Господь указал мне новый путь

Автобиографические записки Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна.

Архиепископ Куйбышевский и Сызранский Иоанн (Снычев). Фото 1970-х годов.

Продолжение публикации. Начало см. здесь. Автобиографические записки были сделаны иеромонахом Иоанном (Снычевым) в 1955 году. Об этом имеется запись самого Владыки Иоанна. Текст подготовлен к печати по «самиздатовской» книге.

К истокам живой воды

Недалеко от г. Стерлитамака Башкирской АССР расположено местечко Табынь, где находится святой источник. Около этого источника на большом береговом камне некогда явилась икона Божией Матери, называемая по месту явления «Табынской». К этому источнику живой воды из года в год на третий день праздника Святой Троицы отправлялись паломники из Оренбурга на богомолье. Но со временем паломничество это было прекращено. В этом году решено было восстановить старую традицию и пройти до Табыни пешком с иконой. Вопрос о паломничестве был согласован с уполномоченным и другими гражданскими лицами. Наступил третий день Святой Троицы. Храм был переполнен молящимися. Отправиться на богомолье в Табынь изъявили желание около сорока человек. После Литургии Владыка Мануил перед иконой Богоматери отслужил напутственный молебен. Путешествующих окропили святой водой и снарядили всем необходимым для дальнего пути. Для их скромных поклаж наняли небольшого бычка с телегой.

Наступил момент отшествия. Икону установили на носилки. Духовенство подняло икону и с пением тропаря «Заступница усердная» двинулось к выходу. Впереди иконы шли свещеносцы со свечами, диаконы и Владыка. Люди становились на колени и благоговейно поклонялись святыне. Иные проходили под икону, орошая своими слезами умиления землю, а иные, просто склонив главу, истово осеняли себя крестом и благоговейно молились. Вся ограда и площадь были заполнены народом. Икону Богоматери вынесли за ограду, где передали ее благочестивым паломникам. Перед тем, как тронуться в путь, святыню повернули ликом ко храму и, о чудо, темный лик иконы внезапно прояснел, так что все лицо Божией Матери и Богомладенца яркими красками засияли! Мое сердце пронзил благодатный луч, изошедший от иконы, и слезы радости и восторга потекли обильно из очей. Хотелось плакать и плакать этими сладостными слезами, проникавшими в мое сердце. Я чувствовал, что Сама Богоматерь благословила меня и весь народ, окружавший Ее святыню. Солнце близилось к закату, который предвещал хорошую погоду. Паломники тронулись в путь. С ними пошел и один соборный священник о. Виктор Утехин. Многие верующие провожали святыню и паломников далеко за город. Божие благословение да сопутствует вам, боголюбивые паломники! Не забудьте и тех, кто напутствовал вас благими пожеланиями.

Приближалась девятая пятница после Св. Пасхи. К этому дню паломники возвратились из путешествия и поставили святую икону в молитвенном доме, где она стояла всю ночь, а люди приходили и лобызали ее. В пятницу на следующий день было решено святую икону перенести крестным ходом из Михайловского молитвенного дома в соборный храм и здесь отслужить перед нею молебен с водосвятием. В восемь часов утра началось богослужение в молитвенном доме и в соборе. В молитвенном доме служил Владыка, а в соборе - духовенство и настоятель. Соборяне все были настороже, так как не знали, в какое время принесут святую икону. Совершалась Литургия. Неожиданно, пред самым моментом важного священнодействия нам возвестили, что несут икону. Ударили во все колокола, и все вышли за ограду. Однако ожидать пришлось долго: часа полтора. Крестный ход двигался очень медленно. Святыню несли духовенство молитвенного дома и простые верующие. Впереди в полном облачении и с посохом в руке шел Владыка. Народ сплошным потоком валил на улицы города, где проносили святую икону. Стояла солнечная сухая погода, пыль от идущих людей столбом поднималась вверх и оседала затем на одежду и лица людей. Крестный ход приближался к собору. Вот он уже завернул за церковную ограду и направился прямо к воротам. Теперь ясно было видно святыню и Владыку. Митра, облачение и все лицо Владыки были в пыли. Но он шел бодро и величаво, не обращая на пыль никакого внимания.

Мы встретили святую икону и пронесли ее в ограду на правую сторону от храма, где была приготовлена купель с водой для освящения. Начался молебен Божией Матери. Пели всем народом. Мощные голоса молящихся разливались в воздухе. Всем хотелось как можно громче и от души прославлять Заступницу рода Христианского. Но вот молебен кончился и Владыка с помощью духовенства погрузил св. икону в купель и затем с возгласом: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» - осенил ею весь народ. Как торжественно и радостно было нам в эти святые минуты! Икону с пением обнесли вокруг храма и поставили посреди церкви. Литургию закончили поздно. Люди медленно и с благоговением подходили к иконе Богоматери, принесшей им благодатное освящение от источника живой воды. И все, получившие благословение от святой иконы, с радостным чувством расходились по домам, унося с собой благодатное освящение от святыни.

Поездка в Нижнюю Платовку

Вскоре после Табынских торжеств Владыку пригласили в Нижнюю Платовку для освящения храма. Мне было поручено собрать облачение архиерейское и все необходимые вещи для освящения, а старосте - подыскать подводу, на которой можно было бы добраться до этого села. Сборы были непродолжительными, но когда всё уже было готово, староста доложил, что подводы нет и не будет. Положение создавалось трагическое. Нужно было как-то выходить из него, ибо люди ждали нашего приезда. Тогда мы обратились к знакомому человеку и попросили его, чтобы он, если согласится Владыка, отвез нас на мотоцикле в Нижнюю Платовку. Владыка согласился таким образом отправиться в путешествие. Вот и хорошо. Ребят с чемоданами и певчих мы отправили на грузовой попутной машине, а сами остались ожидать приезда мотоцикла. На улице кропил мелкий дождик, который не представлял опасности для нашей поездки. Часов в 12 дня около нашего дома послышался рокот мотора. Владыку усадили в коляску, а я сел верхом на мотоцикл позади водителя. Водитель завел мотор, и мы тронулись в путь.

Дорога, по которой мы ехали, пересекала реку Урал и железнодорожное полотно и там выходила на широкую равнину. Мотоцикл набрал скорость. Волосы мои трепал ветер, они падали мне на глаза и вызывали раздражение. Руками я крепко держался за ручку седла, и волосы приходилось резким движением головы отбрасывать назад. По ровной дороге ехать было хорошо: не ощущалось никаких толчков и сотрясений. Но когда на дороге попадались кочки, меня так встряхивало, что становилось невмоготу сидеть на мотоцикле. Было очень больно. Но мы мчались и мчались вперед. Мне стало дурно. Я попросил водителя сбавить скорость. Стало получше. Проехав полпути, мы обогнали машину, на которой ехали наши ребята и певчие. Скоро показалась Нижняя Платовка. Свернув вправо с дороги, мы въехали в село и остановились в доме настоятеля. На возвышенном месте посреди села красовался небольшой деревянный храм, который и был приготовлен для освящения. Тучи на небе все исчезли, и солнце яркими лучами освещало землю.

У отчего дома. Иеромонах Иоанн с родителями Матвеем и Матроной Снычевыми.

Вечером, накануне воскресного дня, намечалась всенощная. Народ из окрестных деревень во множестве пришел в Нижнюю Платовку на великое торжество, так редко бываемое в их жизни. Когда всё было готово, нас пригласили на молитву. Владыку торжественно встретили и ввели в алтарь. Началось богослужение. Меня пленил запрестольный образ Спасителя, так чудесно написанный на кипарисовой доске. Спаситель был изображен яркими красками сидящим на троне, а вокруг трона парили шестокрылатые библейские животные и серафимы. Казалось, что весь образ движется на тебя и даже доносятся до слуха голоса серафимов и животных, вопиющих непрестанно: «Свят, Свят, Свят, Господь Вседержитель, исполнь небо и земля славы Твоея!»

Я стал приготовлять облачение для Владыки. И какое же волнение охватило мою душу, когда я увидел, что мы не взяли ни одного омофора: ни малого, ни большого. Это было мне знаком наказания. Перед отъездом Владыка Мануил убеждал меня составить список архиерейского облачения и по этому списку укладывать вещи. Я по своему упрямству и самонадеянности не послушался старца и укладывал облачение без списка. Вот и сказалось мое упрямство: омофоров не было. «Боже мой, - думал я, - что же теперь делать? Как сказать об этом Владыке? Как исправить создавшееся положение? До Оренбурга далеко, да и ехать не на чем». Одна мысль быстро сменялась другой, но все они приносили только опасения и страхи. Пришлось, сгорая от стыда, признаться Владыке. Бедный мой старец, как он смутился, услышав такую новость... На лице его отобразился гнев. С чувством глубокого раздражения он мне сказал: «Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты составил список, а ты всё остаешься на своем. И вот результат твоего непослушания! Что хочешь, то и делай, но омофоры должны быть здесь!». Владыка замолчал и стал смотреть на горнее место. Я молча отошел от старца с полным осознанием своей вины. Но что можно было сделать? Где найти омофоры? «Боже, помоги мне!» - молился я. В это время служба продолжалась своим чередом. Уже приближалось время пения: «Хвалите имя Господне» и надо было облачать Владыку. Как мне было тяжело подходить к Владыке облачать его. «Как будет чувствовать себя святитель в саккосе без омофора?» Владыка явно смущался, но не сказал ни слова укорения. Молча он облачился и вышел на полиелей.

Служба окончилась поздно. Все расходились по домам, а я остался в храме. Я никак не мог успокоиться. Решил во что бы то ни стало, но к завтрашнему дню изготовить хотя бы малый омофор. Владыку проводили отдыхать. Уже темнело. Я достал у настоятеля несколько белых полотенец, синих лент и свитых из золотой нити крестов и отправился к местной церковной портнихе. У нее я и мастерил малый омофор. И я так увлекся делом, что даже не заметил, как наступила ночь. Потом на дворе запели петухи и наступил рассвет. А я все мастерил и мастерил... Наконец, всё было готово и я с радостным чувством возвратился на квартиру, где отдыхал Владыка и священник. Я тихо вошел в дом, немного перекусил, помолился и прилег отдохнуть.

Наступил воскресный день. Нас разбудили. Мы встали, совершили утреннее правило и приготовились к служению. Погода была чудесная: светило солнышко и на небе не было ни облачка. Народ во множестве тянулся к храму. Мы с Владыкой тоже направились в церковь на молитву. Прошли в алтарь, прочитав входные молитвы, и начали облачаться. И снова испытание: когда надели омофор, который я смастерил ночью, то оказалось, что пуговицы пришиты не на том месте: они торчали на верхнем краю омофора. Вот ведь какое искушение! Владыка нервничал и не хотел снимать омофор для переделки пуговиц. «Оставьте, не надо!» - повторял он и старался отойти от нас. Мы уже по-всякому уговаривали Владыку, и, наконец, он расстегнул передние пуговицы омофора и позволил нам, к нашей радости, переделать нашу оплошность. Слава Богу! Всё окончилось хорошо. Освящение храма и Литургия прошли торжественно. Отслужен был благодарственный молебен. Молитву благодарения Владыка импровизировал воодушевленно и свободно.

После службы всем нам - Владыке и певчим - было предложено скромное деревенское угощение. В обратный путь мы отправились на грузовой машине. К вечеру мы уже были дома и вспоминали нашу поездку.

Церковный бунт в Бузулуке

На имя Владыки поступило большое заявление от церковного совета Петро-Павловской церкви г. Бузулука. Члены церковного совета в заявлении довольно убедительно рассказывали об отрицательных поступках настоятеля храма о. Леонида Смирнова. Они просили убрать такого настоятеля. Владыка, после тщательной проверки, нашел нужным перевести в виде наказания из Бузулука в Абдулино провинившегося настоятеля. Был написан соответствующий указ об этом и переслан по назначению. Но получилось не так, как хотелось Владыке. Когда настоятель получил указ о переводе, он даже не подумал переходить, а принял свои меры: разжалобил верующих своим страдальческим видом и начал, вопреки здравой христианской логике, обличать пред народом тех, кто стоял за свещным ящиком и обращался к Владыке с заявлением на него. Народ, взбудораженный таким обличением, принял сторону настоятеля, а церковный совет попал под народную немилость. Так стали создаваться группировки и стали писаться целые послания и трактаты на имя Владыки о страдальце-настоятеле. Волнение было необычайное.

- Мы не отпустим тебя, милый наш батюшка! - кричали заступники. - Это иуды и негодяи, - указывали они на членов приходского совета. - Вон отсюда! Не отпустим батюшку! До самого архиерея доберемся, но не отпустим!

Положение было критическим. Необходимо было принять меры, чтобы утихомирить разъяренную толпу и призвать к порядку настоятеля. Для этой цели я был послан в Бузулук. Мне были даны два Указа - о запрещении в священнослужении о. Леонида и диакона В. - в случае, если они не прекратят смущать народ и добровольно не покинут Петро-Павловскую церковь. С этими указами я и явился в давно известный мне город и остановился у знакомых.

Иеромонах Иоанн (Снычев).

Шла уже вторая седмица Великого поста. Великие дни и драгоценные для спасения души! Но горе нам, что мы не можем как следует ценить это золотое время и подпадаем под власть диавола. Мне, еще неопытному и неискушенному в жизни, пришлось столкнуться с необычной для меня ситуацией. Миссия, возложенная на меня Владыкой, превосходила мои силы. Но я не робел и по мере возможности приступил к делу. Прежде всего я вручил указ диакону В., а потом отправился на квартиру к о. Леониду. Я убеждал его сыновне подчиниться Владыке и мирно оставить приход. Была ли в моей беседе с о. Леонидом сила убеждения - не знаю, но он после встречи нашей решил попрощаться с народом и переехать в другое место. Был назначен день прощания.

Погода была пасмурная. Народ с самого утра шел в храм, чтобы попрощаться со своим батюшкой. К алтарю можно было пройти с большим трудом - так много было народу. В храме было очень душно, но никто не выходил: все стояли и ждали последнего момента прощания. Шло богослужение. Я стоял в алтаре на правой стороне и наблюдал за священнодействием. Служил один настоятель. Богослужение часто прерывалось плачем о. Леонида и многих верующих. Трудно ему было примириться с переводом в другой приход. Наступил момент прощания. Отец Леонид вышел на амвон, перекрестился дрожащей рукой и начал говорить прощальное слово. Едва он произнес первое слово, как раздался громкий плач. Народ был в каком-то невероятном, нездоровом состоянии. Каждый по-своему выражал свою признательность о. Леониду. Одни кричали одно, другие - другое. Воцарился какой-то зловещий безпорядок. «На кого ты нас оставляешь, пастырь ты наш родной!» - разносилось в толпе народной. «Не забывай, не оставляй нас в своих молитвах!»

Как страшно было наблюдать такую картину! «Милостиве Господи, - молился я в глубине сердца, - спаси и сохрани всех нас от искушений!» Сколько продолжалось прощание, я не помню, но оно все-таки имело конец. В знак признательности от церковного старосты был преподнесен подарок о. Леониду - священническое облачение и крест с украшениями. Так закончилось прощание, принесшее столько волнений и слез. Но смута еще не кончилась. Были верующие, которые никак не могли примириться с отъездом своего любимого батюшки и продолжали возмущаться и возмущать других. Эти люди собирались в храме и всё о чем-то рассуждали, говорили, строили какие-то планы... Я хорошо помню, как однажды, после вечернего богослужения, народ остался в храме и не желал уходить, ожидая от нас ответов на многие вопросы. Беседовать с народом вышел священник платовской церкви о. Стефан Акашев. Говорил он громко и основательно, но убедить разгневанную толпу не смог. И чем больше говорили, тем более толпа гневалась. В своем безумии люди дошли до того, что стали открыто заявлять, что раз батюшки нет, то не надо и церкви. Вот где людское ослепление! Вот где замена Личности Богочеловека Христа личностью человека! Боже, помилуй нас!

Возмущение усилилось с приездом нового настоятеля, назначенного (да простит мне старец) по недоразумению Владыки. Это была вторая его ошибка. А первая заключалась в том, что он не убрал своевременно о. Леонида, о чем он впоследствии говорил мне с печалью. Новый настоятель имел множество отрицательных поступков, о которых было известно здешним прихожанам. Наши планы рухнули. Теперь оставалось только помолиться Богу и с глубокой скорбью покинуть Бузулук. Да, миссия моя не увенчалась успехом. Усталым я возвратился к своему старцу и поведал ему о том, что видел, слышал и что ощущало мое бедное сердце.

Взыскания

Жизнь моя проходила тем же порядком: в служении Богу и в служении своему старцу. В меру своих сил и возможностей я старался выполнять советы Владыки и повиноваться ему во всем. Но бывали моменты, когда в моих поступках и действиях явно проявлялся дух противления. В таких случаях старец мой неумолимо смирял меня перед всем народом. Помнится мне, как однажды, в Успенском приделе Никольского собора Владыка совершал Божественную литургию. Народу было много, а мальчиков иподиаконов всего несколько человек, так что некому было держать архиерейский посох. В это время готовили к рукоположению в диакона одного молодого человека. Во время чтения часов его посвятили в стихарь и произвели во иподиаконы. Наступил момент омовения рук Владыки. Мы дали в руки готовящемуся к рукоположению лохань, на плечи повесили полотенце и вышли на середину храма к архиерею. Владыка умыл руки, благословил нас, и мы благоговейно возвратились в алтарь, а нового иподиакона оставили стоять с лоханью на солее против иконы Спасителя до «Херувимской». Все шло в полном согласии с древним обычаем. Но увы! Мое распоряжение при малом числе иподиаконов не по сердцу пришлось Владыке, и, как только совершили малый вход с Евангелием, Владыка немедленно подозвал меня к себе и гневно спросил: «Почему никто не вышел с посохом? Сейчас же позови иподиакона, а сам сними орарь и становись с посохом!»

Я молча отошел от Владыки, снял орарь и, к удивлению всех молящихся, вышел на солею как простой посошник и стал с архиерейским жезлом на солее. Мне было грустно, но я не возмущался и не обижался на своего старца. Мне почему-то хотелось всегда стоять с посохом и в таком чине служить Богу. Литургия шла своим чередом. Певчие пели стройно и умилительно. Я то сходил, то опять восходил на солею с посохом, кладя орлецы к ногам Владыки. Наступил момент пения «Милость мира». Владыка подозвал меня к себе и повелел снова надеть орарь и участвовать в священнодействии. Все кончилось миром и благополучием. Да, смирение и покорность - великое дело. Этому надо учиться.

Искушения

Жизнь моя не всегда шла гладко. Временами приходилось испытывать различные искушения. А они появлялись с той стороны, откуда меньше всего их можно было ожидать. Меня страшно мучил смех. Какова основная причина его появления, я даже не могу сказать. То ли это была моя юношеская веселость, то ли выработанная годами привычка (будучи мальчиком я очень много смеялся, за что мне часто попадало от отца), то ли еще какая причина, не знаю, но смех одолевал меня.

В первый же день моего посвящения во диакона мне довелось на утрени совершать каждение на девятой песни канона. И надо же было случиться беде: пономарь всыпал много ладана в кадило, так что, когда я взмахнул кадилом и произнес: «Богородицу и Матерь Света...», густой дым от кадила застелил весь левый хор. Певчие стали кашлять и отмахиваться от дыма, приговаривая: «Как в бане дыма напустили!». В это время я, еле сдерживаясь от смеха, едва сумел закончить вторую часть возгласа: «в песнех возвеличим». Запели «Честнейшую», но искушение не проходило. Клубы дыма окутывали певчих и вызывали у них кашель. Так с кашлем они и пели, и мне казалось это смешным, я даже язык прикусил, чтобы мой смех не вышел наружу, и только когда окончилось пение и дым рассеялся, я смог успокоиться.

Наш первенствующий диакон о. Г. отличался некоторой особенностью в характере: при чтении заупокойных записок не в меру повторял некоторые слова. И случилось так, что мы вместе вышли на амвон читать записки. Я, как произносящий заупокойную ектенью, читал свои записки, а диакон - свои. Вначале все шло хорошо. Но потом, по мере углубления в чтение имен, мой диакон перешел на свой излюбленный тон и начал певуче за каждым именем произносить: «И рабов Божиих Ивана, Дарью, и рабов Божиих Петра, Анастасию, и рабов Бож-и-и-х...» и, не упомянув никого, снова затянул: «И рабов Божиих, помяни, Господи!». Его манера чтения и чрезмерная певучесть так сильно действовали на мое сердце, что я не мог дальше читать и заливался внутренним смехом. И что только я с собой ни делал: кусал язык и губы, представлял себе стоящий позади меня народ, но ничего не помогало. Вибрация диаконовского голоса так ясно стояла в моих ушах, что я не мог совладать с собою. Смех так овладел мною, что я с трудом смог закончить заупокойную ектенью, произнося ее дрожащим от смеха голосом. Это было поистине искушение...

Помнится мне и такой печальный случай. Владыку пригласили на Сарейку знакомые люди. Мы взяли всё необходимое для служения и пешком отправились в путь. Шли мы долго, ибо расстояние от нашего дома до Сарейки где-то 5 км. С трудностями мой старец не считался. Нас встретили радушно хозяева дома, и мы начали служить панихиду. Певчих не было. Я был главным запевалом. Вот тут-то и пришло мне горе. Петь-то мне очень хотелось, да певчий-то плохой был из меня. Как запел «по-козлиному» высшим голосом, так самому страшно стало. Старец не обращал внимания на мою тональность и пел на свой лад, так что получалось очень «мелодично», хоть уши затыкай. До 6-ой песни канона еще кое-как плелись, а уж как запели «Со святыми упокой...» я не мог удержаться от смеха и, упав ниц на землю, лежал до тех пор, пока не окончен был икос «Сам един еси безсмертный…» Кое-как с горем пополам окончили панихиду. Теперь можно было немного передохнуть. На обратном пути я рассказал своему старцу о смехе, и он наложил на меня небольшую эпитимию. Да, смех для меня был великим горем...

Иногда я приводил в смущение людей своим моложавым видом. У меня тогда не было ни усов, ни бороды, так что я был похож на девушку. Как-то однажды я служил вместе с Владыкой в Медногорске. И вот там во время службы одна молящаяся неожиданно толкнула стоящую рядом женщину и удивленно сказала ей на украинском языке: «Бачь, дивчина вив алтарь зашла». Та в недоумении спросила ее: «Где же ты увидела?» - «Да вон, що в стихари стоить». - «Да это же диакон!» - «Да який тоби диакон! Це дивчина в стихарь знарядылася!» - «Нет же, - снова возразила ей женщина, - разве может девица в алтарь входить? Это молодой диакон». Успокоенная ответом, верующая сосредоточилась на молитве и стояла благоговейно в храме до конца службы.

Награждение

Шел второй год моего диаконского служения. Я продолжал по-прежнему участвовать за богослужением и проповедовать слово Божие. Однажды мы побывали в Бузулуке. Там матушка по старой памяти радушно и даже любезно отнеслась ко мне и решила вышить мне орарь с надписью «Свят». Старец мой благословил их намерение, и они приступили к работе. Время шло, и ко дню моего Ангела орарь был готов и прислан мне в Оренбург. Он был сделан великолепно: на темно-фиолетовом фоне ярко-желтыми большими буквами вырисовывались слова: «Свят». Владыка решил возложить его мне торжественно в день Ангела за Божественной литургией.

И вот этот день наступил. Мы отправились на лошади в молитвенный дом. Погода стояла пасмурная: небо было покрыто серыми тучами, но дождя не было. Через полчаса мы были в церкви. Владыку встретили, и служба началась. Народу было много. Молились усердно. Мое сердце испытывало неземную радость. Хотелось за все благодарить Господа. Наступил момент моего награждения. Малый вход. С кадилом в руках я шел впереди священников к Владыке, а иподиакон нес на подносе орарь. Торжественная минута! Пение стихло. Все затаили дыхание и ожидали важного момента. Я встал лицом к Владыке в благоговейном страхе и молился Богу. В этот момент Святитель, взирая на меня и на народ, обратился к верующим с такими словами (слово Владыки Мануила было записано стенографисткой и передается здесь полностью):

«Двадцать лет тому назад в день св. Иоанна Богослова на благословенной Херсонской земле в небольшом поселении Ново-Маячка у местного хлеборожца родился ребенок... Этот ребенок был почти мертв, но мать обещала посвятить этого новорожденного Господу, и он остался жив. Назван он был Иоанном. Прошло десять лет, и вся его семья Промыслом Божиим переселилась в г. Сорочинск, где жили его родственники. Здесь, после тяжелой годины испытаний, они могли отдохнуть, и этот отрок стал посещать молитвенные собрания и укрепляться в вере, дабы Господь Бог утвердил его в богомыслии и чистоте.

Промыслом Божиим в 1945 году 14 февраля Святейший Патриарх Алексий назначил в Чкаловскую область меня, недостойного, и я очень скорбел о том, что был назначен в такой дальний город, так как вся моя жизнь протекала в Ленинграде и в Москве до 1939 года. И я очень боялся ехать в эту область. Теперь я уразумел, что Господь Своим Промыслом вел меня сюда. В 1945 году я встретил вот этого отрока Иоанна, который, в свою очередь, молился Богу и просил Господа послать ему Архиерея, который взял бы его к себе в послушники. Итак, это тайное желание отрока исполнилось - я взял его к себе на испытание. Прошло два года, как он находится у меня на послушании. Я имею опыт разбираться в людях. Так же, как и в каждом человеке, в этом отроке имеются недостатки, и эти недостатки исправляются властной рукой моей, порою жестокой... Но есть в нем и достоинства: это дерзновение пред Богом, а это не всякий имеет. Я благословил его проповедовать слово Божие.

Десять месяцев тому назад в день памяти св. Варлаама Хутынского он в первый раз выступил со своим поучением, чтобы восхвалить своими устами Господа Бога. Но тогда его поучения походили более на детский лепет, чем на настоящее поучение - так много было в них шероховатостей. Теперь, спустя десять месяцев, шероховатости эти постепенно сглаживаются и от силы в силу восходит этот отрок - и это есть самое главное его достоинство. У него еще много недостатков: он не умеет связывать свою речь, но это от того, что он воспитывался в неинтеллигентной обстановке, и поэтому многим образованным людям его проповеди режут ухо. Но если мы проникнем в самую глубину этого человека и услышим его живое слово, сказанное с неподдельным вдохновением и верой, и если мы вникнем в смысл его служения (прислушайтесь, как произносит он слова «Вонмем» или «Премудрость»), сразу станет ясно, сколько внутреннего чувства вложено в эти слова! И за эти проповеди его живого слова он получает от меня орарь со словами «Свят, Свят, Свят»... Это подобно тому, как херувимы и серафимы ежеминутно возглашают эти слова пред Самим Господом. В этих словах заключается вся святость Божества... Это те слова, которые произносят пред Самим Господом, сидящим на Престоле Своем, Архангелы и ангелы, херувимы и серафимы... И мне помысл подсказал возобновить на этом отроке древний обычай носить орарь с этими словами, дабы Господь укрепил бы его в учении слова Божия и укреплении языка его. И он будет еще дерзновеннее просить у Господа о даровании ему дара проповедничества и с еще большим страхом и трепетом говорить ЖИВОЕ слово для спасения людей. И вот потому я в день его двадцатилетия и в день его Ангела и возлагаю на него этот орарь...»

Быстрым движением руки Владыка взял орарь и надел мне на левое плечо. Я поклонился и встал на свое место. Сколько было тогда в моем сердце переживаний, я даже не могу описать всё это на бумаге! Пусть это будет ведомо одному Богу и мне, недостойному. Торжественно и громко запели: «Приидите поклонимся...», и всё духовенство вошло в святой алтарь. Служба совершалась обычным порядком.

Когда служба закончилась, в сердце по-прежнему царила радость. И с этой радостью мы с Владыкой возвратились домой, где ожидала нас скромная трапеза.

Дни, которые никогда не забудутся

1

Это случилось в субботу вечером 10 января 1948 года. Мы с Владыкой вернулись из собора после всенощной. Я все еще был исполнен той небесной радости и умиления, которые наполнили меня во время церковных молитв и песнопений. Все мои мысли и чувства были направлены к Богу, по-прежнему я готовился к предстоящему мне сослужению ранней Литургии. Я был далек от мыслей о какой-либо перемене в моей жизни, и более того, о повышении или награде, потому что знал, что я как человек исполнен всяких немощей, недостатков и грехов и, к тому же, я еще так молод.

Вдруг Владыка подзывает меня, проводит в свою келию и высказывает мне решение свое и настоятеля собора о. Сергия о моем рукоположении во священника. Страх и трепет овладели мною, когда я узнал это решение. Страх, потому что я считал себя недостойным священного сана, трепет, потому что всё было решено без меня и безповоротно. Безконечные думы охватили меня, и мысли потекли, улетая куда-то в невидимый телесными очами мир. Всё новые и новые думы, одна за другой, роились в голове, не давая мне покоя. Я хорошо знал, что если уж Владыка решил рукоположить меня во иерея, то отказ с моей стороны был бы большим ударом по его душевному расположению ко мне. Поэтому, отдавая себя всецело в волю своего старца и отца и надеясь на его святые молитвы, я решил принять это иго Христово на свои немощные рамена. Перед глазами рисовалась вся тяжесть пастырского служения: непрестанное бодрствование в молитве, безукоризненное служение ближнему, добрые советы, учительство, слезы скорби и умиления, борьба с плотию, борьба с самолюбием и гордостью. Получалось, с одной стороны - дерзновение пред Богом - совершение Таинства евхаристии, частое приобщение Тела и Крови Христовой и с другой стороны - большое осознание своей неподготовленности, своего недостоинства, своей неопытности в духовной жизни. Все эти думы я пережил в тот знаменательный вечер и был полон внутреннего безпокойства.

2

Последние дни моего служения в сане диакона тянулись напряженно. Иногда они казались мне безконечно длительными. Эти дни были не простыми обыкновенными днями, ибо с каждым днем я приближался к радостному и страшному дню, когда я буду поставлен к престолу священствования. Последние две ночи я усиленно бодрствовал, засыпая только под утро. Заботы о достойном принятии иерейского сана держали мои нервы в напряжении. Так проходило время в непередаваемых волнениях и чувствах. Иногда мне казалось, что всё кругом изменилось: и природа, и люди, и всё, что окружало меня - и продолжает меняться. Небо звало меня на подвиг, и мне становилось радостно и приятно. Все эти дни я боялся кого-либо обидеть, особенно Владыку, потому что такие обстоятельства могли привести к потере моих молитв и воздыханий ко Господу о ниспослании мне Божественной благодати в таинстве священства.

Последняя всенощная моего служения в сане диакона прошла в молитвенном плаче о недостоинстве моем и неизбежно предстоящем мне служении. Сердце мое взывало ко Господу Богу об укреплении моих душевных и телесных сил. Оно то ужасалось тяжестями пастырского служения, то наполнялось небесною радостию при воспоминании о благодатных дарах Святаго Духа. Уста мои крепко замыкались из боязни повредить настроению души. Всё существо мое находилось в каком-то непонятном необычном состоянии.

3

Наконец наступил великий день - день, который останется памятным на всю мою жизнь. Этот день явился как бы основой для предстоящего моего духовного расцвета пастырского служения. Это был день Обрезания Господня и день памяти Святителя Василия Великого. Этот угодник часто страдал лихорадкой, и меня Господь испытывает этой болезнью. Храм Божий был полон молящимися. Тысячи глаз были устремлены к алтарю, где совершалась Божественная литургия. Все с напряжением ждали, когда святой покров накроет мою голову. Каково же мне было переживать эти святейшие минуты, когда я являлся причиной такого напряжения у молящихся! Сердце мое сильно волновалось и сильно болело, ибо наступали минуты моего рукоположения. Эти минуты, как всегда в таких случаях, словно хотели подольше держать меня в этом нервном и трепетно-сладостном напряжении, они тянулись невероятно долго.

Но вот тихо священный покров коснулся моей главы и покрыл ее. Послышался тихий плач, не то стон жалобный среди молящихся. Сердце мое затрепетало от жалости к этим сострадальцам моим, да и я не мог удержаться от слез, потому что наступил момент, когда нужно было особенно усердно и пламенно дерзновенно просить у Господа Бога небесной помощи и подкрепления. Теплые, благодатные и радостные слезы потекли из моих глаз. Три раза вынимал я из кармана платок, чтобы собрать эти горячие святые слезы. Невозможно на бумаге описать все переживания того часа. Прежде чем ввести меня в алтарь, Владыка обратился к верующим с просьбой о том, чтобы они усердно молились за меня Богу и чтобы весь народ соучаствовал вместе со священнослужащими в пении «Аксиос». Два диакона, словно два Ангела, ввели меня в алтарь и подвели к престолу. Все совершилось по чину, и благодать Божия возвела меня на степень священства. Никогда не забуду этих благодатных минут, в которые душа моя восчувствовала приток благодати Божией и стало мне так тепло и радостно. Пройдут года, может быть и десятки лет безвозвратно, но придется ли мне еще хотя бы один день быть в таком состоянии, в каком я находился в день настоящей хиротонии? Вряд ли.

Безпрестанно восхваляю я Господа нашего Иисуса Христа, сподобившего меня такой великой чести, что поставил бренного человека над делами рук Его. О, Троица Святая, буди же благословлена во вся веки! После запричастного стиха я вышел на амвон. И должен был обратиться к верующим со своим, хотя и кратким, иерейским словом. Все молящиеся с огромным вниманием слушали каждое слово моей проповеди. Словно все затаили дыхание. Не было слышно ни шороха. Молящиеся с величайшим страхом и благоговением стояли в храме и боялись пропустить хоть одно слово. В храме царила благоговейнейшая тишина. Казалось, что все желали через произносимые мною слова проникнуть в глубину моего сердца, моей души. Всем хотелось видеть в моем лице истинного пастыря, благоговейного, кроткого, смиренного, имеющего страх Божий, пастыря, которому можно бы было вверить свои души. Проповедь я говорил минут семь.

После обедни Владыка Мануил вместе с духовенством отслужил благодарственный молебен Господу Богу, Владычице Богородице и Святителю Василию Великому о моем здравии и благополучном начале пастырства и несения креста пастырского служения. По отпусте молебна крест для целования давал я. Видно было, как народ теснился в главном приделе, желая лобызать крест из моих рук. Все с любовию целовали святой крест и поздравляли меня с принятием благодати, саном священства. Пришлось почти всех благословлять, с благоговением и трепетом. Владыка незаметно стоял на правом клиросе и наблюдал за моими действиями. Видно было, что его душа полна радости и благости от осуществления его мечты и желания - иметь около себя своего близкого по духу иерея. Я продолжал благословлять людей, и все верующие терпеливо ожидали своей очереди, чтобы подойти ко мне.

Домой мы пришли с Владыкой в половине четвертого. Теперь в моем лице Владыка и отец мой получил помощника, совершителя треб, которые он иногда затруднялся исполнять по занятости епархиальными делами и своей научной работой. Хранение святого миро, святых мощей в ковчежце, выдача святаго миро и антиминса были теперь поручены мне. И поставил меня старец мой и Владыка на сорокадневное литургисание... Господи, помоги мне совершить сей радостный подвиг служения Тебе!

4

Я - иерей, и как будто бы всё это совершилось во сне, что я иерей и мне вручено словесное стадо, которое я должен любить всем сердцем своим и радеть о нем и днем и ночью, чтобы хранить и оправдывать его пред Престолом Всевышнего, которое я должен питать духовной пищей, духовным молоком и медом, чтобы оно имело крепость и силу перед кознями лукавого. О, насколько высоко должно быть мое служение в сане иерея... Оно должно быть благоговейным и нелицеприятным, чтобы всякий, взирая на мое служение и на жизнь мою, восхвалял бы Отца нашего иже на небесех. Служение мое Господу и ближнему должно заключаться не только в одном благоговейном истовом богослужении и требоисполнении, но в основном должно являться как бы путеводной звездой для всех верующих к вечному Свету: «Вы - свет мира», - говорил Господь Своим ученикам. «Вы - соль земли» (Мф. 5: 13-14). Вот это и является корнем и плодом к Богоугождению: не скрывать свет Божественный, который я получил в таинстве священства, но стараться, чтобы он мог силою Святаго Духасветить всему миру, быть солью благодатною всякому с верою и любовию приходящему ко Господу Богу и всякому, жаждущему спасения своей души.

Но наряду с этим возникает другой вопрос: каким представляется мне служение пастырское в современных условиях церковно-общественной жизни? Мне думается, что при современных условиях церковно-общественной жизни пастырское служение должно быть особенно высоким и непреткновенным. Для пастыря Церкви Христовой нет преград или претыканий в тех или иных условиях жизни, поэтому так же, как и в дореволюционное время, пастырь и в настоящее время является светом миру, солью земли, которая, растворенная благодатию Божией, сделает веру Христову непоколебимою, чистою, неизменною в сердцах всех православных верующих христиан.

Замысел одной девицы

С первых дней своего пастырского служения я встретил целый ряд испытаний. Сердце мое горело любовью к совершению великого Таинства, но во внешней обстановке готовилось неведомое для меня искушение. Однажды в дом моего старца пришли две молодые женщины и попросили его благодушно выслушать их просьбу. Они были чем-то очень обезпокоены. Отрывистая речь, резкость движений и безпокойные взгляды - все это говорило об их сильных переживаниях. Казалось, что они хотят сказать что-то страшное. Мой старец провел их в свою келью, усадил на стулья и приготовился выслушать их речь.

- Владыка святый! - волнуясь, начала одна женщина свою речь, - зачем Вы погубили своего Ваню?

- В чем же заключается его погибель? - спросил старец. - Ведь он посвятил себя на служение Богу и желает в чистоте совершать это служение до конца своей жизни.

- Всё это так, - продолжала женщина, - но происходит нечто печальное, что волнует наши сердца. Вашего Ваню крепко полюбила одна молодая девица, и с того дня, как он появился в церкви, она ни днем, ни ночью не знает покоя. Она только одного желает: связать свою жизнь с его жизнью. Она надеялась, что ее мечты осуществятся и наступит счастливый день, когда она может стать его подругой жизни. Но теперь, когда Вы, Владыко святый, посвятили его во иереи, все мечты ее рухнули, и теперь она замышляет страшное дело: она хочет убить Ваню и себя.

- Как и каким образом хочет осуществить свой замысел девица? - подавляя волнение, спросил Владыка.

- Самым простым образом: она готовит острый нож и в один день, когда службу будет совершать о. Иоанн, она решается войти в храм и в удобный для нее момент подойти к нему и вонзить нож сначала в него, а затем в себя так, чтобы в храме получилось одновременно две жертвы. Мы убедительно просим Вас предупредить об этом о. Иоанна, чтобы он был очень осторожным, когда идет к службе.

На этих словах женщина остановилась и стала пристально смотреть на Владыку, ожидая, какое решение он примет. Владыка был глубоко потрясен рассказанным. С минуту помолчав, он сказал:

- Хорошо, я всё сделаю, чтобы предотвратить опасность.

Женщины встали и, получив благословение, быстро удалились. Владыка пристально посмотрел им вслед и затем направился ко мне в келью. Я сидел за столом и читал священную книгу. Старец подошел ко мне, сел на стул и, опустив глаза вниз, тихо заговорил со мною. «Ты знаешь...» - и он замолчал на какое-то время. Я видел, что Владыка чем-то сильно взволнован, что он что-то обдумывает и не решается сказать мне. Затем он посмотрел на образ и продолжал:

- Против тебя организовывается покушение, - сказал Владыка и рассказал мне о странном посещении.

- Ну что же! Да будет на всё воля Божия! - ответил я.

Это известие не смутило меня. Мне хотелось пострадать и, если потребуется, предать свою душу Господу в храме Божием. Но перед старцем встал сложный вопрос: как рассеять злые замыслы? Мы долго советовались и создавали разные планы. Наконец, остановились на таком решении: призвать девицу и побеседовать с ней обо всем, что так волнует ее сердце. Через какое-то время мой старец имел беседу с этой девицей. Его мудрые советы до основания разрушили ее злые желания, и я спокойно продолжал свое служение Богу.

Здесь я помещаю письмо этой девицы, написанное мне спустя много лет после этого страшного замысла:

«Здравствуйте, родной наш отец Иван! Примите привет от Раисы. Желаю Вам здравия и многомного лет жизни трудиться добросовестно, безкорыстно, с исключительной искусностью на благо всего православного народа. Вам, по всей вероятности, покажется очень странным получение этого письма. Прошу за это прощения, но все-таки я должна Вам описать пережитые мной страдания. Будучи еще совсем маленьким ребенком, я сильно заболела, врачи затруднялись поставить диагноз, но впоследствии выяснилось, что это был бруцеллез. Но в то время не было возможности лечить это заболевание: эта болезнь была новой, и врачи не знали, как ее лечить. Силы мои начали слабеть, и временами было так тяжело, такая слабость была во всем теле, что я вскрикивала к Богу. Сразу становилось легче и душа была наполнена благодарностью, а глаза - слезами.

Все мои родственники и даже родители готовили меня к смерти. Я с большим трудом, при температуре 40-41 градус, вставала с постели, становилась на колени и молилась, молилась долго и усердно. Интересно то, что в тот период я не знала ни одной молитвы. Единственными произнесенными словами были слова: «Боженька! Миленький, родненький, дай мне здоровья!». И вот как-то ночью я произнесла эти слова, да еще добавила, что я так хочу жить и быть здоровой, как все мои товарищи. «Господи! Помоги мне выздороветь!» И я дала такую клятву: если я выздоровлю, то, когда буду взрослой, ни с кем не буду дружить и не выйду замуж, останусь девушкой. А если мне на роду суждено выйти замуж, то я выйду только за духовного служителя. После этих клятв мне стало страшно и я подумала о том, где же я найду такого служителя, ведь церкви закрыты?!

Этот вопрос меня сильно волновал, так как я еще ребенком слышала от бабушки, что у каждого человека своя судьба, которая пишется на роду. А потом я успокоилась тем, что Богу виднее. Велик Бог, нас умудряющий! И чем же умудряющий? Тем самым, что буквально через два-три дня я стала выздоравливать. Я впервые здесь рассказываю об этой клятве. Как я благодарю, что Он, наш Спаситель, даровал мне жизнь! Сколько было радостей - высказать невозможно! С тех пор я тайно, когда ложусь спать, молюсь.

Все годы после выздоровления я вела скромную жизнь. Все мои подруги, когда им исполнилось 18-20 лет, вышли замуж. Я никогда не дружила с мужчинами. Просто были товарищи по учебе, работе, но персональной дружбы не имела. Иногда от подруг я имела неприятности, потому что они не понимали, почему я ни с кем не дружу. Почему я пренебрегаю хорошими ребятами и ставлю себя какой-то принцессой или, скорее всего, монашкой. Подумаешь, героиня какая! Дома, ложась спать, я заливалась слезами. Один Бог знает, как мне было трудно всё это переносить. Слово «монашка» для моих подруг было посмешищем. А для меня такие их взгляды были оскорбительными. Я не могла ничего никому рассказать: меня бы не поняли или засмеяли.

В семнадцать лет мне каким-то чудом удалось посетить Божий храм. Я никогда не была в храме. Там мне всё понравилось, всё казалось интересным. Очень понравилось пение. Всё это произвело на меня большое впечатление. В центре стояли все священники. По настоящее время всё происходившее тогда ясно сохранилось в моей памяти. Среди них стояли Вы, и я сказала бабушке: «Какая хорошая девочка! Как бы я хотела с ней подружиться!». Она шепнула мне, что это не девочка, а мальчик. Мне почему-то стало стыдно и неудобно перед моей бабушкой, она это поняла и успокоила меня тем, что объяснила, что в храме среди священников не может быть женщин.

Прошло десять лет. Вы вселились в мое сердце, но не подумайте плохого. Вы для меня, как отец, как брат, я Вас люблю так же, как своих близких. У меня к Вам кристальная христианская любовь - и больше ничего. Не хочу греха таить, чтобы так было, мне пришлось долго молиться. А сначала я задумывала убийственно покончить и с Вами, и с собой. Это, конечно, было неразумно, но у меня тогда были сильные болезненные состояния души - припадки тоски. Молодость, во время которой не приходят на ум серьезные вопросы, толкала меня на преступление. Я в заблуждении считала, что это дано Самим Богом. Мне почувствовалось, что это дело очень серьезное и с ним нужно покончить скорее. Я мечтала уйти в иной мир с любимым человеком. Долго думала я над этим вопросом и решила написать бывшему нашему Владыке Мануилу, за которого я и в настоящий момент молюсь Богу. Правда, я не ввела его в курс событий моего детства, и в этом я, конечно, допустила ошибку. Владыка, выслушав меня, наставил меня на правильный путь, сказал, что заискивать любовь к себе дело незаконное и не должно занимать человека. Нужно смотреть на то, любят ли меня другие люди. Кто требует платежа за свою любовь, тот далеко не христианин. Он сказал: «Положение твое опасно. Ты расплывешься в жизни, как мыло в воде. Все твои добрые качества исчезнут в безпорядке действий и будешь ты, как олицетворенное безсилие. Моли Бога о крепости. У Бога можно всё вымолить, даже крепость, которую, как известно, никакими средствами не может достать безсильный и слабый человек. Только поступи умно: произноси в себе и поутру, и в полдень, и ввечеру и во все часы дня: «Боже, собери меня всю в самой себе и укрепи!»

Вот так я действовала в продолжении всех лет. Чисто по какому-то инстинкту я обращалась ко многим людям за помощью и советом. Тут только мне открылось родство человеческих душ. Стоит только хорошенько выстрадаться самому, как все страдающие становятся для тебя понятны, и хочется им скорее помочь и сказать что-то доброе. Представьте себе на одну минуточку, как трудно мне было сохранить себя, свою чистоту и девственность. Вращаясь в таком мирском окружении, как я, трудно устоять. Это только благодаря Богу, Который дал мне такую силу. И безусловно, отец Иван, я очень благодарю Вас за то, что Вы за всех нас молитесь, Ваша молитва доходит до Господа Бога и дает нам силу. Вы не сможете от этого отказаться, так как мы, верующие, чувствуем, что Вы за нас молитесь. Я Вас благодарю и ежедневно вспоминаю о Вас, как об очень хорошем и всех любящем духовном отце. Вы для меня - и радость, и счастье. Отец Иван, Вы простите меня за всё, но ведь я все эти годы молчала. Я Вас люблю как духовного отца, и никто не вправе запретить это. Может быть, эта любовь к Вам дана Самим Богом? Надеюсь, Вы не будете оспаривать это. У меня любовь к духовенству очень сильная, она останется со мной до самой кончины. Страдания мои велики, всё вижу и слышу. Терпишь грубости и мерзости, и всё это тяжело, тяжело, ничего больше не могу сказать, отец Иван, тебе - только: «Тяжело!» Не могу удержаться от слез, порою кажется, что ничего бы так не желалось, как находиться там, где находятся нежные души, упасть в ноги святым и целовать их.

В 1950 году на меня обрушилось еще одно несчастье: за посещение Божьего храма я была уволена с работы, но милостию Божией я быстро нашла другую работу и продолжала ходить в храм, молясь всё усерднее. Неоднократно я обращалась к о. Константину и к Владыке Борису - просилась в монастырь, но они не смогли помочь. Почему-то я всё время получала от них отрицательный ответ. На последней исповеди у о. Константина я опять просилась в монастырь, а он сказал, что мне необязательно там быть, что мне нужно молиться дома и быть в миру. Я ему сказала, что дала клятву не выходить замуж, а он, не вникая в подробности, ответил, что клятву с меня можно снять. Мне бы очень хотелось, отец Иван, чтобы Вы или устно, или письменно ответили мне: можно ли снять клятву? Если Вы в силах это сделать, скажите мне. Я на этих днях постараюсь увидеться с Вами. Конечно, я бы лучше предпочла уйти в монастырь или устроиться работать в Божий храм и молиться. Это было бы для меня большим счастьем. Это целиком зависит от Вас. В Ваших руках моя судьба. Вот так больше я ничего не могу просить. Вы должны меня понять и помочь мне, как духовный отец, который должен протянуть руки и спасти утопающего. Прошу Вас убедительно, помогите мне, будьте милостивы и не покидайте меня, дайте мне укрытие и покой. Как мне быть с клятвой и что нужно делать? Кто и в какое время может снять с меня ее? Меня особенно угнетают слова о замужестве. Возможно, если бы эту клятву я давала не в девять, а в семнадцать лет, то я бы постеснялась. А, может быть, эта мысль пришла от Самого Спасителя? Извини меня, отец Иван, прости за всё. Будь здоров и счастлив. Раиса. 16 июля 1955 года».

Продолжение следует.