Словно пятое Евангелие — Святая Земля…

Петербургский писатель Николай Коняев рассказывает о паломничестве на Святую Землю.

Окончание. Начало см.

«Аз есмь с вами...»

Храм, воздвигнутый на горе Елеон, откуда вознесся на Небо Господь, превращен сейчас в мечеть. Но камень, с которого произошло Вознесение и на котором отпечаталась стопа Господа, увидеть можно, нужно только заплатить за вход.

Вот он, последний след, который оставил Господь на земле...

— Только вот это углубление и осталось от Господа на земле... — прочувствованно говорит дьякон-экскурсовод. — Стопочка...

Я сам родился и вырос в поселке Вознесенье на Онежском озере и потому-то со свойственной вознесенцам поперечностью сказал ему, дескать, еще Россия на земле от Господа осталась... И не было бы нашей страны без Него.

— Да-да... — соглашается экскурсовод. — Разумеется, вы правы в том отношении, что вся наша цивилизация Христианская...

И он рассказывает, что у храма, который переделан сейчас в мечеть, не было купола, чтобы молящиеся могли видеть над собой иерусалимское небо, куда вознесся Господь.

Небо тут всегда участвовало в Литургии.

— Хорошо хоть за небо пока денег на Елеонской горе не берут... — ворчливо говорит кто-то из паломников.

А я снова вспоминаю Россию, храм Рождества Иоанна Предтечи в Шлиссельбургской крепости, где всегда читаю Апостол. Там тоже Литургия до сих пор совершается прямо под развороченными немецкими снарядами куполами. Тоже прямо под открытым небом...

Гефсиманский сад

На западном склоне Масличной горы около ручья Кедрон раскинулся погружающийся в таинственные сумерки Иерусалима Гефсиманский сад.

Сюда отправился Христос после завершения Тайной Вечери. Как говорит Евангелие, взяв с Собой Петра, Иакова и Иоанна, Он отошел на некоторое расстояние и «начал ужасаться и тосковать».

— Душа Моя скорбит смертельно… — сказал Он ученикам. — Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною.

До наших дней сохранилась лишь часть сада библейских времен, однако, как считается, до сих пор цветут восемь олив, посаженных еще в I веке нашей эры.

Не уверен насчет олив, но сумерки в Гефсиманском саду подлинные, до сих пор наполнены они евангельской тайной.

Кажется, впервые на протяжении Евангелия Иисус в Гефсиманском саду говорит о Своей смертельной скорби. Толкователи Евангелия считают, что это скорбела и страшилась смерти человеческая природа Христа. Нравственные страдания безмерно усиливались, поскольку Христос принимал на Себя все грехи мира.

Насколько невыносимо огромной была эта тяжесть, косвенно свидетельствует и поведение любимых учеников.

Эти самые близкие Иисусу люди много месяцев провели рядом с Ним и всей душою любили Его. И вот теперь, когда Учителю особо важна их поддержка, они оказываются так безконечно далеки, что не слышат Его просьбы, не понимают самого простого, в самом малом не способны оказать помощь.

Иисус попросил Петра, Иакова и Иоанна бодрствовать, пока он будет молиться. Но и этого не смогли исполнить апостолы.

— Симон! — говорит Иисус Петру. — Ты спишь? Не мог ты бодрствовать один час?

Можно было бы следом за тихим упреком Спасителя обвинить Петра и других апостолов в безчувственности, но это обвинение будет несправедливым.

Безмерной была тяжесть грехов мира, которую принял на Себя Спаситель! Даже краешком не коснулась эта тяжесть апостолов, но они обезсилели уже от одной только близости взваленной на плечи Иисуса ноши. Смертельная усталость напала на них, и они оказались неспособными сопротивляться ей.

— Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение… — снова наставляет Спаситель апостолов. — Дух бодр, плоть же немощна.

Но апостолы снова засыпают, едва Иисус отходит от них.

Трижды становился Христос на молитву.

В первый раз он молился об отвращении от Него чаши страданий: «Отче Мой, аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия: обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты».

Молитва Иисуса была столь напряженной, что, по словам Евангелиста Луки, «был пот Его, как капли крови, падающие на землю»…

Камень, на котором молился Господь, находится в алтарной части храма Страстей Господних, но часть его выступает наружу.

Во второй раз Спаситель изъявил уже прямую покорность воле Божией, и Ему был послан Ангел, чтобы окончательно укрепить Его, после чего Он в полной решимости воскликнул: «Да будет воля Твоя».

Велика тайна этой ночи…

В третий раз встает Господь на молитву, и, кажется, смыкается с каменной пядью елеонской земли высокое небо. Только то, что происходило с Ним сейчас, вероятно, было противоположным Преображению, которое видели Петр, Иаков и Иоанн на горе Фавор, когда Спаситель наполнился Божественным сиянием и «одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить». В нынешнем Преображении Спаситель наполнялся человеческим естеством, мучительно страдающим от боли и позора, через которые Ему предстояло пройти.

О, как хотелось Ему найти поддержку и опору! Но Он опять нашел учеников спящими…

Иисус не стал их упрекать.

— Вы все еще спите и почиваете? — сказал он. — Кончено, пришел час: вот, предается Сын Человеческий в руки грешников. Встаньте, пойдем; вот, приблизился предающий Меня.

Выходной день

После вчерашнего восхождения в долине Кельт Иудейской пустыни Марина забастовала и категорически потребовала предоставить ей выходной.

Подумав, я тоже решил посидеть с утра на балконе с книгой Бунина, которую взял с собой.

Уже ближе к обеду, позавтракав в номере, мы отправились в город погулять.

Зашли в храм.

Еще раз приложились в пещере Рождества Христова к серебряной звезде, которой отмечено место рождения Спасителя, не спеша помолились перед улыбающейся Божией Матерью на Вифлеемской Её иконе, зашли в церковь святой Екатерины и заглянули там в Пещеру святого Иеронима.

Всё в этой пещерке, где провел святой Иероним последние 33 года жизни, каменное. И стол, за которым создавалась «Вульгата»(1), и ложе, где отдыхал считающийся сейчас покровителем всех переводчиков святой Иероним...

Потом Марина ушла смотреть сувениры, а я, думая о том воистину каменном терпении, которым обладал святой Иероним, устроился в тенистом дворике, разглядывая закутанных в длинные белые шаммы паломниц из Эфиопии.

Поразительно, но никогда раньше я не видел таких негритянок. Наверное, в Москве и Питере они съеживаются от нашей погоды, а здесь все просто блистали красотой. Особенно красивой была их завернутая в белоснежный хлопок темно-густая кожа...

И тут почему-то вспомнилось «африканское» стихотворение Н.С. Гумилева:

Завтра мы встретимся и узнаем,
Кому быть властителем этих мест.
Им помогает черный камень,
Нам — золотой нательный крест.

Неважно, что стихи эти о войне, о сражении, которое должно произойти на берегах Уэби... В женщинах, стоящих возле церкви святой Екатерины, была и война, и сражение, и черный камень африканской ночи, и та безразличная к победе и поражению покорность, о которой я читал этим утром в рассказе И.А. Бунина «Весной в Иудее»...

Это, конечно, один из лучших русских рассказов...

Торговые дела

После храма Рождества Христова пошли погулять по городу и забрели на какой-то палестинский базар.

Пока Марина выбирала майки с евангельскими хлебами и рыбой, я сторговал на три доллара ослика, похожего на того, на котором вчера ехала Марина в Кельт Иудейской пустыни, и протянул торговцу десятидолларовую бумажку.

— Ты что дал? — спросила, подходя ко мне, Марина. — Сто долларов?

Стодолларовая купюра у меня в бумажнике была, но я разменял ее. Тем не менее слова жены озадачили меня, и я начал пересчитывать деньги в бумажнике.

А палестинец, видимо, понял наш разговор и, засунув пачку денег с моей купюрой поглубже в карман, начал отсчитывать мне сдачу мелкими купюрами.

Дал он мне пятидолларовую купюру и еще три бумажки по одному доллару.

— Э! Э! — сказал я, показывая, что он дал мне на доллар больше, чем следовало.

— О, да, да! — воскликнул торговец и, всунув мне в руку еще один доллар, растворился в базарной толпе.

Получилось, что вместо трех долларов я купил безделушку за один.

— А что, — спросила Марина, когда я рассказал о своем коммерческом успехе, — этот ослик действительно стоит целый доллар?

Ответить на это мне было нечего.

Может быть, этот ослик и один доллар стоил, а может, и девяносто один... Так он хорошо из дерева вырезан.

Разговоры с видом на Иерусалим

После обеда к нам в номер зашла наша Марина, которая сегодня тоже решила устроить себе выходной, и мы втроем сидели на балконе и обсуждали, куда еще можно сходить в Вифлееме.

Я сказал, что где-то здесь есть гробница Рахили. Но мои собеседницы на гробницу отказались ехать.

Так мы и остались на балконе, и, сидя возле своей бутылки виски, купленной еще в санкт-петербургском дьюти-фри, я начал рассказывать об Иване Алексеевиче Бунине и о его поездке на Святую Землю. Я и сам раньше долго не мог понять того явного предпочтения, которое он оказывал ветхозаветным достопримечательностям, пока не вычитал в мемуарах, что здесь он и находился в качестве... еврея.

— Как еврея? — удивилась моя Марина. — Бунин же русский!

— Конечно, русский... — согласился я. — Только они поехали с женой Верой Николаевной на Святую Землю в компании пианиста Давида Соломоновича Шора. И когда проходили пограничный контроль в Яффе, Давид Соломонович подал паспорта Буниных вместе со своим, и турок-пограничник записал всех как евреев. Тогда, оказывается, в евреи очень просто было попасть. Иван Алексеевич, когда выяснилось, что в Галилею им как евреям придется добираться морем через Бейрут, возмутился, конечно, даже к российскому консулу в Иерусалиме Александру Гавриловичу Яковлеву сходил. Но тот посоветовал обратиться к консулу в Яффе.«Чем вы мне докажете, что вы русский?» — сказал он Бунину.

Потом — я и не заметил, как! — наш разговор переключился на семейную тематику, и наша Марина сама начала рассказывать о своей жизни.

Вообще-то — все-таки есть, есть в ней финская кровь! — всегда, и особенно после смерти Володи, она была сдержанной, но сейчас, видимо, ласковый палестинский ветерок так подействовал, как-то отмякла... И рассказывала она не совсем и для нас, а для себя...

Мне всегда нравилась Марина. Володя хотя и покрикивал иногда на нее, но всегда, даже и в мгновение раздражения, как-то аккуратно. Очень Марина себя правильно сумела поставить. Любовь, семья — всё это, разумеется, было, но были и принципы — они тоже и с любовью, и с семьей были связаны, но еще и с разумностью... И всё у них в семье было устроено просто и разумно.

Жена должна растить детей, заниматься хозяйством, муж — должен зарабатывать деньги, чтобы кормить семью.

Когда началась перестройка, Володе предлагали поучаствовать в распиле НИИ, в котором он работал заместителем директора по науке. Это принесло бы неплохие деньги, но надо было, естественно, забыть обо всех обязательствах перед другими сотрудниками института.

Многие тогда так делали, а Володя не смог. И Марина поддержала его в этом. Это было бы неправильно.

Володя же, по-советски, думал, как будут жить другие. Вот и получилось так, что в результате пришлось ему за гроши работать в институте. Но семья-то не должна страдать из-за перестроек и из-за политики государства. И, продолжая работать в НИИ, Володя начал еще ходить куда-то в ночную смену заряжать аккумуляторы.

Тяжело было, на этих аккумуляторах он немало здоровья оставил, но, тем не менее, выдержал.

Вырастили они детей, выучили, построили им квартиры.

Потом всё более или менее наладилось, полегче стало, но, как говорится: маленькие детки — маленькие бедки, тут уже другие проблемы начались.

Вначале отделилась дочь. Она по-прежнему, как и была, оставалась любимой дочкой, но это уже была другая семья. Не то чтобы что-то скрывали от нее, но она всё передавала своему мужу, а он всё понимал так, как хотелось ему. И очень, очень переживал Володя это отдаление, старался, чтобы дочка на работу вернулась, к себе в институт устроил.

Потом вырос и сын и незадолго до смерти Володи сказал ему:

— А что вы можете дать мне?

— Как?! — поразился я. — Так и сказал?

— Так... — сказала Марина. — А действительно, Николай, что мы могли дать ему? Ни денег, ни связей, которые бы могли ему помочь в карьере, у нас не было. Даже научить его не могли, если разобраться, как вести себя в этой жизни...

Мы, конечно, встречались с Володей...

И на семейных днях рождения виделись, и вообще пересекались частенько.

Только ведь как это заведено у нас...

Выпить, поиграть в шахматы, поговорить о том же Иване Алексеевиче Бунине — это пожалуйста, это сколько угодно... А вот о себе, о своих заботах, своих бедах и проблемах — об этом как-то не принято было у нас беседовать... И сейчас я слушал Марину, смотрел на подтаивающий вдали Иерусалим и думал, что слушаю о жизни практически неизвестного мне человека.

В принципе, всё это я знал...

— Всё равно это Сережа, конечно, хватил... — сказал я. — Всё-таки вы с Володей и образование ему дали, и квартиру построили... Чего же еще надо?

— Нет, Николай... — убежденно сказала Марина. — По-моему, он прав... Вспомни своего отца, когда он уже на пенсии жил... Он сидел читал книги. Он ничего не понимал в новой жизни, как не понимаем ничего в новой жизни и мы. А Володя не мог успокоиться, он хотел объяснить Сереже, как надо жить, но он ведь и сам уже не знал, как сейчас жить надо, чтобы в жизни хорошо устроиться... Понимаешь? Вот Володя и переживал поэтому...

И так убежденно она сказала это, что не стал я спорить.

Да... Услышать от сына: «Что вы можете дать мне?» — это неслабый кирпич...

Ни я, ни Володя такого у отца не спрашивали, сами брали то, что было нужно, хотя, конечно, не так уж и много сумели взять...

Впрочем, что тут «много» и что тут «мало» — это ведь тоже вопрос...

Декабрьские сумерки спускались на Вифлеем...

Дрожали вдалеке, постепенно разгораясь, огни Иерусалима...

Прощание с видом на Иерусалим

Сегодня простились со своим балконом в Вифлееме.

Как хорошо здесь было, такой библейский пейзаж, такие крупные звезды в темном небе над Вифлеемом, такие дрожащие от высокого напряжения истории огни над Иерусалимом...

Когда смотришь на них, и думаешь иначе, совсем не так, как у себя в кабинете в Питере.

Но пришел срок прощаться, мы уезжаем в Галилею.

Едем туда, откуда пришел Спаситель, едем туда, где Он назначил встречу после Своего Воскресения... Но сначала нас ждало другое библейское место.

Страна Содомская

Только Елеонская гора и отделяет Иерусалим от известково-песчаной Иудейской пустыни с пепельно-серыми холмами вдали...

Срезая похожие на халву склоны, дорога наша устремилась вниз, в расположившиеся ниже нулевой отметки окрестности Мертвого моря...

Шелестом библейских страниц, сухим шорохом песка пересыпаются названия городов, шумевших здесь...

Севоим, Адма, Сигор, Содом, Мегиддо, Гоморра, Иерихон...

Здешние жители научились добывать из моллюсков пурпур и окрашивать им одежды; изобрели алфавит, легший в основу греческой и латинской систем письма. Выходцы из этой земли — финикийцы — основали, включая Карфаген, множество колоний на берегах Средиземного моря.

Сюда, в опьяненное пороком содомское Пятиградие, направился Бог, когда «утучнел Израиль, и стал упрям; утучнел, отолстел и разжирел; и оставил он Бога, создавшего его, и презрел твердыню спасения своего» (Второзаконие, 32, 15).

Это тогда и остановился Бог у шатров Авраама.

Это жителей содомского Пятиградия и пытался спасти Авраам...

— Может быть, есть пятьдесят праведников в этом городе, — сказал он. — Неужели Ты погубишь и не простишь места этого из-за пятидесяти праведников в нем! Разве достойно Тебе погубить праведного вместе с нечестивым...

— Если Я найду в Содоме пятьдесят праведников, оставлю весь город и все место их ради, — ответил Господь.

— А ради сорока пяти? — спрашивает Авраам.

И так снижал Авраам это число, пока и ради десяти праведников пообещает Господь не губить город. Но не нашлось в Содоме и десяти человек, которые могли бы спасти город от гнева Божия.

«И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастания земли...»

Заминированный Иордан

Израиль и Моавитские горы, в которых неведомо где осталась могила Моисея, разделены Иорданом. Воды его столь широко разлились в истории, что, подходя к нему, опасаешься разочарования, ведь даже Истра, где возведен наш Новый Иерусалим под Москвой — шире Иордана! Но нет, никакого разочарования не возникает на берегу этой реки. Совсем другое чувствуешь тут...

Вдоль всей реки на всю глубину желтоватой воды возведено странное сооружение, не позволяющее заплывать на другую сторону.

Кто-то говорит, что отяготевшие от греха воды Иордана были очищены крещением Иисуса Христа...

А это сооружение в воде тогда что такое?

Это граница Израиля с Иорданией.

На том берегу тоже купаются в таких же, как и у нас, белых рубахах паломники, но это в другой стране, и не переплыть туда через Иордан, разделена благодать.

Впрочем, думать об этом слишком страшно...

Кое-где за врытыми деревянными столбами с натянутой колючей проволокой тревожащие глаз надписи на иврите. Дьякон Александр говорит, что на табличках написано: «Осторожно, мины!»

В монастыре Двенадцати Апостолов

Вся Галилея разместилась вокруг озера, которое, видимо, из-за огромности событий, происходивших здесь, принято называть морем.

Море это совсем невелико, отчетливо виден другой берег. Но глубоко здесь почти как в настоящем море. И штормы, как мы знаем из Евангелия, здесь бывают, как в настоящем море.

На берегах Галилейского моря Господь избрал Своих учеников из числа рыбаков, призвал их к апостольскому служению. Здесь же Он проповедовал, сотворил множество чудес и здесь явился Он апостолам после Своего Воскресения.

Здесь словами Его Нагорной проповеди разлилось в безкрайнее море это не такое уж большое озеро...

Сегодня праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, и мы едем в монастырь Двенадцати Апостолов, в Капернаум, стоящий на северном берегу Галилейского моря.

Капернаум...

Здесь была мытница — место сбора податей, откуда был призван на апостольство мытарь Матфей.

Капернаум...

Это тут Иисус исцелил тещу Апостола Петра и здесь воскресил дочь Яира, служащего синагоги.

Но здесь же сказал Он, когда пришли к нему ученики Иоанна Предтечи: «И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься, ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня; но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Мф. 11, 23-24).

Время суда еще не наступило, и только плещутся о прибрежные камни волны Галилейского моря и звонко чирикают на камнях библейские «зайцы» — еще их называют даманами. Считается, что они ближайшие родственнике слонов... Еще бродят вокруг церкви Двенадцати Апостолов павлины, но некогда рассматривать эти диковины, начинается время службы.

Отец Алексий Мороз, который служит сегодня Литургию, благословил меня читать Апостол. Выпало «К евреям Послание святого апостола Павла чтение»: «И первый завет имел постановление о Богослужении и святилище земное: ибо устроена была скиния первая, в которой был светильник, и трапеза, и предложение хлебов, и которая называется Святое. За второю же завесою была скиния, называемая Святое Святых, имевшая золотую кадильницу и обложенный со всех сторон золотом ковчег завета, где были золотой сосуд с манною, жезл Ааронов расцветший и скрижали завета, а над ним херувимы славы, осеняющие очистилище; о чем не нужно теперь говорить подробно. При таком устройстве, в первую скинию всегда входят священники совершать Богослужение; а во вторую — однажды в год один только первосвященник, не без крови, которую приносит за себя и за грехи неведения народа» (Евр. 9, 1-7).

За себя и за грехи неведения народа...

Был праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы...

И мы тоже входили в храм...

Нам, конечно, намного легче.

Ведь когда умер распятый на Голгофском кресте Христос, произошло землетрясение, расколовшее многие скалы и гробницы. А в самом храме Иерусалимском раздралась тогда посредине завеса, отделявшая Святое Святых, куда запрещалось входить даже священникам, и престол благодати, ранее сокрытый за завесой, стал доступен для всех, ибо на Голгофе был принесен в жертву за весь мир Агнец Божий...

Об этом хорошо сказано в Послании апостола Павла, начало которого я читал сегодня в храме Двенадцати Апостолов на берегу Галилейского моря: «Ибо Христос вошел не в рукотворенное святилище, по образу истинного устроенное, но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие, и не для того, чтобы многократно приносить Себя, как первосвященник входит во святилище каждогодно с чужою кровью; иначе надлежало бы Ему многократно страдать от начала мира; Он же однажды, к концу веков, явился для уничтожения греха жертвою Своею. И как человекам положено однажды умереть, а потом суд, так и Христос, однажды принеся Себя в жертву, чтобы подъять грехи многих, во второй раз явится не для очищения греха, а для ожидающих Его во спасение» (Евр. 9, 24-28).

Господи!

Как тепла и ласкова вода в декабрьском Галилейском море!

В этом море словно Пятого Евангелия — Святой Земли!

28 ноября 2013 года — 21 января 2015 года

Святая Земля — Санкт-Петербург.

(1) Перевод Библии на латинский язык.