вечности».

Недавно дочь спросила про самый смелый поступок в моей жизни. То ли посмотрела какое кино, то ли прочла в книге. Но вот спросила. Я задумался… А услужливая память сразу отнесла меня так безконечно далеко!

Не стану перебирать причины, по которым я оказался осенью 1988 года на должности воспитателя одного из профтехучилищ Твери. Вскоре меня направили в колхоз, руководить там уборкой картошки и «надзирать» за моими подопечными. Позади были Питер, Курск, крещение в самый день празднования Тысячелетия Крещения Руси. На груди моей наконец появился крест. Но жизнь в вере только еще начиналась…

— Когда будешь выезжать из города, — сказал мне старший брат Алексей, — в Затверечье (за рекой Тверцой) увидишь недавно отреставрированный храм. Это тот самый Отрочь монастырь, где умер сосланный сюда Царем Иваном Грозным Митрополит Филипп (Колычев). Говорят, его задушил опричник Малюта Скуратов. Но точно ничего не известно. И почему монастырь называют Отрочь, это тем более никто не знает. Отрочь — и всё.

Брат мой тогда служил рядовым архитектором в скромном тверском проектном институте. До того, как станет он главным архитектором этого города-княжества, было еще далеко…

Вскоре в окне автобуса я и правда увидел этот старинный храм. И в сознании промелькнула не то догадка, не то вопрос: «Еду к отрокам из ПТУ, и как славно, что провожает меня к ним именно Отрочь монастырь…»

В колхоз я поехал на помощь физруку Андрею Геннадьевичу. Он жаловался директору, что не справляется один — больше тридцати пэтэушников нового набора кого хочешь достанут… Но не только в них оказалось дело. Там, в деревне, в Р-ом районе, как сказали бы сейчас, сложилась криминогенная обстановка. Только что вышел из тюрьмы местный уркаган Воронин. И от него всему поселку не стало житья! И уж конечно первой жертвой его налетов стали приехавшие пэтэушники и пэтэушницы. Другое училище в чрезвычайном порядке снялось с лагеря и уехало в город — так решили преподаватели. Просто обложенные данью ребята предупредили их, что терпеть издевательств и поборов больше не станут — и «уделают» Ворона (так они его звали) ближайшей ночью.

А наш Андрей Геннадьевич пока держался.

Хотя и ему пришлось нелегко. Однажды Воронин пришел в лагерь со своим дружком. У одного был нож, у другого — кастет. Физруку удалось с ними как-то договориться… Но нервы у всех были на пределе. И каждый день могло случиться нечто ужасное. А ближайший участковый милиционер за тридевять земель, в райцентре.

Андрей Геннадьевич встретил меня как родного. Тут же ввел в курс дела и строго предупредил: «Сегодня Ворон обязательно придет с тобой познакомиться. Главное — не трусь. Он это сразу почувствует». А потом физрук стал упрашивать меня отпустить его хотя бы на две ночи домой — он в колхозе порядком успел «одичать», хочется хоть помыться нормально, отдохнуть, по жене соскучился… Не без внутренней дрожи я все-таки согласился. Перспектива открывалась веселенькая — отвечать одному за тридцать архаровцев. К тому же беззащитных перед этим «хозяином тайги».

Вечером, как и ожидалось, к нам завалился Воронин. Я даже удивился тому, насколько он с первого взгляда оказался не похож на создавшуюся вокруг его имени легенду. Довольно высокий, худощавый, но жилистый, с классически-«приблатненным» лицом, лет чуть за двадцать. Всего на год или два меня постарше. Но взгляд его серых колючих глаз почему-то запоминался надолго… Как взгляд волка.

— Сила без характера — ничто! — объяснил он нам чуть ли не с порога свой «кодекс чести». — Ты вот (Андрей Геннадьевич) меня сильнее. А я схвачу нож — и всё…

Мы молча переглянулись с физруком. Он показал мне глазами: «Не бойся…»

Воронин предложил мне сразиться руками. Физрук, опять же, незаметно мне кивнул. Мы схватились ладонями над столом и стали упорно тянуть каждый в свою сторону. Моя взяла! Воронин как-то растерянно посмотрел на меня. С некоторым уважением как будто.

— Вот крови бычьей напьюсь — опять к тебе бодаться приду, — сказал он. — Тогда уж моя возьмет. Это ведь, знаешь, какие силы даёт…

Потом мне Андрей Геннадьевич пояснил, что Воронин действительно ходил по домам, предупредил соседей, и если где-то забивали быка — его звали. Он наливал стакан свежей дымящейся крови из раны и выпивал ее одним махом на глазах у сельчан. На него смотрели с ужасом, как на полузверя. И еще больше боялись.

Утром Андрей Геннадьевич уехал. Я остался один — вместе с тремя десятками 15-16-летних ребят. Из них только пять парней были постарше прочих. Олег, он приехал из Казахстана, был даже старше меня года на три. Четверо были не после восьмого, а после десятого класса. Остальные совсем еще дети.

А ночью, как и ожидалось, ко мне в комнату пришел Воронин. Он привел «десятиклассника» Колю Колесника. Парень этот сразу обращал на себя внимание. Широкоплечий, с открытым волевым лицом, он слыл среди учащихся «авторитетом». Над своей койкой в общежитии он повесил иконы. Сделал это с вызовом!..

— Вот, привел тебе этого пацаненка, — начал объяснять Воронин. — Он не верит, что Андрей Геннадьевич, когда уезжал, меня вместо себя воспитателем оставил. Ты и я — мы теперь вдвоем тут распоряжаемся. Ведь так?

Мне надо было срочно делать выбор. Которого, конечно, у меня не было.

И я твердо сказал: «Нет».

Николай взглянул на меня с уважением.

Воронин — с досадой.

— Ладно, начальник, — процедил он. — Вот завтра напьюсь, и тогда уже не так с вами всеми поговорю…

Ушел, растворился в ночи.

— Он сегодня Маркина ударил… — сказал мне Колесник. — Тот для него денег не набрал. Я за него впрягся. Другие ребята тоже были готовы с ним разобраться. Ну он и повел меня к вам. Я уж думал, вы струсите…

«Эх, Коля, — подумал я про себя, — я бы, может, и струсил, но отвечаю теперь уже не за себя одного. А за всех вас».

Он словно прочел мои мысли.

— Теперь и мы, кто постарше, за младших ребят и за девчонок в ответе.

— Да, все мы в ответе за всех. Как, оказывается, это просто: отвечать только за себя… Ладно, утром поговорим, — сказал я и закрыл за ним дверь.

Впервые в жизни я стал серьезно молиться. Во что бы то ни стало я должен был защитить от Ворона всех этих отроков и отроковиц.

До вечера все было спокойно. Но я уже чувствовал надвигающуюся грозу.

— Он сегодня придет с нами сквитаться, — шепнул мне Колесник. Я попросил его собрать старших парней. Мы закрылись в моей комнате и произвели военный совет.

При первой же тревоге Олег (ему как старшему я доверил важную задачу) должен бежать в соседнее село к председателю. Только там и был телефон. Требовать, чтобы он вызвал наряд милиции из райцентра. И не уходить, пока он этого не сделает.

Трое ребят — Коля, Игорь и кавказец Эдик — должны были «выключить» и связать Воронина. Четвертый (забыл его имя) должен отвечать за эвакуацию всех ребят из домиков к озеру, чтобы они там отсиделись в сторонке, пока не приедет милиция. Ворон ведь может прийти не один…

Маркин обещал заманить уголовника в домик, где уже все будет подготовлено к встрече. Ведь Ворон ждет от него «дани»…

Почему-то во время обсуждения всех этих планов в голове вертелась строчка порядком подзабытого с юности мрачноватого Эдгара По:

Каркнул Ворон: «Никогда!»

Все наши планы рассыпались бы, если бы он почувствовал опасность и пришел с дружками.

Я взмолился, и Бог, верю, услышал мою отчаянную мольбу.

Когда Воронин, хмельной, свирепый, но все же один, без дружков, ввалился в столовую во время ужина, стало ясно: пора действовать. Он сразу схватил Маркина за грудки и потребовал денег. Я подскочил к ним, выдрал испуганного паренька из его рук и сказал, чтобы он проваливал… Тот сверкнул глазами, сказал мне зловеще «ладно» и вышел на улицу… Я кивнул Олегу. Тот помчался за три километра в сельсовет… Наш замысел начал осуществляться. Маркин сказал вымогателю, что деньги собрал и пусть, мол, приходит после ужина за «данью» в их домик. А там его уже ждали трое наших ребят. С веревкой и длинным шарфом наготове.

Не буду рассказывать, как все было дальше. Скажу лишь, что ребята хотя и были не робкого десятка, но бычья кровь своей исступленной яростью едва не расшвыряла их. Лишь в последний момент они все же не дрогнули. Воронин был повален и связан по рукам и ногам. Когда я прибежал в барак, едва успел оторвать от него разгоряченных парней. Они с ним, уже беззащитным, начали сводить накопившиеся счеты.

Олег вернулся с выполненным заданием. Милиция должна быть здесь минут через сорок. Начало смеркаться. Обитатели наших двух бараков отсиживались у озера. Все складывалось как нельзя лучше. И тут я совершил промашку. Решил проведать ребят у озера. Отошел от связанного уголовника, поставив над ним часовыми двух парней. А он, уже оправившись от неожиданности, протрезвев, стал волком рычать на них, требуя, чтобы они его развязали. Это был словно сеанс гипноза. Как будто удав Каа стал выделывать перед напуганными бандерлогами свои жуткие трюки… Сами не свои от страха, они вдруг подчинились и… развязали ему… ноги. Руки они догадались не развязывать, чтобы он не кинулся на них с кулаками. И Воронин, изрыгая угрозы, так и пошел полусвязанным домой…

Когда я вернулся с озера, было уже поздно. Ребята не могли объяснить, как так получилось. Не испугались врага распоясавшегося, но вдруг испугались — поверженного…

Я перекрестился и стал ждать, молясь про себя. То ли Воронин нагрянет со своими дружками, то ли милиция приедет раньше. От меня теперь мало что зависело. Ребята, чувствуя свою вину, во-оружались, кто чем может. И были готовы вину свою «искупить кровью».

Воронин все не шел. Милиция все не ехала. Потом нам сообщили, что изрядно помятый Воронин пришел домой, рухнул на кровать и тут же захрапел. Я вздохнул с облегчением.

А уже глубокой ночью приехали на газике два милиционера вместе с председателем колхоза. Я доложил обстановку, и мы отправились к дому бандита. Что там началось! Такое я видел только в фильмах. Сначала он направил на милицию своих мать и сестру, которые кричали на всю улицу. Не помогло. Тогда он спустил с цепи на нас овчарку. Та выскочила на двор, но увидела целую кучу народа и попятилась, отчаянно лая. А потом он спустился сам. С колуном в руке.

— Ну, подходи, кто смелый! — прокричал он и взмахнул широко своим грозным оружием. Милиционеры потребовали, чтобы он сдался. Какое там!

— Не пойду больше на зону, — мрачно, с решимостью сказал он. И снова со свистом рубанул воздух.

Милиционер предупредил, что будет вынужден стрелять. И уже полез в кобуру за пистолетом. Но желания действовать в его глазах я не увидел.

И вдруг раздалось:

— Подождите…

Из собравшейся толпы вышел местный паренек с плоским магнитофоном под мышкой (мода того времени). Он шел с поселковой гулянки, увидел и решил вмешаться. Его звали Улыбин.

Он шагнул к одержимому яростью бандиту и что-то спокойное, примиряющее сказал. Тот в ответ опять рубанул воздух. Еще шаг. Еще. Воронин отчаянно махал колуном, давая понять, что ни перед чем не остановится. И тогда Улыбин швырнул в его сторону магнитофон. Р-р-раз!!! Колун опять резанул воздух. Прыжок. В темноте мне показалось, что Воронин успел достать топором нападавшего. Но нет, тот парень оказался ловчее, сидел на верху и прижимал бандита к земле. И вот уже милиционеры скрутили Воронина, надели наручники и понесли кричащего, извивающегося уркагана к машине. А что же Улыбин? Он стал еще громче кричать, чтобы милиционеры отпустили Ворона! Просить за него… («Мне еще здесь жить», — потом объяснил он нам эти свои действия).

Утром председатель договорился с транспортом, и мы все уехали из этого злополучного поселка. Поля остались неубранными. Но люди — целыми и невредимыми.

Перед отъездом я пожал руку Улыбину и спросил его:

— А если бы он все же успел зацепить тебя колуном?

— Значит, мне был бы минус, — спокойно, как о постороннем, отозвался он. Улыбин совсем не считал себя героем.

Потом я узнал, что Воронина через пару суток выпустили из КПЗ…

Нас высадили из автобуса на окраине Твери, как раз возле отреставрированного монастыря. Отроки и отроковицы, ни один из которых, к счастью, не пострадал, благодарили меня и старших ребят, расходились в разные стороны. Я обнял каждого из тех, кто вместе со мной пережил прошедшую ночь. Колю, Игоря, Эдуарда… С Олегом мы пошли к остановке. Когда проходили мимо монастыря, я остановился и прямо посреди улицы широко перекрестился на купол с сияющим золотым крестом. Первый раз в жизни вот так перекрестился на храм!

Только я знал теперь, почему этот монастырь так странно зовется — Отрочь.

Антон Жоголев

Рис. Г. Дудичева