Зарубки на память

Своими размышлениями делится доктор филологических наук, профессор Владимир Иванович Мельник, г. Москва.

Незаметные люди

Монахиню Евлалию я знал несколько лет. Маленькая сухонькая старушка, каких много, только в монашеском одеянии. Лицо ее ничем особым не выделялось, и, может быть, если бы встретил ее на улице — не узнал бы. В московском храме Рождества Христова в Измайлово я ее никогда не замечал до панихиды. Так и не знаю, где она стояла. Она всегда становилась заметной после Божественной литургии. Появлялась около кануна и высоким, сбивающим певчих голосом пела с батюшкой или диаконом весь заупокойный канон. Не знаю почему, но стоять с ней рядом и подпевать составляло неизъяснимое удовольствие. После панихиды она опять куда-то исчезала. Когда стоял рядом с ней на панихиде, всегда ощущал крайнюю степень смиренности этой монахини. При храме она была давно и, вероятно, застала еще архимандрита, а тогда священника Иоанна Крестьянкина, служившего в этом храме в первые послевоенные годы.

Одна прихожанка храма рассказала:

— Она меня звала «игумения». Но при этом и учила, и ругала: «Ты зачем молишься на весь храм? Тебя кто так научил молиться? Молись про себя».

Матушка Евлалия была большая молитвенница. О себе говорила:

— Сначала меня звали Капа да Капка, потом Ксения, теперь вот Евлалия. А четвертое имя не подниму — тяжело.

Так она говорила о схимонашестве. Схиму она не приняла.

Монахиня Евлалия преставилась на Сретение в 2008 году. Ирина Борисовна, работающая при храме, всю ночь читала одна над ней Псалтирь, а к утру устала и забылась в тонком сне. Увидела, что около Евлалии неотступно находится ее Ангел. Когда настала пора отпевать ее, иерей Сергий обратился к прихожанам:

— Сейчас будем отпевать монахиню Евлалию, кто может — останьтесь.

Остался весь храм.

Когда думаю о ней, я вспоминаю и других таких же совершенно незаметных среди людей, но великих у Бога старушек, которых я знал: матушек Ольгу, Александру, Анну — из храма Воскресения Христова в Симбирске, матушку Рахиль из села Урень под Ульяновском, певчих старушек Матрону и Пелагею из села Проходного в Белгородской области. Золотые старушки! Наверное, о таких сказал писатель Гончаров: «Я с умилением смотрю на тех сокрушенных духом и раздавленных жизнью старичков и старушек, которые, гнездясь по стенке в церквах, или в своих каморках перед лампадой, тихо и безропотно несут свое иго — и видят жизнь и над жизнью высоко только крест и Евангелие, одному этому верят и на одно надеются! Отчего мы не такие. "Это глупые, блаженные", — говорят мудрецы мыслители. Нет — это люди, это те, которым открыто то, что скрыто от умных и разумных. Тех есть Царствие Божие и они сынами Божиими нарекутся!»

Лихие девяностые

Кто-то называет 1990-е годы — «лихие девяностые». И в самом деле, многое из той эпохи вспоминается как «лихое». Народ словно сдвинулся с насиженного места — и подался кто куда. Все опустились в рынок. Закон простой: если ничего не продаешь — ничего не можешь купить. Инженеры и музыканты сделались «челноками»: летали в Турцию и Арабские Эмираты за кожаными куртками и аппаратурой. Профессорской зарплаты хватало вровень на один килограмм вареной колбасы. Рушились целые отрасли народного хозяйства, науки и культуры. Вдоль тротуаров растянулись «участники рынка»: бабушки с позапрошлогодними запасами домашних варений и солений, какие-то помятые серые люди с тонкими брошюрами вроде «Как самому исцелиться от рака», «Как сделать из кошки шапку», «Как развести кроликов на балконе» и т.п. Надо всем этим витала тень «реформатора» Гайдара, который научно обосновал формулу: «Как быстро сделать народ счастливым», или: «Шоковая терапия для народа-бездельника».

Удивительно, но среди всего этого расцвел Божий Сад, оазис Церкви. Надо вспомнить — что такое Православие 1990-х годов. Только что «отверзлись небеса». До 1988 года Церковь жила своей внутренней жизнью. Пришла в себя после хрущевских гонений. Сосредотачивалась. В период длительного застоя в обществе, прежде всего в интеллигентской среде, все сильнее назревала жажда духовной жизни. До 1988 года это искаженно выразилось в увлечении йогой, восточными мистическими учениями и т.п. В 1985 году мне даже пришлось присутствовать на одном закрытом судебном процессе над группой таких «духовных искателей» из Новосибирска, у которых жажда духовности и свободы в конечном итоге свелась к сексу и наркотикам.

Но многие переживали этот процесс в Церкви. Писатель (а теперь еще и батюшка) Николай Блохин по благословению Владыки Питирима (Нечаева) в начале 1980-х тайно привозил в Москву для распространения Библию, за что попал в тюрьму. Читали не только Библию, но и святоотеческую литературу, собирались в кружки. Происходила еще недавно казавшаяся немыслимой смычка интеллигенции и старчества. Чтобы понять атмосферу тех времен, нужно прочитать книги хотя бы нижегородского батюшки Владимира Чугунова.

Те, кто в то время не изменил своему призванию с «рынком», кто неспешно, с верой в Божию к нам любовь ходил на незабываемые службы девяностых, помнит, какое это было замечательное время — время серьезной, глубокой веры, церковного братства, непреложной надежды. В храмах начали было привыкать обращаться друг к другу: «брат», «сестра». И не только в храмах. Однажды на трамвайной остановке встретился с прихожанкой нашего храма, и она обратилась ко мне: «Брат». Это казалось не только нормальным, но и согревало.

Батюшки были замечательные, клали душу свою «за овцы своя». В Ульяновске, как раз в том храме, который не закрывался во время войны и где в эвакуации служил сам Патриарх, посчастливилось нам встретить отца Алексия Чекменева. Молодой и очень добрый батюшка воплощал для нас «образ веры» и был для нас подражателем святому Николаю Угоднику. Он веровал просто, как ребенок. Для него не существовало условностей: раз в Евангелии так написано, значит, все так и нужно выполнять. А как же иначе? Он не рассуждал, а просто — сверял все с Евангелием. Отсюда и происходила его немного наивная в своей прямолинейности требовательность, а главное — его невыразимая любовь к своей пастве.

А паства и не обижалась на него за жесткие наставления: в то время в храме стояли одни старушки, которые десятилетиями ходили в храм, перестояли там советскую власть, учились не только друг у друга, но и у блаженного Васеньки, который ходил вокруг храма с пряником в переднем кармане пиджачка (о нем старец Наум в Троице-Сергиевой Лавре сказал: «Это же столп от земли до неба!»), у блаженной Валентины Ивановны, предсказавшей смерть Патриарха Пимена и свою собственную — на следующий день, у несгибаемого тщедушного
Архиепископа Иоанна, которого в двадцать шесть лет поставил в Епископы сам Патриарх Тихон… Были и другие учители у наших старушек в этом легендарном храме на старом городском кладбище. Как же им было обижаться на отца Алексия: он им во внуки годился, а сами они были, как сказал бы Преподобный Серафим Саровский, «терпуги духовные». А в начале 1990-х стали захаживать в храм молодые. Не сразу они вызвали доверие. Но старушки любить умели. Помню, как однажды после Литургии вместо проповеди отец Алексий встал на амвоне и обратился чуть не с рыданием в голосе к бабушкам:

— Братия и сестры! Сейчас наша Ирочка (а Ирочка была как раз из молодых) на операционном столе, у нее вырезают опухоль, прошу вас помолиться за ее здравие…

И молча опустился на колена лицом к алтарю. Весь храм как один человек опустился на колени. Бабушки молились истово, со слезами на глазах. Переживали «несправедливость»: они, старушки в белых платках, здоровы, а молоденькая Ирочка на волосок от смерти. Никогда не забуду эту молитву, она пройдет со мною через всю мою жизнь. И что же? Вымолили они Ирочку. Когда она пришла к доктору на своих ногах через несколько месяцев сказать слова благодарности, он очень удивился, увидев ее, и только сказал:

— Как говорят у вас в церкви — случилось чудо!

Вот такой наш отец Алексий, такая была церковная жизнь в лихие девяностые…

Обезьяна

Может быть, я старомодный человек и задержался даже не в двадцатом, а в девятнадцатом веке (сфера моих научных интересов в литературоведении). Но когда я слышу, как удобно жить в «интернетсети», пользоваться одним, другим, третьим достижением компьютерной индустрии, вплоть до того, что представлять свою личность отпечатком пальца с помощью новых компьютерных технологий и прочая, я почему-то вспоминаю евангельское: «Широки врата, ведущие в погибель…». И думаю: «Сначала сети, потом котлы». Эти интернетсети обезьяна-дьявол задумал как пародию на сети апостольские: «И говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков» (Мф. 4, 19).

Владимир Мельник,
г. Москва.