‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Прощание с Родиной

Из дневника Павла Сергеевича Горсткина за 1923 год.

Из дневника Павла Сергеевича Горсткина за 1923 год.

Мы уже познакомили читателей с дневником Павла Сергеевича Горсткина, который он вел в Пензенской тюрьме в 1921 году, обвиненный ЧК в контрреволюции. Сейчас мы публикуем ту часть его дневника, которая охватывает особый период его жизни, когда после отчаянной борьбы с большевиками в подпольных монархических организациях, после нахождения на нелегальном положении русский дворянин, лицеист, моряк Балтфлота 23-летний Павел Горсткин все же решил покинуть Родину. Как думалось ему, лишь на какое-то время, а оказалось, на всю жизнь. Эти строки - словно прощание с дорогой и любимой Родиной… Прощание - навсегда!
Надеемся, эти его записи приоткроют для нас драму русской эмиграции. И станут лучше понятны чувства и настроения тех русских людей, которые на сломе эпох под угрозой гибели были вынуждены покинуть Россию. Но навсегда сохранили в своих сердцах веру в Христа и любовь к Родине. Дальнейшие главы его дневника, связанные с жизнью в белоэмигрантском Париже, мы планируем публиковать в ближайших выпусках журнала «Лампада».
Редакция благодарит племянника П.С. Горсткина, Алексея Михайловича Олферьева (г. Москва) за подготовку к печати дневников своего дяди, а также за то, что он передал из своего семейного архива нашей редакции для публикации этот важный документ эпохи.

Воскресенье. 25 февраля 1923 г.

Прошло уже больше двух недель, как я выехал из Питера, и только сегодня я вполне успокоился и могу уяснить себе все, что было со мной за это время.
Сейчас утро. Я сижу в карантине в Риге в своей «комнате», находящейся на чердаке, в котором устроено жилище для служащих карантина и таких беглецов, как я, находящихся под надзором. Впрочем, последний не осуществляется надо мной, так как полиция убеждена, что я не большевик, и притом получила в подарок бутылочку. Итак, моя комната находится на чердаке, имеет 10 аршин в длину и 4 в ширину, одну дверь и одно окно, выходящее на крышу. Из этого окна вид на Ригу довольно скучный - всё крыши и трубы, так что я предпочитаю либо сидеть у единственного столика-табуретки на полуразвалившемся стуле, либо валяться на кровати и собираться с мыслями на двух ватных, грязных и драных матрацах. В комнате есть еще шкапчик и табуретка. У печки есть еще деревянный дощатник с прибитым матрацем и куча мусора. Видимо, здесь недавно был ремонт, т.к. сравнительно чисто, но это не мешает жить моим односельчанам - клопам, которых неимоверное количество и которые гуляют по утрам целыми стадами. Температура комнаты вероятно 20-22º, что способствует их быстрому размножению. Вероятно, я немного сродни им, потому что клопы меня не трогают, да и раньше, даже в тюрьме ЧеКа, где их было еще больше, они никогда меня не безпокоили.
Сегодня мое настроение превосходное, потому что получил телеграмму от отца. Но к делу. Я почему-то опять стал писать дневник. Дело в том, что Россия осталась уже позади и вероятно надолго, а потом все, что было того старого, я почти совсем забыл или вернее оно теперь меня не тревожит и не мучает - следовательно, лгать и писать об одном и том же не придется. С русской границей я расстался и с необходимостью избегать всего того, чем я был занят в России, и что составляло всю мою заботу. Впереди новая, интересная и совершенно (почти) открытая жизнь и работа, которая обещает много интересного.


Картина художника Леонида Щемелева «Прощание с Родиной».

Итак, я решил и начинаю сегодня. День счастливый - Воскресенье и притом 25 число, т.е. мое любимое - вероятно потому, что я больше всего получал двоек и пятерок, и особенно двоек во время оно.
Ну-с так вот-с, выехал я из Питера 7 Февраля нового стиля в среду вместе с Анатолием. Конечно, не обошлось без приключений. Начать уже с того, что мы приехали за 5 минут до отхода поезда, еле успели взять билеты, а Анатолию пришлось свой багаж тащить в вагон, из-за чего нас чуть не высадили и долго не хотели пустить его рабочие ящики в вагон. С мамой1 простился как-то наспех, даже не успел обо всем поговорить. В общем у меня было какое-то странное чувство, и в душе я чувствовал, что это совсем другая поездка, нежели первая, неудачная. Тогда мне казалось, что я просто еду на прогулку, а тут смутное, тревожное чувство, заставлявшее думать, что уже долго я не вернусь сюда. Видимо, и мама это понимала, т.к. была нервно-спокойна.
В Псков мы приехали в 9 часов утра, а через 3 часа уже тряслись в товарном вагоне на Опочку. В Пскове меня встретил Воронцов. Между прочим он говорил много интересного, об чем я велел ему написать R/12.
В Опочку прибыли в 6 ч. дня. Нас встретил Николай Евгеньевич, и первая новость его была, что Капитоныч арестован уже 5 дней, что у него найдено золото, спирт и наган (последнее хуже всего). Для меня это было еще хуже, т.к. надо было искать простого мужика, т.к. его семерки2 я не знал, а Б/139 уехал за инструкцией в Псков, чтобы влить оставшихся другому, а оттуда вероятно дернул в Питер.
Пришлось остаться в Опочке, где я прожил до 11-го. Это время прошло весело, и совсем было не похоже на отъезд из России. В Опочке был на маскараде и в театре, а также у Анатолия была вечеринка, конечно с выпивкой. А один день был курьезный случай со мной, когда я чуть не попал на сцену объяснения в любви Анатолия с его Ольгой Михайловной. В общем, мне было скучно, и я все больше возился на мельнице. На маскараде было недурно, от скуки я стал интриговать какую-то маску, назвавшуюся Ириной, довольно славная и остроумная девочка лет 18. После она прислала мне записку, назначая свидание, на которое я конечно не пошел. В театре познакомился с З. Кудрявцевой3, славная идеалистка, не от мира сего, посему я ее пичкал сверхъестественным.
11-го вечером я уехал на пограничную полосу и до 14-го искал путей. Было погано, т.к. можно было нарваться на одиночных4, и потому нигде долго не задерживались. Ночевали у мужиков - родственников. На севере и у Ключей идти было невозможно, т.к. туда прибыли свежие части из Псковского Особого Отдела в количестве двух рот, и поэтому пришлось спуститься южнее в стыке между Себежским и Опочинским уездами, где еще не было новых частей и стояли старые башкиры. Двухнедельник борьбы с контрабандой уже был окончен, но зато в ночь с 14 на 15 была устроена засада. Эту ночь мы как раз и решили переходить. Наше счастье, что в двух верстах от засады встретили прорвавшегося мужика, который и предупредил нас, так что пришлось вернуться обратно и переходить на следующую ночь, т.е. с 15 на 16, что и было исполнено, и мы перешли границу 8 человек, даже минуя солдата.
Помню, был большой мороз, очень скрипел снег, чего я страшно боялся, совсем забыв, что постовым стоять еще холоднее и они все закутаны башлыками, так что ничего не слышат, а также ужасно кричали зайцы. Я конечно переоделся мужиком. Перешли мы в районе Клиши-Федоровка и сразу пошли в последнюю, в торговую лавку. Там сопровождавший меня Капитон Сергеевич остался ночевать, чтобы продать шкуру, получить кое-что и идти обратно. Я же нанял подводу до Люцина. Было ужасно поганое состояние, приходилось лежать в холодном чулане на тюках льна и ждать, пока уйдут все контрабандисты и латышский страж. Вероятно, я лежал часа 3 с половиной, продрог и озяб ужасно, и в общем было очень не по себе. Наконец все ушли, и мы уехали вглубь Латвии. Однако, мужик довез меня лишь до Васильевки (4 с половиной версты), а дальше ехать не захотел. Отдал мне обратно 5 р. серебром и указал дорогу пешком до Люцина. Случайно оказалось, что он был перевозчиком большевистских шпионов, вероятно, принял меня за такового, и потому очень удивился, что я ему велел ехать в Рунторт, а не к их люцинскому агенту. Убоявшись, вероятно, своей излишней откровенности, он и отказался меня везти дальше. Делать было нечего, и я в 3 ч. ночи пошел пешком, не зная дороги. Эта ночь слишком памятна мне и я хочу ее немного описать.
Глубокая тишина сковала землю и лишь изредка где-то на вершинах деревьев налетали урывками порывы ветерка, с каким-то металлическим стоном задевая за голые сучья. Небо было темно-серое, покрытое облаками, ни одной звездочки не пробивалось на нем. Я шел долго без всякой ориентации, просто одним инстинктом угадывая путь на запад, и страшно боялся сбиться на восток, и все время проклинал в уме это беззвездное небо. Дорога шла почти все время лесом, и эта ночная могильная тишина неприятно действовала на меня. Я чувствовал себя отчужденным от всего мира, и как-то неприятно и страшно было себя сознавать одиноким не только среди этого безконечного лесного пространства, но и среди чужой жизни людей. Ведь я был один в Латвии, и тогда я совсем забыл, что до сих пор еще под моими ногами была старая Россия. То же самое было и с природой. Я почему-то думал, что за границей России должно было быть совсем другое, а эти родные близкие леса смущали меня, и я невольно спрашивал себя, уж не сбился ли я на восток и не попал ли снова в Опочку. Еще было темно, когда я набрел на какую-то деревушку, где оказалось, что я все-таки сбился в сторону. Опять надо было идти, плутать среди незнакомой местности в надежде выйти на Люцинскую дорогу. Светало. День наступал как-то незаметно, без зари, без жизни. Просто оседала мгла, светлело серое небо. Уже было светло, когда я вышел на большую дорогу и пошел по ней. Устал я страшно, ноги прямо отказывались двигаться, это были бревна, которые машинально передвигались вперед. Итак, еле волоча ноги, как костыли, я брел вперед, пока меня не подсадил догнавший мужик в 3-х верстах от Люцина. Вероятно, я прошел всего верст 40 и ни разу не отдыхал, а только ел от жажды снег.
Наконец и Люцин. Первое, что я сделал, это отправился в чайную. Боже мой, с каким наслаждением я выдул 5 стаканов этой бурды с белым хлебом и довольно сомнительной репутации колбасой. После 5 дней скитаний без чая и вообще горячей еды, этот напиток мне казался верхом блаженства. Я пил захлебываясь, смакуя всю его прелесть, а когда после трех дней выкурил папироску, то почувствовал себя совсем хорошо и смело пошел в Рунторт к дяде Безобразова5 Михаилу Викторовичу Арцимовичу6
Ну, пока будет, я устал, пора спать. Завтра допишу.

Вторник. 27 Февраля.

Продолжаю… Он принял меня очень любезно и сейчас же все устроил. Мне дали вымыться, накормили, а затем предложили отдохнуть до завтрашнего утра. Как-то дико себя было чувствовать после 1917 года в имении с хозяином и невольно вспоминались родные места. Утром мы с М.В. вместе отправились к начальнику уезда, который оказался бывший офицер Московского полка. Там с меня сняли допрос, были изысканно вежливы и предупредительны, и отпустили одного до вечера с тем, чтобы я в 10 ч. прибыл в управление для следования под конвоем в карантин г. Режица. Туда же со мной отправили какого-то еврея с матерью, тоже перебежавших границу и едущих в Америку. В Режицу мы приехали в тот же день, т.е. в субботу, в 12 ч. вечера, нас сейчас же помыли в бане и поместили в 10-м бараке.
Прожил я в карантине до понедельника вечера. Там мы были свободны, гуляли и даже пускали в город. Кормили очень плохо, но я устроился питаться у сторожихи, где было, впрочем, немногим лучше. Между прочим, там я был поражен громадным количеством евреев, беглецов из России в Америку. В карантине нашел полковника Овчинникова, тип неважный и легкомысленный, а также как-то вечером слушал рассказ старика о каком-то древнем ливонском рыцаре, имевшем трех дочерей, Розалию, Марию и Люцию, в честь которых назвал свои три замка, остатки которых до сих пор сохранились в городах.
В Понедельник благополучно отбыл в 11 ч. вечера в Ригу, получив Aplauja7 на 2 дня с тем, что в этот срок явлюсь в Риге в Министерство Внутренних Дел.
Наконец-то и Рига. Приехали мы в 7 ч. утра. Я просидел в буфете до 9 и затем пошел в город. Положение мое было печальное. Документы на 2 дня, денег ни гроша, знакомых тоже. Толкнулся было в С-Д Общество8, где там, только фыркают - все евреи! И наконец решил пойти в собор к Иоанну Рижскому9, где меня и приютили до вечера, когда Владыко меня пристроил в Русское общество помощи по эмиграционным делам. На следующий день ходил в консульство и в Министерию, где г-н Якобсон начальник эмиграционного отдела встретил меня очень дерзко и холодно, требовал от меня какое-то прошение, говорил, что я еврей, и в результате очень советовал устроить свои дела через еврейские организации, т.е. попросту он был с ними в связи, хотел сорвать взятку, и, как после я узнал, большевистский шпион. В результате дал мне удостоверение на 1 день и сказал, что если я завтра ему не принесу визы, то арестует меня (и) с этапом пошлет обратно в Россию. Что же было делать, визы нет, денег тоже, пришлось на следующий день снова явиться в министерию и самому просить отправить меня в карантин, что и было 23-го исполнено, с видимым неудовольством оного. А потом со злостью посадил под надзор. Я очень волновался, хотя не выдавал себя, но старался быть с ним очень холодно, и иногда грубоватым. Тем и кончилось мое знакомство с этой дрянью.
24-го я получил телеграмму от папá, и в этот же день под конвоем ходил в консульство. Консул послал еще одну телеграмму от себя за мой счет и выдал мне бумагу, в которой просит директора департамента Министерства Внутренних Дел меня освободить. Эту бумагу я в тот же день отнес в министерию и с холодным злорадством отдал «этому Якобсону». Получил чек из банка, а затем в банк, где получил деньги 9120 руб. Придя домой, т.е. в карантин, мне пришлось сейчас же идти в министерию, где с меня сняли допрос и немедленно освободили. Ночевал я уже на Гертрудинской (в храме) и весь вечер лежал на кровати, отдыхая и читая газеты. Это только подумать, есть Новое Время и другие, а сколько вранья, Бог ты мой, причем даже обидно и досадно, лучше бы дело делали, а не бранились.
Сегодня опять с самого утра метался как угорелый. Прежде всего с меня содрали 3700 р. штрафу за переход границы и дали зеленую aplauja на 2 недели, с тем что я в этот срок покину пределы Латвии. Ходил по консульствам, узнавал пути сообщения, стоимость виз и т.п. Слава Богу, все это кончилось и теперь я уже ничего не боюсь, и теперь остается лишь ждать визы, а там - в Париж.
Вот и кончился день. Пора уже спать, а перед глазами мелькает все прошлое, и так хочется обнять и расцеловать его, как оно и ни было отвратительно и кроваво. Все-таки это была жизнь, борьба за свои идеи и принципы, и я люблю его, потому что вложил в это родное дело всю свою душу.

Четверг. 1 Марта.

За эти 2 дня я уже почти все устроил и теперь мне остается уезжать. Получил французскую визу, письмо от папы, а также переменил свою 2-недельную aplauja на годовой Нансеновский (Лиги Наций) паспорт10, который меня радует как маленького ребенка. Ведь только подумать, настоящий заграничный паспорт на Горсткина. Слава Богу, все эти фальшивые фамилии, имена и бумаги теперь канули в вечность, и, надеюсь, навсегда.
Папино письмо меня особенно сильно тронуло, я его вероятно перечитал раз 20 и даже прослезился. Никак не могу его себе представить, а также как с ним встречусь после пяти лет разлуки. Какой-то он теперь, как у меня в памяти или другой. Он писал, что постарел и сильно изменился, особенно нравственно. Я почему-то страшно боюсь этой встречи, мне все кажется, что это совсем другой человек, и мы не поймем друг друга. Эх, если бы он был все таким же, как прежде. Впрочем, я и сам сильно изменился. Его письма всегда страшно действовали на меня, хотелось их целовать, плакать над ними, ведь он для меня был всегда больше всего. Но что-то странное чувствовалось в его письмах, как будто это всю жизнь не человек, а дух, и особенно остро болели флюиды при чтении. Мне почему-то кажется, что там не все как следует, и судьба собрала там тех, которые связаны прошлым с ним, и что там должна быть развязка чего-то старого. Скорее бы туда, (далее две строки зачеркнуты) там как-то это должно быть случиться, но иногда крест нарушает и этот закон мирового движения.
Читаю его письмо, и тянет, тянет возможно скорее туда. Ну, уж не долго, лишь несколько дней. Положение мое было бы совсем хорошо, если бы не деньги. Я боюсь, что мне не хватит, т.к. этот штраф за переход границы сильно меня подрезал. Если же просить еще папу, то потеряю много дней. Будь что будет. Я уверен, что все образуется.

Понедельник. 5 Марта.

Сегодня вечером в 11:45 уезжаю и вероятно завтра уже буду в Германии. Сменял деньги на марки, дали 78, думаю до Берлина хватит, а там займу в Красном Кресте, куда мне дал письмо Арцимович. За 2 часа до отъезда получил телеграмму от папа. Волнуется, что нет известий, а я даже не могу ему послать телеграммы: денег нет! Вот глупейшее положение. Ну, Бог даст, все устроится, и я надеюсь быть в субботу в Париже.

Вторник. 6 Марта.

Четверть девятого утра. Выехали из Радзивилишек. Сейчас ходил мыться во второй класс и теперь думаю, как бы напиться чаю и поесть, т.е. вернее, как бы достать денег. У меня все германские марки, а в вагоне-ресторане их не принимают. Вероятно, придется ждать до Эйдкунена. Это скверно, т.к. туда мы приедем лишь под вечер. Придется поголодать.
11 ч. 20 м. станция «Яново». Не отрываюсь от окна. Удивительно красивые ландшафты, особенно эти песочные громадные холмы, почти сплошь покрытые лесами. Особенно красивы берега Вилеи, которую мы только что переехали. Снега почти нет, лишь кое-где он лежит грязными полосами и куртинами по оврагам и крутизнам. Луга еще мертвые, но уже начинают чуть зеленеть. Здесь уже настоящая весна. Хорошо. И дышится как-то свободнее и привольнее.
В 3 с четвертью будем в Вержболове. Продолжает такая же красивая дорога, с лесами и холмами. Ближе к Вержболову леса исчезают, уступая место лозняку, покрывающему очень обрывистые к реке холмы дуговидной формы, в разрезах совершенно красные (глина). Иногда попадаются одиночные кресты, окопы и другие остатки войны. К самому Вержболову начинается ровная, нередко болотистая местность, покрытая малорослым хвойным лесом, а у самой станции леса кончаются и начинаются ровные поля.
Хочу есть, беда, и нет денег, хоть бы скорее перевалить старую русскую границу. А там - в первый раз загранка. Какое-то будет впечатление. Вот и Вержболово, стоим 2 с половиной часа. Надоело ужасно, все черно кругом от угля и пыли, грязь ужасная, всюду бумага, мусор, валяются кирпичи, тряпки. Ох, ты матушка Россия с твоей безалаберностью, грязью и русским авось. Прощай, сейчас трогаемся в Эйдкумен.
Вот и Германия. 2 версты и остановка. Эйдкумен. Опрятность, порядок степенность, чистота. Все вымыто, блестит, приглажено - вот она, аккуратная Deutschland. А в 2-х верстах помойная яма, но милое сердцу широкое, размашистое, чисто русское Вержболово.
В Эйдкумене выходим из вагонов на станцию, где осматривали очень поверхностно багаж. И теперь я сижу на станции в ожидании поезда и ем за десятерых такую дрянь, об какой можно иметь понятие лишь в Совдепии. Если бы не обязательный «ein box bier»11, то было бы совсем неедомо. Мои компаньоны по дороге и по обеду сидят и болтают по-немецки. Я слушаю, много говорю «Ja, nein»12, много улыбаюсь и смеюсь, когда они делают такое, словом, делаю вид, что все понимаю. Удивительно, как я забыл этот неприятный мне язык.
Наконец подали поезд, и мы трясемся в отвратительных вагонах на Кенигсберг-Берлин. Народу много, тесно, но это все на близкие к Эйдкумену станции. Поезд идет быстро, но страшно трясет и через каждые 20 минут останавливается, т.к. в Германии, оказывается, перегоны очень маленькие. Уже ночь, так что в окно ничего не видно, почему меня пока занимает чрезвычайно сильное освещение станций (все электричеством) и мои соседи пассажиры. Это все немцы и евреи. Немцы мне не нравятся. А какие все типичные господа, так и сквозит от таких холодной надменностью, аккуратностью и какой-то грязной разлитой сальностью. Вздернутые острые носики, заплывшие узкие глаза, сквозь которые смотрят безжизненные, холодные, почти всегда безцветные глаза. Толстая физиономия, особенно широкие крупные челюсти, маслянистый цвет кожи. И как-то не вяжется с этой внешностью его холодная рассудительность, аккуратность и точность.
Это как будто не живые люди, в них нет порывов, нет огня и жизни, так что одно показание и притом на которое мне неприятно смотреть.
Мне что-то грустно, не сплю, и сильно болит голова. Вероятно, я переутомился. Сейчас ночь, подходим к Кенигсбергу. Море огня, фонарей и стрелок, туча блестящих под освещением линий рельс, вагоны, поезда, паровозы и кругом черная непроглядная ночь. Это красиво, но и здесь чувствуется эта рассчитанность, равномерность, и скукой, неимоверной скукой веет от всего. Публика высадилась, остались лишь, кто едет до Берлина. Дует в окна, холодно, воняет дымом и всякой дрянью. Голова болит адски, попробую уснуть.

Среда. 7 Марта.

Утро. Грустная и невеселая картина. Поезд мчится вперед, увлекая меня куда-то далеко, далеко к новой жизни и новым интересам. И так грустно, и мучительно ноет сердце, а тут в окно глядит мозглое серое утро и печальный унылый ландшафт. Мой первый день за старой русской границей. Будь же благосклонен ты и принеси мне счастье и покой, чтобы и все будущее были хорошими и покойными. Смотрю все больше в окно. Безжизненностью веет кругом. Ровное гладкое поле, скорей подзолистый суглинок, ровные, словно обрезанные по нитке, канавки, аккуратные растянутые деревни - все это бежит перед глазами, оставаясь позади. Все чисто, гладко, ровно, равномерно, кое-где стоят голые ивы. Грустью веет оттуда. Это не русская безконечная степь с ее величием и глубиной, тут что-то мелкое, ничтожное таится кругом, и кажется, будто спит земля, будто что сон. Все словно застыло с болезненной улыбкой в глубокой апатии. Это карикатура жизни, это не величие природы, не творение Божества, а жалкое ничтожное насаждение возгордившегося человечества.


Павел Горсткин - матрос Балтфлота.
Пасха, 1921 г.

Проезжаем лесами, их много сравнительно, но то же уныние, то же скучное деление на градусы, минуты, секунды, та же мертвенная улыбка жалкого человечества. Лес чист, гладок как крыша, всюду тянутся песчаные ровные дорожки, ни куста, ни сучка, все вычищено и кажется, будто вершины деревьев стоят далеко друг от друга, и смотрятся не то с недоумением, не то с той же печальной улыбкой. Жизни нет, все тот же болезненный уродливый сон жизни, сон искусного творения.
Берлин. Пью пиво, читаю «Руль»13 и слушаю в ожидании отъезда ежеминутный шум прибывающих и отбывающих поездов над головой. Сейчас часов 7 вечера, а в 10.53 (точно) еду на Кёльн. Ишь, как точно, ведь только подумать, что в 10.51 и 10.58 идут другие поезда. Преточный этот Берлин. Ни в одном городе я еще никогда не терял самоуверенности и ориентации, а тут, на, поди, даже боюсь пойти погулять, да впрочем, уж больно противно, не стоит и ходить. Вообще на меня Берлин произвел впечатление такой же могилы. Движение небольшое сравнительно, но странно то, что дома производят подавляющее впечатление. Вообще пока Германия мне не понравилась.

Четверг. 8 Марта.

Утро. Только что выехали со станции, где меня арестовали, высадили из D-zug и после обыска и допроса, причем почему-то считали меня за французского шпиона, отправили с простым поездом на Кёльн через Гарц. Идем быстро, вагон пуст, и я надеюсь сегодня уже днем быть в Кёльне.
Гарц мне очень нравится и вероятно это одна из красивейших местностей Германии. Высокие гористые холмы, у подошв которых иногда, высеченная в дикаре, вьется наша дорога, голые еще леса обросли вершины. В долинах уже зеленеет трава, изредка пасется скот и то тут, то там раскинулись хутора. Красивая картина, много величия в этих горах, иногда довольно большие виды, но что странно, это что тут же среди этих диких, пожалуй, холмов расположились города, ровные чистые и скучные, с нескончаемыми заводами, фабриками и т.д. Это промышленный и главным образом угольный район Германии, и как-то странно видеть наряду с этим скучным, симметричным и обдуманным творением человека, творение Божества и ту красоту и гармонию, которую так щедро раскидала рука Провидения по Гарцу.
Высоко на горе приютился замок, это первый, который я вижу. Эта местность удивительно хороша, и замок кажется затерянным среди этих холмов, где-то у неба, как ласточкино гнездо.
Вечереет. Едем к старой бельгийской границе. Компания чудесная, все больше военные, т.к. едем в воинском поезде. Поют песни, болтают, чувствуется много жизни, задора, веселья, чувствуется победа войны. Вежливы, предупредительны и сильны. Хорошо отдыхаю душой, и сам заражаюсь весельем.
Ночь. Остановились в туннеле. Не берет поезд, все пути разрушены в войну и только что устроены. Идем страшно медленно. Но время бежит незаметно живо и весело. Я люблю их, бельгийцев и французов, несмотря на недостатки, это наши братья, близкие не только по интересам, но и по характеру, по мировоззрению…
Вот и Льеж. Невольно вспоминаешь его героическую защиту14, вспоминаешь войну, эту маленькую героическую страну и их героя-короля. Проезжаем мимо знаменитого завода15: 12 труб извергают среди черной ночи столбы пламени и красиво разливаются по черному небу. Вдали загораются фонари семафоров и стрелок, фиолетовые, синие, красные и зеленые. Что-то фантастически красивое кругом… А уже вдали пляшет пламя труб, колеблясь в странном танце на фоне неба. И как-то страшно и жутко чувствуешь себя. Ведь здесь лилась кровь, здесь умирали за родину люди, здесь начался первый акт мировой борьбы интересов капитала, который потом перешел в интересы наций, слитых одним патриотическим чувством, одним желанием победить злого и дерзского вандала, а теперь борющихся за добро против зла. Преклоняешься, и трепещет сердце, и хочется обнять эту маленькую, но сильную духом страну…

Война кончилась победой справедливости, но началась другая борьба, медленная, упорная, которая раньше сидела по углам, а теперь открыто вышла на арену мировой борьбы. Это борьба добра и зла. И я уверен, что добро победит зло, что Крест воссияет над мраком и лишний раз докажет истину и могущество своей тайны искупления человеческого рода Сыном Отца. Благослови же и меня, служащего Тебе, благослови на борьбу за правду, добро и честь, и поддержи во мне мою твердость, мое непоколебимое желание стоять на этом светлом пути. Для многих эта борьба за Родину, за Веру, Царя и Отечество, но для меня это только цель лично моя, цель правды моего рождения. Там дальше, когда это будет, лишь только начнется борьба, и тогда все человеческое уступит место духовному. Та борьба еще страшнее, еще ужаснее, но еще обязательнее для нас русских. Мало восстановить родину, нужно восстановить душу, патриотизм, нужно восстановить истину справедливости, истину Господа Иисуса Христа.

Пятница. 9 Марта.

Париж. Утром в 9 часов наш поезд подкатил к «Gare du Nord»16 и я вышел. Я много слышал об движении, давке Парижа, старательно готовился всю дорогу к этой встрече, чтобы не растеряться в толпе, но то что я увидал, превзошло все мои ожидания, и мне стоило громадных усилий воли, чтобы мой ум отбросил все новые впечатления, и помнил одно, что надо звонить по телефону отцу. Этот телефон, наконец, скоро заполнил весь ум, и я совершенно перестал обращать внимание на окружающую толпу.
«-Dixhuit - quatervingts - quatorze…Elise»17 говорит барышня на почте, откуда я звоню… «Monsieur cabinet № 5». Смутно соображая, что надо делать, я иду в кабину и беру трубку. Отвечает незнакомый голос… Я прошу monsieur Gorstkine… молчание… затем кто-то другой что-то говорит… и… ничего. Я путаюсь, захватывает дыхание, не знаю что говорить, и на каком языке. «Serge»18 доносится оттуда. Наконец я полу-спокойно, полу-взволнованно говорю: «Папа, я приехал». Что после было я не помню, помню лишь, что мимоходом отдал деньги, которые были бельгийские, и из-за которых барышня что-то ворчала, помню что выбежал, сел на такси, пробурчал: «37 rue de la Boetie».
Я очнулся в такси от странной мысли, которая вдруг пролетела в мыслях, и как всегда этого было достаточно, чтобы меня отрезвить. «Ведь это же глупо, ты же едешь, все хорошо, смотри по сторонам». Я взглянул, увидел какой-то дом с громадной надписью «Felix Potiu», прочел - и все прошло. Я снова жил и мыслил.
Стоит ли описывать нашу встречу, радости слезы, и наш первый день с папой. Скажу, что я был весь поглощен папой, и другого ничего не было. Сейчас ночь, ложусь спать полный радужных надежд, а перед глазами стоит вся прошлая жизнь с ее радостями и бурями, мелькают знакомые лица, сцены, мелькает вся ужасная кровавая борьба, которую я вел рука об руку с теми, которые теперь остались далеко позади, и которые до сих пор еще ежеминутно рискуют своей жизнью. Все, все прошлое мелькает в мыслях, а той19 - нет, ее - нет? Что это? Отчего? Неужели забыта? Хоть сейчас написал это, потому что эта мысль вдруг пришла сразу ко мне, и опять думается о другом.
Я устал, ощущаю слабость - это реакция. Пора спать. Милый папа. Как он рад, как крестил меня. А я-то, если бы он знал…


1. Горсткина Надежда Владимировна, урожденная Панчулидзева (1877-1949), жена Горсткина Сергея Павловича (1877-1930), капитана I ранга, д.ст.с., полковника Белой армии. Родители автора.

2. Антибольшевистские тайные организации для конспирации разбивались на «пятерки» и «семерки». Членам тайных организаций присваивались кодовые номера (R/12, Б/139) или псевдонимы, многие из «бывших» жили под чужими фамилиями. Сам автор жил под фамилией Игошин.

3. Вероятно, Кудрявцева Зинаида Николаевна, дочь директора Опочинского реального училища Николая Анисимовича (1871-1941) и его супруги Марианны Федоровны (1878-1942). Ее младшая сестра Вера (1911-2009) - известная оперная актриса, профессор Московской консерватории, жена С.Я. Лемешева (1902-1977). Чтобы выжить в годы Гражданской войны Зинаида давала уроки крестьянским детям. Вероятно, она скончалась от голода в блокадную зиму 1941-42, как и ее родители

4. Одиночные патрульные или местные «партизаны», часто разбойники.

5. Вероятно, Безобразов Сергей Сергеевич (1892-1965), профессор Богословия Богословского института, с 1922 в эмиграции, Епископ Кассиан.

6. Арцимович Михаил Викторович (1859-1933), д.с.с., сенатор, шталмейстер, чиновник МВД, Тульский и Витебский губернатор, сын т.с., сенатора В.А. Арцимовича и А.М. Жемчужниковой, племянник братьев сатириков. Имел майорат в 2000 десятин в Рунторте, близ Лудзы Люцинского уезда, с прекрасным конным заводом. С сыном Григорием (ротмистром ЛГ Кирасирского полка) организовал в своем имении перевалочную базу для антисоветской агентуры и беглецов из Совдепии. В 1926 году в поместье был устроен детский приют.

7. Вероятно, Aplauja – разрешение.

8. Вероятно, одно изрусских социал-демократических обществ, вроде Рижского русского просветительного.

9. Священномученик Иоанн Рижский (Иван Андреевич Поммер, 1876-1934) с 1920 Архиепископ Рижский и всея Латвии, в 1918 году был Епископом Пензенским и Саранским, был противником «народной церкви» Путяты, позднее слившейся с обновленчеством, за что был арестован и сидел в ЧК. В Риге жил в подвале православного кафедрального собора, в знак протеста против его передачи католикам. Зверски убит террористами.

10. Паспорт, выдаваемый Лигой Наций беженцам из России, впоследствии и из других стран. Паспорт был предложен и разработан в 1922 году норвежским полярным исследователем Фритьофом Нансеном - Всемирным комиссаром по делам русских беженцев.

11. Нем. порция пива, дословно: ящик пива.

12. Да, нет.

13. Русская эмигрантская ежедневная газета выходила в Берлине в 1920-1931 гг., редакторами были лидеры партии конституционных демократов И.В. Гессен и В.Д. Набоков.

14. Бельгийская армия с 4 по 17 августа 1914 героически удерживала крепость г. Льежа, несмотря на превосходящие силы германцев, сорвав план «блицкрига» на Западном фронте.

15. Старейший бельгийский металлургический комбинат «Джон Коккериль» был основан в 1817 г.; он первым применил в металлургии кокс вместо древесного угля.

16. Северный вокзал Парижа.

17. Номер телефона. Восемнадцать - двадцать четыре - четырнадцать - Элизé (18-24-14, 8-й округ, Elysse-Елисейский).

18. Господин, кабина № 5… господина Горсткина… Да, да… Сергей или Николай?.. Сергей.

19. Путилова Екатерина Алексеевна, Катуня, Кут. (1901-18.04.1926). Замужем за Амеловым. Похоронена на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры. Неразделенная любовь автора дневника, ей он посвящал многие стихотворения, последнее - на ее смерть..

70
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
1
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru