Паракало (продолжение)

Отрывок из рукописи неизвестного автора.

См. начало

5

Мы вышли в Южные ворота, хотя, по большому счету, нам было все равно, мы просто шли без особого соображения, куда и как. Точнее, не так: нам хотелось дойти до того места, где, по преданиям, Богородица ступила на афонскую землю и где теперь стояла часовенка, а как мы туда дойдем — нас не заботило. Впрочем, цель на какое-то время забылась — такое великолепие окружало нас. Теплынь. Ни ветерка. Я вышел в рубашке, Алексей Иванович — в пиджаке, но скоро он повесил его на руку, чем стал похож на московского парнишку шестидесятых, гуляющего где-нибудь в ЦПКиО. Вокруг было зелено, и где-то слышался шелест моря.
Недалеко и в самом деле протекала речка, мы пошли вдоль нее и высокой стены монастыря и вышли к домикам, чем-то напоминавшим дом Верещагина из «Белого солнца пустыни». Один был увенчан куполом и крестом.
Здесь тропинка, по которой мы шли, раздваивалась: одна, накатанная, уходила, следуя за монастырскими стенами, влево, другая, более неприметная, продолжала тянуться вдоль реки и должна, по идее, выйти к морю. Все реки текут к морю. К морю решили идти и мы.
— А вот и мостик!
Если брать масштабы речушки — мостище, который услужливо лег на нашем пути, как в сказках брошенное полотенце оборачивается мостом и указывает дорогу.
С середины моста, когда, оставшись на берегах, расступилась зелень деревьев, открылся изумительный вид: речушка втекала в море. И так мала была речушка, и так велико море, но все это составляло одно безграничное целое.
За мостом тропинка свернула к морю и оборвалась, уткнувшись в гальку, но мы уже видели под горой пещерку, над которой поднималась сводчатая, выложенная из крупных камней невысокая часовенка. По преданиям, здесь пристал корабль, на котором плыла Богородица. Апостол Иоанн помог сойти Ей на берег, и когда она ступила на землю, забил источник.1
Спустились по лесенке вниз, потом еще под один каменный свод, и тут среди темных камней и плит нас встретил лик Богородицы и под ней углубление в камне, где скапливалась проступавшая из камня вода.
Да, вода высачивалась именно из камня, каких-то видимых струй и ручейков не наблюдалось. Камень был мокр и темен.
В те минуты ни одна из подлых материально-исторических мыслей2 не посмела испортить мое состояние: ни то, что Богородица после Вознесения Господа ни разу не покидала Иерусалим, ни то, почему, мол, источник забил под горой, а не на самом берегу, где и полагалось первый раз ступить на землю, и прочая, прочая… Мне было так невыразимо хорошо оттого, что Господь привел меня сюда, что Божия Матерь встре¬тила и дает пить студеную прозрачную водицу, что Ангелы в округе навели такой благоговейный порядок, и жалелось только о том, что не во всем мире так. Зачем мы там, у себя, мешаем Ангелам наводить порядок? Почему нам обязательно нужно какое-нибудь подобие гаишника с палочкой? Ну да, конечно, с гаишником можно договориться. А с Ангелами?
Все это я думал, когда мы вышли к морю и сели на огромное отшкуренное и отполированное морем и солнцем дерево.
В какой-то момент поймал себя на мысли, что не чувствую тела, оно ничего не значит… А кто же тогда мыслит во мне?
И тогда я сказал:
— Завтра нас ждет трудный день, — прозвучало это легко и ни к чему не обязывающе, как будто я объявил, что завтра день филателиста.
— Почему? — так же спокойно поинтересовался Алексей Иванович.
— Господь нынче дает отдохнуть. Так что дыши глубже.
— И что же нас ждет?
— А Бог его знает.
От монастырской пристани отошла моторная лодка, длинная и узкая, как на сибирских реках. На корме стоял монах. Лодка, не нарушая гармонии дня, прошла перед нами и скрылась за мысом. Мы побрели вдоль моря к монастырю, время от времени нагибаясь за понравившимися камушками.
— О! Смотри, что я нашел! — Алексей Иванович поднял гладко выбеленную до костяного цвета, почти идеально прямую палку с аккуратной шишечкой от сучка наверху. — Идеальный посох! — восхищался товарищ. — И надо же, и по росту как раз подходит, и по толщине, как раз в руку взять. А легкий какой! Нет, ты попробуй, попробуй!
Я попробовал, действительно очень легкий и удобный посох, и я немножко позавидовал Алексею Ивановичу. А тот радовался обретенному посоху, как ребенок, нашедший Божию коровку. Ну да, теперь, конечно, и покурить нужно. Опять я начинаю осуждать…
Мне вдруг показалось, что осуждаю я Алексея Ивановича не за само курение, а за то, что он курит и ловит в этом недоступный мне кайф. А я этого кайфа лишен, оттого завидую и всякий раз попрекаю.
— И ведь надо же — мы как раз завтра собрались пешком идти! Дивны дела Твои, Господи! А как же ты? — вдруг испугался за меня Алексей Иванович. — Давай и тебе поищем.
— Не, у меня дома есть…
— Как скажешь, пойдем тогда мой испытаем…
Мы обогнули монастырь и пошли вверх по дороге в Карею. Идти было легко и хорошо. Собака за нами еще увязалась. Ласковая такая дворняжка, то забегала вперед, то возвращалась, снова вилась у ног.
За двадцать минут мы оказались весьма высоко, и монастырь уже казался маленьким и далеким. Надо было возвращаться. Собака с грустью посмотрела на нас — мол, слабаки, — и потрусила следом. Мы ее успокоили, что пойдем завтра. На том и расстались у ворот монастыря.
Проходя по пустынной площади мимо кафоликона, услышали:
— Простите, а вы не подскажете, как пройти к источнику Богородицы?
Надо же! Везде найдут! Перед нами стоял высокий большеголовый смущенный человек в гражданке и рыжеватый лет тридцати батюшка, похожий — видимо, из-за отсутствия бороды — на падре из мелодраматических сериалов. Он тут же сообщил, что они только что прибыли, что они в восторге, что разместились в тридцать пятом номере, что…
— К источнику выходите через Южные ворота, — сказал Алексей Иванович, — а там по дорожке…
— Спасибо. А вы с нами не сходите?
— Мы только оттуда. Хотим немножко отдохнуть.
— Хорошо-хорошо, а вы в каком номере остановились?
— Э-э… Будет развилка, вы свернете направо и перейдете через мостик…
— Простите, я прослушал: вы в каком номере?
— В десятом…
— Спасибо огромное, меня отец Борис зовут, может, все-таки с нами?
— Очень приятно, батюшка, в другой раз.
— А это — Сергей, — Сергей молча протянул сухую крепкую руку. — Ну, тогда мы к вам вечером зайдем.
— Заходите, чего уж там…
И они пошли: впереди батюшка, а длинный Серега за ним.
— Н-да, — подвел я итоги встречи.
— Что-то уже неохота в келью возвращаться, — согласился Алексей Иванович. — А пойдем в лавку.
— Пойдем, — опять согласился он. — Денег-то все равно нету.

6

Мы уже знали, что все церковные лавки размещаются сразу за главными воротами монастыря. В Иверском лавка большая и светлая, по ней можно бродить, как в выставочном зале.
Алексею Ивановичу глянулась Иверская икона Божией Матери, он снял ее с полки, подошел к небольшой конторке, и тут же к ней вышел еще один дедушка. Этот тоже добродушно улыбался, но был крупнее утреннего старичка, борода и нос у него были как у Толстого, а глаза добрые и живые. Он тоже что-то весело заговорил, Алексей Иванович отвечал ему в своем духе: «Русия. Ортодокс», я этот концерт уже видел и пошел бродить по залам — лавка и впрямь была искусно перегорожена полками и стеллажами, так что создавалось впечатление нескольких комнат. После небольших икон шел зал с иконами средних размеров, затем — больших. Тогда я просто восхищался ими, я и не думал, что каждую можно купить. Заслужить только.
Хорошо все-таки, когда нет лишних денег.
А вот и полка с ладаном. Я вспомнил слова брюссельского батюшки о ладане и тут же увидел надпись «Rose».3 Ладан был в больших длинных коробках, в каких у нас продают рулеты. Я приподнял крышку, и пахнуло удивительным ароматом, словно приоткрыл шкатулочку, в которой хранились лепестки цветов. Затем я приподнял крышечку со словом «Cypress»3 и погрузился в запах хвои и чего-то еще соленого и твердого. Я стал открывать другие коробочки, и разные ароматы волновали меня. Это не было наслаждением парфюмера, я представлял, как положу кусочек ладана в кадильницу перед молитвой и как аромат с Афона будет помогать мне.
На ладан деньги были, я направился к старому и малому, которые, казалось, нашли общий язык, по крайней мере Алексей Иванович обходился без обычной жестикуляции.
— Евлогите! — обратился я к батюшке.
Тот заулыбался и закачал головой: нет, простые монахи не благословляют.
Ну ладно, тогда я по подобию Алексея Ивановича начал объяснять, что мне надо:
— Ладан… Роуз… смал5… — жестов у меня получилось раз в пять больше, чем слов, сейчас даже невозможно помыслить, что я мог изображать и как. Розу, например.
— А! Роуз! Смал! — батюшка, кажется, меня понял. — Есть! — произнес он совершенно по-русски и переваливающейся походкой заковылял в глубь лавки.
Я недоуменно посмотрел на Алексея Ивановича.
— Дедушка-то непростой, — пояснил он. — В войну к нашим в плен попал, десять лет в России жил, потом сюда приехал. Очень русских любит. «Катюшу» поет. Только, говорит, слова стал забывать, сам стареет и русских мало приезжает, вот только последнее время появляться стали…
— А чего же он, немец, что ли? — с некоторой осторожностью поглядывая на перегородку, за которую ушел бывший военнопленный, спросил я.
— Румын.
Появился дедушка, огорченно развел руками, но при этом излучая добродушие и участие.
— Нету смал роуз, есть биг6.
— Нужно смал.
Дедушка развел руками, видать, бельгиец все выбрал. А так не хотелось уходить от лучистого дедушки, ничего не купив.
— Возьми большую, — сказал Алексей Иванович. — Батюшкам подаришь.
И то!
— Давайте, — и я попросил три большие коробки разного ладана.
Как обрадовался дедушка! И конечно, обрадовался он не потому, что монастырю пошел доход (какой, в самом деле, доход от моих копеек?), а обрадовался тому, что может послужить. Быть полезным.
И мне тоже захотелось послужить. И я вспомнил! Вспомнил, как однажды в храме батюшка раздавал небольшие пластмассовые иконки, которые кто-то из прихожан привез из Иерусалима. Сколько было трепета и благодарности у людей, принимавших эти маленькие святыни.
На конторке как раз и лежали такие же небольшие пластмассовые иконки Иверской Божией Матери.
— Сколько тут?
— Фифтен, пят…сят.
Я кивнул. Подумал и взял такую же стопку, где Божия Матерь изображена покрывающей омофором Святую Гору.
И как опять радовался монах! Теперь он радовался моему поступку. Он знал, что эти простенькие иконки поедут в Россию и еще сотни душ соприкоснутся с Афоном, с Божией Матерью, с Богом.
А как я радовался! Словно великое дело совершил! А ведь и впрямь великое — о других подумал. В порыве чувств хотел было купить еще пачку Алексею Ивановичу, но что-то остановило меня.
А монах, видимо, тоже почувствовал, что Алексей Иванович от меня может и не взять подарка, и тогда он сам дал ему иконки, не пачку, конечно, но штук десять, которые россыпью лежали у него на конторке. Потом из той же россыпи дал три иконки и мне, чтобы мы не подумали, что Алексея Ивановича как-то выделяют особо. Вообще какое замечательное чувство: радоваться за других!
Мы тепло благодарили румына, похожего на Льва Толстого, побывавшего в десятилетнем русском плену и ставшего афонским монахом, а он все кивал нам:
— До свиданя, до свиданя. Храни Божия Матерь…
Вернулись в комнату, чтобы уложить в рюкзак ладан. Никто пока не вселялся. Ну и слава Богу.
— Для полного счастья не хватает кофе, — констатировал Алексей Иванович.
Я принес воды, оставил Алексея Ивановича заниматься кофе, а сам отправился на дальнейшее изучение окрестностей, теперь меня привлекала другая часть коридора, та, где за легкими шторами скрывалось светлое пространство. Скорее всего, там было окно, но то, что открылось, когда раздвинул шторы, превзошло ожидания — небольшая лоджия, где стояли два столика и вокруг них по паре плетеных кресел. Лоджию оплетали зеленые виноградные нити, вдалеке виднелся Афон.
— Ну, каких еще открытий чудных сподобился? — поинтересовался Алексей Иванович.
— Там… там… — я снова не мог подобрать слов, наконец выдал: — Там даже пепельница есть.
— Ну что ж, сейчас кофе попьем и посмотрим, — Алексей Иванович сидел в креслице у камина, и конечно, ему казалось, что лучшего места быть не может.
— Мы там попьем.
Я подхватил обжигающую чашку и через минуту был уже на лоджии. За одним из столиков сидел молодой человек и покуривал тонкую сигаретку. И меня нисколько не расстроило, что кто-то еще оказался на чудесной лоджии — счастья, когда оно полное, хватит всем. К тому же когда появился Алексей Иванович со своей чашкой, застыл на некоторое время от открывшейся картины, потом сел и бросил на стол «Беломор», молодой человек исчез.
Мир и покой пребывали на маленькой лоджии, виноградная лоза укрывала наши лица, рядом с нами на белом столе лежал луч солнца, перед нами раскрылась красота и величие мира. Мы блаженствовали. Ничего не хотелось, и я точно знал, что в Его воле было дать мне это умиротворение, и как бы я ни старался и ни желал подобного в земной жизни, мне никогда своими силами не добиться такого же состояния.
Я вдруг понял, что счастье — это отсутствие желаний. Кроме одного — быть с Богом. Быть в Его воле.
— Надо запомнить это на всю жизнь, — произнес Алексей Иванович, и далее прозвучало почти как клятва: — Где бы я ни был, что бы со мной ни случалось, я всегда буду помнить эту минуту. Это то, ради чего стоит терпеть на земле. Послушай, неужели мы в самом деле в раю? Или нет, это лишь краешек, преддверие его…
Минута прошла… Сколько она длилась?
— Скоро на службу, — сказал я.
— Кофе остыл, — ответил Алексей Иванович.
Мы блаженствовали еще некоторое время, но уже по-земному: отхлебывали кофе, Алексей Иванович курил, я что-то рассказывал…
Но земное время имеет счет — пора собираться на службу.

7

В Иверском служба началась, как обычно, перед завесой в храм. Но когда завеса открылась, мы не прошли внутрь, а вышли из притвора и за монахами направились к небольшому храму, стоящему чуть поодаль, который мы сначала приняли за часовенку. Где-то внутри мы то ли догадывались, то ли надеялись, что именно здесь хранится Иверская икона Божией Матери, по преданиям приплывшая сюда по волнам.7
Но что наши ожидания и надежды! Они мизерны по сравнению с тем, как одаривает Господь!
Я долго подбирал, какое слово написать первым, чтобы точнее передать чувства, когда мы вошли в храм. Но что все эти «ослепительные», «блистающие, «поражающие» и прочие восторги — они только подчеркивают скудость моего языка. Было так. Мы вошли и сразу — это даже была не мысль, не чувство, а то, что входит в тебя не через органы восприятия и осознания, а иным способом — сущность: вот Она!
И уже потом, когда, поднявшись с колен, я смог смотреть на Нее обычными человеческими глазами (это как на солнце, даже сквозь темные очки на него невозможно поначалу смотреть, а после прищуриваешься, привыкаешь), когда вслед за всеми приложился к Образу, тогда зароились в голове все эти «ослепительные» и «поражающие».
Началась, вернее, продолжилась служба. Читался акафист Богородице.
Храм небольшой, но и народу не так уж и много, человек пятнадцать монахов да и мирян с десяток. И Богородица! Дело в том, что так искусно установлен поднимающийся чуть выше человеческого роста киот, в котором находился Образ, так слегка повернут в округлом храме, что не покидало ощущение: Богородица стоит вместе с нами, молится, полуобернувшись к алтарю и к нам, молящимся.8
Один из самых чудесных акафистов в моей жизни. Каково молиться, когда Божия Матерь зримо стоит рядом. И сама служба шла как одно дыхание. Чудесный и сильный голос чтеца, со всеми византийскими переливами, то просил, то вдруг спохватывался: как такое ничтожество — человек, может дерзать просить? Благодарить надо, благодарить — и вот уже радость благодарения взбирается на высокую ноту, и тут снова прорывается просьба — все-таки мы — люди и редко кому удается удержаться на той высоте, куда забирался голос чтеца.
Я с благодарностью вгляделся в монахов, стоящих за правым клиросом, как раз напротив Богородицы, — ба! — читал-то как раз тот самый старичок, который выдавал ключи от гости¬ничного номера. Вот тебе и дедушка! Да он тут у них, видать, чуть ли не главный! Я слышал, что чтение самых значимых мест службы на Афоне доверяется самым уважаемым старцам или особо уважаемым гостям. А что может быть почетнее в Иверском монастыре, чем чтение акафиста Иверской Божией Матери?! Вот и рассудите, что за дедушка определил нас нынче на жительство.
Конечно, правильнее сказать: Господь определил через ангела Своего.
Но пусть будет дедушка.
Когда в конце службы подходили еще раз прикладываться к Образу, я обратил внимание, как много украшена Царица приношениями и дарами от благодарных людей, получивших от Нее помощь. Сотни золотых нитей (а нити по окладу почти в размах рук), колец, крестиков, кулонов.
Пресвятая Богородица, помилуй нас!
Нет у нас ни колец, ни кулонов, что принести Тебе?! Только сердце. Но Ты скажешь: не Мне, а Ему. Но разве чисто мое сердце? Разве не исходят из него злые помыслы, прелюбодеяния, кражи, обиды, хуления9 — да мало ли…
Пресвятая Богородица, очисти мое сердце! Сделай его даром непостыдным!
Выходили мы из храма притихшие и благоодушевленные.

8

Затем трапеза. Строго постная, то есть без рыбы, разносолов и вина, с обилием морской зелени, очень понравившейся Алексею Ивановичу, и земных фруктов, на которые налегал я. В общем, все устроено так, чтобы мы молились, не обремененные тяжестью в желудке и мыслями где бы чего перекусить. В меру.
Начало темнеть. В Иверском монастыре много времени остается на ночную службу, поэтому начинается она раньше, чем в других монастырях, но у нас все равно было часов шесть, как раз успевали вычитать каноны, последование и поспать. О чем мы и сообщили подошедшим после трапезы отцу Борису и Сергею.
— А вы что, причащаться собираетесь? — искренне удивил¬ся отец Борис.
— Если Господь допустит…
— А у кого исповедовались?
Мы рассказали о греческих правилах на этот счет, а так как в данный момент находимся на их территории, то и руководствуемся местным уставом.
— Лихо! — то ли одобрил, то ли возмутился батюшка.
В общем, вечерняя прогулка по монастырю сорвалась. Мы даже на чудо-балкончик не пошли. В комнату к нам никого не подселили, и мы принялись за правило.
Можно было бы переходить к следующему дню, как обнаружилось неожиданное обстоятельство, несколько подпортившее концовку.
Мы уже читали третий канон, когда я вдруг почувствовал, что Алексей Иванович как-то несвойственно ему занервничал. Зажав пальцем место, где читал, я оторвался от молитвослова и укоризненно-вопросительно посмотрел на товарища. Тот глазами указал на угол, в котором стоял обретенный ныне посох.
— Смотри, — зловещим шепотом произнес Алексей Иванович.
У меня аж мурашки пробежали, настолько у него естественно получилось передать состояние страха, но, ей-Богу, ничего, кроме палки, стоящей в углу, я не увидел.
— Встань на мое место.
Встал. И когда немного сместился угол, увидел тень, которую отбрасывал сучковатый верх палки — это была змея, раздувшая щеки и готовая прыгнуть на нас. Мурашки снова пробежали по телу. Я попробовал взять себя в руки — все-таки перед нами всего лишь палка, но кто его знает, как оно бывает тут, на Афоне. Возомнили — то Богородица с нами молится, то причащаться хотим чуть ли не каждый день…
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных!
Алексей Иванович опустился на кровать и обхватил голову руками, казалось, он вот-вот заплачет.
— Ну что я за идиот! — стонал он. — Ведь говорил же мне батюшка, говорил: ничего без благословения не делай на Афоне, даже палки не поднимай. Я же все видел. Все знал. Ведь предупредил же специально, а я что? Идиот! — И подскочил: — Ее надо вернуть на место. Срочно. Пойдем со мной! — Даже мурашки перестали бегать по телу и в ужасе замерли. — Ладно, сам схожу, — пожалел Алексей Иванович. — Где у тебя фонарик?
— Да куда ты пойдешь? Ворота уже закрыли.
Алексей Иванович снова сел на кровать и растерянно раз¬вел руками:

— Так что же делать? — и я на этот раз не оскорбился вопросом.
— Дальше последование читать.
— А с этой как быть?
— Не обращай внимания.
Мы взяли молитвословы, но прежнего лада не было.
— Не могу я так, — сказал через некоторое время Алексей Иванович. — У меня такое чувство, что она на меня вот-вот кинется.
Мне самому было тревожно.
— Ну положи ее на пол.
— А ты не положишь, а то я что-то того… нехорошо мне от нее.
Я покосился на палку.
— Сам приволок — сам и разбирайся.
— Вот всегда так, — заворчал Алексей Иванович, — нет чтобы помочь товарищу.
Он бочком подошел к палке, словно к оголенному проводу, быстро перекрестился и схватил вытянутыми руками, словно это и впрямь была змея, под горло и ближе к хвосту.
— Дверь открой, — приказал он.
Я поспешно подбежал и открыл дверь.
Алексей Иванович вышел, неся на вытянутых руках палку. Скоро вернулся, повеселевший, и доложил:
— Я ее под лестницей положил, завтра вынесу. Давай читать.
Пошло и в самом деле легче, а вскоре я и забыл про палку.
И только когда Алексей Иванович, укладываясь в кровать, похвалил себя: «Хорошо, что я ее вынес, а то бы не уснуть», — неприятно поежился. Но, в общем-то, я его толком и не слышал, потому что первым разделся, первым лег и уже засыпал.

---

1 Это предание стоит привести полностью:
СКАЗАНИЕ О СВЯТЕЙ ГОРЕ АФОНСТЕЙ, КАКО БЫСТЬ В ЖРЕБИЙ ПРЕСВЯТЕЙ ВЛАДЫЧИЦЫ НАШЕЙ БОГОРОДИЦЫ, И КАКО СВЯТАЯ ГОРА НАРЕЧЕСЕ И В ПЕРИВОЛ (САД) ЕЕ И ПРОЧ. СПИСАНО БОЖЕСТВЕННЫМ СТЕФАНОМ.
«По вознесении Господа нашего Иисуса Христа на небеса ученики его пребывали на Сионе вместе с Мариею, Матерью Иисуса, ожидая Утешителя по обетованию Христа, Который повелел им не отлучаться из Иерусалима, но ждать обещанного от Отца (см. Деян. 1, 4). Между тем они бросили жребии, дабы узнать, какая страна земли достанется каждому ученику для проповедания Евангелия Божия; а жребий вынимала Матерь Иисусова. Вскоре после сего Пречистая сказала ученикам: и Я с вами хочу метнуть мой жребий, да не останусь без удела, но получу ту землю, которую даст мне Бог. Они же благоговейно и со страхом метнули жребий по слову Божией Матери; и вот досталась Ей Иверская земля. С радостью Она приняла сей жребий и хотела пойти туда. Но Ангел Божий сказал Ей: не отлучайся из Иерусалима; выпавший Тебе жребий (Грузия) просветится в последние дни (гораздо позже) во имя Твое, а теперь предстоит Тебе малый труд пойти в другую землю, которую укажет Тебе Бог. Сказав это, Ангел отошел от Нее. В то время Лазарь Четверодневный жил на острове Кипре, потому что боялся иерусалимских иудеев. Там рукоположил его во святителя Апостол Варнава. Сей Лазарь сердечно «желал видеть Пресвятую Марию, но, как мы сказали, боялся пойти в Иерусалим, дабы не испытать томления от иудеев. Матерь же Божия знала это и написала к нему утешительное письмо, в котором просила его прислать за нею корабль из Кипра, а сам бы он не ездил, присовокупив, что Ей прилично поступить так по смирению. Прочитав письмо Ее, Четверодневный весьма удивился такому смирению и тотчас с великою радостью послал к Ней корабль и письмо. Увидев усердие его, Пречистая Мария решилась отправиться к нему с возлюбленным учеником Христовым и девственником Иоанном. Оба сели в корабль и поплыли к Кипру. Но внезапно подул противный ветер и примчал корабль в пристань Афонской горы: сие-то малое затруднение и предсказано было Ангелом Пречистой Богородице.
Гора же эта вся была наполнена идолами. Там находилось капище и святилище Аполлона. Ибо гадания и ворожбы и иные многие бесования совершались тут. Место сие, весьма вожделенное, было обще всем еллинам. Отовсюду они приходили туда на поклонение, и каждый получал ответ от прорицателей, о чем бы ни спросил их по своему желанию. Но вдруг все тамошние идолы заговорили громко: «Сойдите все люди, прельщенные суетным Аполлоном, в пристань Климентову и примите Марию, Матерь великого Бога Иисуса». Народ, услышав это, удивился и по гласу идолов сошел на берег моря. Все тут увидели корабль и, взяв из него Матерь Божию, отнесли Ее на сборное место и спросили, как родила Она Бога и какого по имени. Тогда Блаженная отверзла уста свои и благовествовала людям все; и все пали и поклонились родившемуся от Нее Богу, уверовали в Него и крестились. Ибо тут сотворены были Богоматерью и чудеса мно¬гие. Она поставила всем им учителя и наставника Климента и, возрадовавшись духом, сказала: «Вот Мой жребий от Сына и Бога Моего». Потом благословила людей и опять сказала: «Благодать Божия пребудет на этом месте и на живущих тут с верою и страхом по заповедям Сына Моего; всего будет у них довольно при малом попечении, и жизнь небесную они получат, и не оскудеет милость Сына Моего от места сего до скончания века, а Я буду теплая ходатаица пред Сыном Моим о месте сем и о живущих на нем». Сказав это, Она благословила всех и, вошедши в корабль с вышереченным Иоанном и с другими, отплыла в Кипр, где и застала Лазаря в великой скорби: ибо он полагал, что с Нею случилось нечто в море, а о милости Божией к Афону не ведал. Но Матерь Божия тотчас обратила скорбь его в радость и принесла ему в дар омофор и поручи Своего рукоде¬лия; потом поведала ему все, что было в Иерусалиме и на горе Афонской и, возблагодарив Бога за все, отплыла обратно и пришла в Иерусалим, где скоро и преставилась ко Господу Пресвятая Богородица Мария».

2 Известный историк Афона, критически настроенный к его преданиям, Епископ Порфирий (Успенский) о посещении Богородицей Афона говорит следующее: «Богоматерь не была на Афоне и быть там не могла… Ни святые отцы Церкви, ни древние историки ее, Евсевий, Сократ, Созомен, Еваргий, ни византийские летописатели, ни св. Андрей Критский, собравший предания о Богоматери, ни списатель житий святых Симеон Метафраст не говорили, что Афон есть удел Богоматери и что Она крестила жителей сей горы». (История Афона. Ч. II. — с. 213). Далее Епископ Порфирий приводит несколько отрывков из первохристианских писателей, где «…в каждом положительно говорится, что Она по Вознесении Господа жила на Сионе в доме Иоанна Богослова до самой кончины Своей и что уже после смерти Ее сей Апостол отправился в Ефес». Это исследование вызывает немало недоумения.
3 Роза.
4 Кипарис
5 Неточный английский: «small» — маленький.
6 Big (англ.) — большой.
7 Во времена иконоборчества (720 — 840 гг.) в Никее (на окраине Константинополя) жила одна благочестивая вдова со своим сыном. Осведомители императора-иконоборца обнаружили, что она прячет у себя дома икону Божией Матери, и пригрозили ей, что донесут на нее, если она не заплатит им за молчание большую сумму денег. Вдова с сыном, не имея возможности уплатить шантажистам требуемую мзду, с молитвой опустили икону в море, так как не желали оставлять ее на поругание иконоборцам. Вдова неутешно скорбела о потере драгоценной святыни, но однажды ей во сне явилась Сама Матерь Божия и сказала: «Я пошлю Мою икону в монастырь, где люди разных народов и рас будут почитать ее на протяжении столетий, и туда же Я отправлю твоего сына. А тебя заберу с Собой, чтобы вместо Моей иконы ты могла смотреть Меня». Пробудившись от сна, вдова исполнилась необычайной радости, благословила сына, и он ушел в Иверский афонский монастырь. Он рассказал иверским отцам об иконе и о сне матери, и монахи аккуратно записали саму историю и время, когда все это произошло.
16 апреля 1004 года, во вторник после Пасхи, через сто семьдесят лет после явления Богородицы вдове, у берега напротив Иверского монастыря возник огненный столп, поднимавшийся до самого неба. Сотни иноков собрались на берегу, и каково же было их изумление, когда они увидели икону Божией Матери, плывущую к ним по волнам, стоя. Многие поплыли навстречу ей в лодках, но никто не смог приблизиться к ней и взять в руки святыню. Тогда настоятель Иверского монастыря со всею братией и множеством других монахов начали молиться, стоя на берегу и в течение трех дней умоляя Царицу Небесную даровать им Свою икону. Владычица чудесным образом ответила на их молитвы. От иконы послышался голос: «Я не приду к вам, если с Малого Афона не явится за мной Гавриил Иверский». Высоко на Святой Горе, в местности под названием Малый Афон, действительно жил святой подвижник по имени Гавриил. Матерь Божия явилась ему во сне и повелела спуститься с горы и взять Ее икону из моря. Она сказала: «Ты пойдешь по воде, поскольку носишь имя Архангела Гавриила, принесшего Мне Благую Весть, и возьмешь Мою икону». Люди, стоявшие на берегу, пошли искать его, и вдруг увидели, как он сам спускается к морю. Он с величайшим благоговением ступил на поверхность моря и, став на колени, направился к иконе. Приблизившись к ней, он принял ее на руки и вернулся на берег. Когда он опустил икону на землю, на этом месте забил источник. Этот источник существует до сих пор, и многие из тех, кто пьет из него с верой, получают исцеление.
8 На правой щеке Богородицы видна рана с засохшей кровью. Эта рана была нанесена арабом по имени Рахаху, главарем шайки пиратов, которую послали разграбить монастырь. Пираты возвратились ни с чем, рассказали главарю, что какая-то Женщина не позволила им войти в монастырь. От этих слов он пришел в ярость и бросился к воротам. При виде иконы Божией Матери он впал в исступление, ударил Ее мечом. Из иконы излилась кровь, забрызгав пирата. Разбойник, видя такое страшное чудо, пришел в трепет. Он стал умолять простить ему столь вопиющее нечестие. Рахаху так осознал свой грех и так глубоко раскаялся, что принял крещение, и отцы сочли возможным постричь его в монахи. Всю оставшуюся жизнь он служил в храме рядом с иконой. Он просил братию не называть его по имени, полученному в монашестве — Дамаскин, но звать «Варваром». Он достиг вершин добродетели и стал известен как Праведный Варвар.

9 «…из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство, — все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека» (Мк. 7, 21).

На снимках: Иверская икона Божией Матери; источник Пресвятой Богородицы.

Полготовил Александр Громов

г. Самара

Окончание см.

10.09.2009